Вы хотите узнать, как оно все было НА САМОМ ДЕЛЕ? Почему вымерли динозавры? В чем черпал вдохновение Джон Леннон? Откуда произошли феи и гоблины? Какое самое великое открытие в квантовой механике — и что можно сделать с его помощью? А может быть, вы хотите провести незабываемый вечер в обществе Бахуса, Шляпника и Мартовского Зайца? Десять историй от Пола Ди Филиппо. Десять историй — шокирующих, смешных, пикантных.

Пол Ди Филиппо

Фрактальные узоры

Мастер Бластер, Вэммер Джеммер и Кайфовина

Мастер Бластер сосредоточенно рылся в хламе, наваленном на приборной доске. Черные руки с длинными пальцами напоминали двух копошащихся тарантулов. Пустые сигаретные пачки, пенопластовая коробка от «Биг-Мака» с остатками соуса, потертая карта дорог, сложенная в причудливую головоломку. Ключи, гайки, обрывки проводов… Женская прокладка в выцветшем бумажном конверте, которую когда-то забыла Дьюи. Отвертка с обломанным кончиком, масляные тряпки, треугольные картонки от одноразовых дезодорантов. Россыпь мелких монет, стелька от ботинка… Не найдя того, что искал, Мастер Бластер повернулся к своему приятелю, сидевшему за рулем. При этом многочисленные разноцветные косички у него на голове издали костяной стук, словно занавеска из нанизанных бусин, колеблемая сквозняком.

— Эй, Питер, ты не видал мою дорожную кружку?

Вэммер Джеммер, долговязый тощий тип с бледной небритой физиономией, в бандане и с серебряной клипсой в правом ухе, был одет, как и его пассажир, в бурый рабочий комбинезон, густо усеянный пятнами. Ватная подкладка клочьями лезла наружу из многочисленных дыр. Белый водитель мельком взглянул на свое отражение в зеркальных темных очках чернокожего спутника.

— А что?

— Вчера там оставался глоток кофе, сейчас бы он не повредил. Уже десять, а у меня с утра капли во рту не было.

— Поищи на полу, — пожал плечами Вэммер Джеммер.

Мастер Бластер со вздохом нагнулся и стал копаться в мусоре под ногами. Наконец он с победным видом выпрямился, демонстрируя пластиковую кружку с вытянутым носиком, как у чайника. Однако его ждало разочарование: поднесенная к губам, кружка издала лишь сухой шипящий звук, подобный шуму ветра над раскаленной пустыней.

— Черт! — сплюнул Бластер. — Должно быть, вылилось. Интересно, хватит тут у нас еще на кружку?

Он снова принялся ощупывать приборную доску, собирая в ладонь монеты.

— Надо оставить на бензин, — нахмурился Вэммер Джеммер. Из двоих он был самым хозяйственным. — И курево у меня кончилось.

Они ехали по шоссе в окрестностях родного городка. Дешевенький фордовский фургончик был весь побит и покрыт ржавчиной. Глушитель едва держался, укрепленный с помощью согнутых плечиков для одежды. Над решеткой радиатора торчала облезлая голова лося, примотанная старыми колготками, символизируя имя, данное машине, — Бульвинкль. Надписи от руки на грязно-белых боках Бульвинкля рекламировали скромный бизнес его хозяев:

МАСТЕР БЛАСТЕР И ВЭММЕР ДЖЕММЕР

ОЧИСТКА, ПОГРУЗКА, ТРАНСПОРТИРОВКА

ПОДВАЛЫ, ЧЕРДАКИ, ГАРАЖИ

«СВОЯ НОША НЕ ТЯНЕТ»

Временно лишенные доступа к никотину и кофеину, друзья находились в подавленном и раздраженном состоянии, можно даже сказать, близком к отчаянию. Денег кот наплакал, за квартиру пора платить, в животе пусто, работы уже неделю никакой. Да и последний заказ оставлял желать лучшего: обычный вывоз отходов с местного рыбоперерабатывающего завода. Головы, хвосты, потроха… Там, где Бульвинкль останавливался, тут же собирались стаи бродячих котов, а в салоне воняло, как на берегу после отлива. Что поделаешь, жизнь — нелегкая штука. Приходилось терпеть. Вечное безденежье, неистребимый запах рыбы, злоба и жестокость сограждан в лице мистера Хистадайна, хозяина квартиры, не говоря уже о капризах погоды и ободранных руках.

— Заедем на свалку? Может, откопаем что-нибудь. Починим, продадим… — предложил Вэммер Джеммер.

— Само собой, — кивнул напарник. — Глядишь, и пару баков для мусора прихватим.

Впереди вилась лента шоссе, сверху хмурилось холодное зимнее небо, слева и справа мелькали оголенные деревья, похожие на застывшие человеческие фигуры. Бульвинкль, кашляя мотором, трясся по разбитой дороге, заставляя ощущать каждой косточкой все выбоины в асфальте.

Слегка притормозив возле дерева, ничем с виду не отличавшегося от остальных, Вэммер Джеммер церемонно отсалютовал гудком.

— Мемориальный парк отдыха имени Дьюи Бадд! — провозгласил Мастер Бластер.

— Точно, — улыбнулся его приятель.

Подъехав к воротам, Бульвинкль остановился у сторожки Кровососа Амоса. Дальше простирались обширные поля, на которых громоздились зловонные гниющие горы мусора. Их хозяина, ленивого и капризного старого пьяницу, друзья знали неплохо, однако отношения эти трудно было назвать теплыми.

— Опять небось платить за въезд заставит, — скривился Мастер Бластер.

— Может, и пронесет.

Покосившаяся дверца хижины со скрипом приотворилась, прочертив в грязи привычную дугу. Кровосос Амос выглянул наружу, однако на его заросшей щетиной физиономии не было и следа обычной подозрительности.

— Салют, парни! — с улыбкой проговорил он. — С чем пожаловали на этот раз?

Услышав такое, Вэммер Джеммер бросил удивленный взгляд на Мастера Бластера. Слепой также выглядел озадаченным. Он наклонил голову, напряженно прислушиваясь, будто повстречал говорящую скалу.

— Да мы так просто, Амос, — растерянно пробормотал Вэммер Джеммер. — Покопаться немножко хотели, вот и все.

— Конечно, конечно, не стесняйтесь, ребятки, будьте как дома!

Вэммер Джеммер завел мотор, но задержал ногу на тормозе.

— Эй, Амос, у тебя все в порядке? — настороженно спросил он.

Кровосос Амос с умилением взирал на потрепанную чайку, лениво разделывавшую заплесневелый апельсин.

— Поглядите-ка на ту птичку, ну разве не прелесть?

— Амос…

— А? — встрепенулся старик. — Нет-нет, ничего, ребятки. Наоборот, все просто обалденно! Я будто заново родился, хоть святой водой писай. Не знаю даже почему, с самого утра так.

— Ты что пил сегодня? — поинтересовался Мастер Бластер.

— Только воду, одну воду, Стиви, клянусь чем хочешь!

Вэммер Джеммер отпустил тормоз, и фургон тронулся с места.

— Ну ладно, если так… Ты это… держись, Амос.

Когда сторожка осталась позади, Мастер Бластер задумчиво почесал затылок.

— Надеюсь, это у него не заразное.

— Вот и я о том же думаю, — кивнул Вэммер Джеммер.

Медленно продвигаясь вперед по узкой колее, петлявшей между кучами мусора, друзья молча высматривали что-нибудь поновее и в то же время невольно анализировали состояние собственных организмов на предмет каких-нибудь зловредных изменений. Внезапное преображение Кровососа Амоса наводило на тревожные мысли.

— Пит… — наконец нарушил молчание Мастер Бластер.

— А?

— Мне что-то больше не хочется кофе. Совсем.

— А мне — курить, — хмыкнул Вэммер Джеммер. — Год-другой точно обойдусь без сигареты.

— Странно.

— Ага. Чудеса да и только.

— Сверни здесь налево! — неожиданно скомандовал Мастер Бластер.

— А зачем? — удивился Вэммер Джеммер, послушавшись.

— Там оно сильнее.

За очередной пирамидой из отбросов, увенчанной, словно троном, полуразвалившимся диваном, открылась небольшая ровная площадка. Разномастный мусор лежал будто утоптанный. Можно было подумать, что здесь раньше стоял какой-то древний город — стоял и таинственно исчез.

Над центром площадки воздух как-то непонятно мерцал и переливался, издавая еле слышное жужжание. В расплывчатом пятне смутно угадывалось движение, как будто там находилось живое существо. Прищурившись, Вэммер Джеммер даже успел разглядеть что-то похожее на мех, но пятно мигом исчезло, будто его и не было.

— Эй, оно, кажется, сдвинулось! — воскликнул Мастер Бластер.

— Я знаю, — раздраженно бросил Вэммер Джеммер и принялся озираться по сторонам.

Друзья вышли из фургона и, движимые непонятным инстинктом, обошли его кругом.

Вот оно! У заднего колеса. Перед глазами мелькнула гладкая кожа, блестящая, точно полированная. Туманное пятно снова исчезло, появившись на сей раз впереди машины. Зимний морозный воздух мерцал, как в жаркий день над разогретым асфальтом, мешая сфокусировать зрение. Странная аномалия перескакивала с места на место, будто не желала, чтобы на нее смотрели. Взгляд — скачок, взгляд — скачок… Охота явно затягивалась.

— Почему оно все время прыгает? — спросил Мастер Бластер.

— Убегает, — объяснил Вэммер Джеммер. — Как бы это к нему подойти? Рассмотреть, и то не дает!

— А если не смотреть? Может, пойти на звук?

— Валяй, попробуй.

Наклонив голову, слепой стал осторожно приближаться к загадочному существу. Однако попытка использовать слух вместо зрения оказалась столь же безуспешной. Пятно непостижимым образом исчезало, тут же появляясь на другом конце площадки.

— Ага, теперь все ясно, — протянул Вэммер Джеммер, хотя голос его звучал не слишком уверенно.

— Да? — с надеждой обернулся к нему чернокожий.

— Эта штука… — принялся размышлять вслух Вэммер Джеммер, — не иначе как откуда-нибудь из космоса, вот что я думаю!

— Похоже на то, — глубокомысленно согласился собеседник.

— Да… а значит, в ней должно быть полно всякой там квантовой неопределенности.

Вэммер Джеммер одно время ходил по вечерам на лекции, где его учили направлять потоки космического Дао.

— Чего? — нахмурился Мастер Бластер.

— Ну… если объяснить в двух словах, это как бы… В общем, все частицы, из которых мы все состоим… о них ничего нельзя узнать наверняка. А как попытаешься узнать точно, так сразу вот она — неопределенность. Потому оно и прыгает: как только мы присматриваемся или прислушиваемся, сразу место меняет.

Мастер Бластер задумчиво почесал в затылке.

— Да? Ну что ж, брат, тебе виднее… И как же тогда нам его ловить?

— Надо постараться не смотреть и не слушать, — пожал плечами Вэммер Джеммер.

Разорвав бумажную салфетку, они постарались поплотнее заткнуть уши. Потом Вэммер Джеммер снял свою бандану и завязал глаза.

— Не понимаю, как ты можешь так жить! — заорал он, продвигаясь вдоль машины на ощупь.

— Ничего, главное — привычка, — крикнул в ответ слепой, подавая руку.

Так, рука об руку, они принялись обходить площадку, руководствуясь одним только непонятным внутренним ощущением вроде интуиции, которое привело их сюда. Чужая интуиция, по-видимому, никак не тревожила странного пришельца. С каждым шагом приятное чувство усиливалось. Друзья все глубже погружались в некую волшебную ауру, в атмосферу экстаза, заставлявшую душу петь, а сердце — трепетать от восторга. Казалось, тела их превратились в туго натянутые гитарные струны, растянувшиеся на целые световые годы, а некий божественный Эрик Клэптон перебирал эти струны своими волшебными пальцами.

— Как славно, брат! Первый раз со мной такое.

— Со мной тоже. Как на концерте «Раскалз», только еще круче!

Вот оно рядом, совсем рядом… Еще ближе! Ощущение счастья достигло пика, оно стало таким сильным, что мешало думать, отшибало память.

Повинуясь внезапному порыву, Вэммер Джеммер сорвал повязку с глаз. Он просто больше не мог терпеть, ему нужно было увидеть воочию источник своего наслаждения…

Пустота.

Чудо исчезло, как будто никогда и не существовало.

— О-о! — застонал Мастер Бластер. — Ну зачем, зачем тебе понадобилось это делать?!

— Прости, брат.

Друзья понуро двинулись обратно к фургону… Снова хорошо, все лучше и лучше! Взявшись за ручку дверцы, Мастер Бластер сделал единственно возможный вывод:

— Оно там, внутри.

— Я знаю.

— Затыкай снова уши, быстро! Сможешь войти не глядя?

— Постараюсь… — вздохнул Вэммер Джеммер.

— А машину вести? Главное, не отвлекаться.

— Будет трудно, но я попробую.

— Вот и славно, брат. Отвезем эту штуку домой к Дьюи. Она просто обалдеет.

Сев в кабину, Вэммер Джеммер восторженно поднял глаза. Ободранный Бульвинкль внезапно показался ему роскошно и причудливо разукрашенным, будто индийский храм.

— Рыбой совсем не пахнет, — заметил Мастер Бластер.

— Больше похоже на розы.

— Розы… — Мастер Бластер вдруг раскатисто расхохотался. Вэммер Джеммер подхватил. Удивительный пришелец, судя по всему, тоже разделял общее веселье. По щекам друзей текли слезы.

Отсмеявшись, Вэммер Джеммер с трудом проговорил:

— Знаешь, брат, я мог бы весь день напролет ловить кайф под эту штуковину.

— Кайфовину! — поправил Мастер Бластер и вновь расхохотался.

Нисколько, по-видимому, не возражая против такого имени, Кайфовина довольно жужжала, продолжая источать свои пульсирующие пьянящие волны. Облезлая лосиная морда на радиаторе светилась здоровьем и жизнерадостностью. Великолепный Бульвинкль гордо мчался по шоссе к городу не хуже какого-нибудь представительского «линкольна» длиной с милю.

Подъехав к дому и затормозив возле подъезда, друзья дружно вывалились наружу, шатаясь как пьяные.

— Оф… фигеть!

— Господи помилуй!

— Эта штука покруче кофе с ликером!

— Крепче турецкого табака!

— Интересно, что Дьюи скажет?

Сжав волю в кулак, Вэммер Джеммер попытался собрать остатки своей обычной рассудительности.

— Ну, и как же мы затащим ее наверх?

Мастер Бластер почесал в затылке.

— Может, спугнем — она и заскочит сама в дом…

— Например, в квартиру Хистадайна, — усмехнулся Вэммер Джеммер.

— М-м… А если просто поднять ее и внести?

Вэммер Джеммер помолчал, обдумывая смелое предложение.

— Думаешь, нам удастся?

— А почему бы и нет? Если я заткну уши, то не смогу ни видеть ее, ни слышать. С какой стати ей тогда прыгать? Просто подойду и возьму в руки.

— И что дальше? — хмыкнул Вэммер Джеммер. — Помнишь, что было, когда мы подошли близко? Чуть не спятили оба. А ты трогать собираешься.

— Придется рискнуть, — вздохнул Мастер Бластер. — Накроем ее чем-нибудь сверху, чтобы не брать голыми руками.

Вэммер Джеммер прикрыл глаза, ощущая волны эйфории, проходящие сквозь железный борт фургона.

— Вряд ли это сильно поможет, хотя… если ты так уж хочешь…

— Хочу! — решительно кивнул чернокожий.

Вэммер Джеммер открыл обшарпанную дверь подъезда и, шагнув внутрь, вытащил кусок старого брезента. Потом обошел фургон и остановился сзади, зажмурив глаза и подняв развернутый брезент за два конца.

— Когда я скажу «давай», сразу откроешь.

— Понял.

— Давай!

Мастер Бластер резко распахнул обе дверцы. Вэммер Джеммер, не открывая глаз, развернулся. Распластавшись по воздуху, брезент полетел вперед, словно плащ матадора.

Вэммер Джеммер осторожно приоткрыл глаза.

В глубине фургона виднелось бесформенное нечто, покрытое брезентом. Кайфовина осталась на месте! Очевидно, сквозь брезент проходило слишком мало информации, чтобы нарушить столь необходимую пришельцу неопределенность.

— Порядок. Оно здесь, Стиви. Ты не обижайся, но я лучше возьму его сам, а то ты еще споткнешься на ступеньках…

— Как хочешь, брат.

Встав на подножку и ухватившись одной рукой за дверцу, Вэммер Джеммер осторожно потянулся к брезенту. Сердце его отчаянно колотилось, и, услышав голос, раздавшийся снаружи, он подпрыгнул от неожиданности.

— Эй, мальчики, это вы тут, что ли? Как дела?

На пороге стояла Дьюи Бадд — шестнадцатилетняя филиппинка ростом метра полтора, худенькая, с кожей темно-оливкового оттенка. Блестящие волосы, черные как вороново крыло, ниспадали до пояса. Она не пользовалась косметикой и была одета в белую рубашку, принадлежавшую Вэммеру Джеммеру, и розовые брючки в обтяжку. Обуви Дьюи не признавала.

Родом из крошечной деревушки в окрестностях Манилы, она прежде носила фамилию Пагано, а имя получила в честь знаменитого адмирала Дьюи, героя знаменитого сражения в Манильской бухте 1 мая 1898 года. Когда любимой дочери исполнилось двенадцать, папочка и мамочка продали ее в городской бордель. Там она встретила некого Бадда по прозвищу Громила, матроса с военной базы. У них возникло что-то наподобие любви, и в один прекрасный день, когда Бадд был пьян больше обычного, они вступили в законный брак. Однако, вернувшись после демобилизации с женой в Штаты, Громила остался без работы. К сожалению, эксплуатация ядерных реакторов на подводных лодках не принадлежала к числу перспективных направлений развития американской индустрии. Бадд стал пить еще крепче, а у Дьюи с лица не сходили синяки.

Как-то раз Вэммер Джеммер и Мастер Бластер направлялись обычной дорогой к свалке и заметили на обочине — то есть заметил один из них — голосующую темнокожую девчонку.

— Куда собралась?

— На свалку, жить там буду, — деловито сообщила Дьюи.

— Там не живут.

— Ну вот, будешь мне еще рассказывать, — фыркнула юная красотка. — У нас дома на свалках полно народу.

— Где это — дома?

— Пилипинас, — вздохнула она, с горя забыв о правильном произношении. Потом заплакала.

Это случилось два года назад, и с тех пор Дьюи жила со Стиви и Питером, деля их горести и радости. Правда, Громила вскоре явился за своей законной супругой и был настроен весьма воинственно, но после того как окунулся в бочку с рыбьими потрохами и получил сапогом под зад, больше не совался ни разу.

— Что там у вас? — Дьюи спустилась со ступеньки и тут же отскочила назад, проломив босой ногой лед в луже. — Я чувствую что-то странное…

— Вот-вот. Ты просто не поверишь! Погоди, сейчас принесем, сама поймешь.

Вэммер Джеммер шагнул в кузов фургона. Божественная аура становилась все сильнее, сердце колотилось, кровь стучала в голове. Не дожидаясь, пока сознание оставит его, он бросился вперед и обхватил брезент руками… ощутив что-то похожее на броненосца… на змею… тигра… бабочку… цветок… Битва с Протеем. Пустота… Пол ударил в лицо.

Инопланетного гостя нигде не было. Очевидно, он ускользнул куда-то в иные измерения, не желая отдавать информацию о себе даже на ощупь.

Брезент тоже исчез.

— Вот оно! — крикнула Дьюи.

Вэммер Джеммер с трудом поднялся на корточки и вылез из Бульвинкля.

По-прежнему закутанная, Кайфовина скорчилась посреди улицы.

— Дай-ка я попробую, — сказал Мастер Бластер, осторожно подходя поближе.

Бросок… захват… падение… испуганный визг Дьюи. Кайфовина материализовалась у самого порога. На лице девушки расцвела блаженная улыбка, глаза затуманились. Шагнув вперед будто завороженная, Дьюи обвила руками брезентовый сверток. Стоя на лужайке, заросшей пожухлой осенней травой, Вэммер Джеммер затаил дыхание, гадая, куда отправят таинственного пришельца новые объятия…

Кайфовина осталась на месте.

— Черт побери! — изумленно проговорил Вэммер Джеммер.

— Не прыгает? — догадался Мастер Бластер. — Дьюи! Дьюи! — возбужденно воскликнул он. — Давай бери ее!

— Неси в дом, быстрее! — подхватил Вэммер Джеммер.

Медленно, будто под гипнозом, глядя прямо перед собой остекленевшими глазами, Дьюи повиновалась. Не размыкая объятий и с усилием приподняв сверток, она повернулась, шагнула в подъезд и неверными шагами стала подниматься по лестнице. Войдя в квартиру на третьем этаже, девушка опустила свою ношу на пол в гостиной и замерла, очевидно, совсем выбившись из сил.

— Отпусти ее!.. Дьюи!

Никакой реакции. Подождав немного, Мастер Бластер и Вэммер Джеммер с опаской приблизились и, схватив подругу за руки, с трудом оттащили ее, едва не потеряв сознание — полная мощь излучения Кайфовины была подобна удару током.

Вся троица растянулась на полу. Дьюи оставалась неподвижной, двое друзей едва дышали. Немного отлежавшись, они подняли девушку, отнесли ее подальше, в спальню, и стали приводить в чувство.

— На что это похоже? — спросил Вэммер Джеммер, когда Дьюи открыла глаза.

— Что она такое? — присоединился Мастер Бластер. — Животное? Растение? Минерал?

— Не помню… — задумчиво проговорила Дьюи. — Да и откуда мне знать? Я по-другому думаю, чем вы. Наверное, он потому и позволил мне себя держать — потому что я думаю правильно, а вы тут в Америке слишком любите всякие научные объяснения. Чтобы его трогать, учитесь думать по-нашему… Но я вам вот что скажу: он того стоит! Я до сих пор продолжаю его чувствовать…

— Он? — поднял брови Вэммер Джеммер.

— Его? — нахмурился Мастер Бластер.

— Ну да, это я сразу поняла. Ваша Кайфовина — мужского пола.

Парни с сомнением переглянулись. Дьюи обиженно вздернула нос.

— Думаете, я не могу отличить мужчину от женщины?

Посидев немного и окончательно оправившись, друзья задумались. Даже здесь, в дальней комнате, аура пришельца была настолько сильна, что мешала сосредоточиться и заставляла то и дело глупо улыбаться.

— И что нам теперь делать? — развел руками Вэммер Джеммер. — Идти опять к ней?

— К нему, а не к ней, я же сказала! — сердито одернула его Дьюи.

— А почему бы и нет? — рассмеялся Мастер Бластер. — Разве старый добрый мистер Кайфовина может обидеть своих друзей? От него просто становится хорошо на душе, вот и все. И знаете что? Тогда, на свалке, мне показалось, что ему тоже хорошо, когда кто-то рядом. Может, мы ему так же нужны, как и он нам? Кто знает, вдруг его от нас тоже прет?

— Ну, допустим, — прищурился рассудительный Вэммер Джеммер. — Только боюсь, мы все-таки разглядим его форму через брезент. Прыгнет, и поминай как звали… Надо ширму какую-нибудь смастерить.

Дьюи метнулась к кровати, стоявшей в углу, и разом сдернула с нее все простыни и одеяла.

— Пошли, — решительно скомандовала она.

Вэммер Джеммер раздобыл старую стремянку, и, вооружившись молотком и гвоздями, друзья принялись за работу, с трудом преодолевая расслабляющее действие Кайфовины. Не прошло и десяти минут, как бесформенная масса, накрытая брезентом, была окружена импровизированным шатром.

— А вдруг ему неприятно, что на нем эта тряпка? — заволновалась Дьюи. — Теперь ведь она не нужна.

Вэммер Джеммер присел, засунул руку под край навеса из одеял… и вдруг замер.

— Э-э… что я собирался сделать? — сонно проговорил он.

— Не помню, — с улыбкой вздохнула Дьюи.

— Кажется… достать что-то? — предположил Мастер Бластер.

Почувствовав под рукой твердый угол брезента, Вэммер Джеммер машинально дернул его к себе и вытянул наружу.

— Наверное, вот это, — обернулся он.

Ответа не было. Мастер Бластер расслабленно вытянулся на диване. Дьюи сидела на полу, привалившись спиной к его бессильно свисающей руке.

Вэммер Джеммер подполз на четвереньках поближе и со вздохом облегчения улегся рядом, положив голову девушке на колени.

Время не шло, а тянулось лениво, словно в сознании спящего божества. Или совсем не шло, остановилось навечно. Три человека лежали, едва дыша, покачиваясь на нежных розовых волнах волшебной усыпляющей ауры. Сознание наполняли мир и покой, необыкновенное, высшее счастье, которое происходит не столько от отсутствия зла, сколько от присутствия всего хорошего и доброго, что только есть на свете. Все тревоги, все беды, все унижения были забыты, все желания удовлетворены, не хотелось ни денег, ни кофе, ни сигарет — ничего.

Потом в сон стал вторгаться оглушительный грохот. Божественная рука в стальной перчатке размеренно колотила в бронзовые ворота невероятных размеров, требуя их открыть.

Вэммер Джеммер тряхнул головой, с усилием возвращаясь назад к реальности. Грохот продолжался, хотя и не такой чудовищный, как во сне.

— Эй, вставайте, кто-то в дверь барабанит, — простонал Вэммер Джеммер, расталкивая приятелей.

Он попытался встать сам. Ноги отказывались повиноваться, похожие на мешки с песком.

— У меня все онемело, — пожаловалась Дьюи, поднимаясь на четвереньки.

— Моя рука! — взвыл Мастер Бластер.

— Извини, Стиви… — Дьюи отодвинулась, освобождая придавленную руку.

— Попробуй ею пошевелить, — посоветовал Вэммер Джеммер.

— Нет, не могу!

Дьюи и Вэммер Джеммер принялись яростно дергать и раскачивать несчастную конечность, слово рукоятку насоса.

— Стойте! Да стойте же! — взмолился чернокожий. — Она уже чувствуется… только теперь еще хуже. М-м… Ой, колется!

Предоставив Дьюи массировать руку дальше, Вэммер Джеммер на трясущихся ногах двинулся к двери.

На пороге стоял не кто иной, как мистер Хистадайн, владелец дома. Его лицо напоминало морду енота, страдающего несварением желудка. Черные отвисшие мешки под глазами выдавали глубоко укоренившуюся злобу на весь мир и самого себя, абсолютно несовместимую с нормальным ночным сном. Пять десятков лет такого существования превратили мистера Хистадайна в желчного и мстительного людоеда.

Первый этаж, где обитал Хистадайн, находился нисколько не дальше от пришельца, чем сторожка Кровососа Амоса на свалке, и, стало быть, домохозяин был так же точно подвержен благотворному влиянию волшебной ауры, однако скаредная и извращенная натура этого человека даже теперь, в нескольких шагах от Кайфовины, оставалась неизменной.

— Какой сегодня день? — спросил Вэммер Джеммер.

— Четверг, первое число месяца, хамская твоя морда, и тебе это прекрасно известно! И нечего мне тут притворяться, что заболел или обкурился! Пора платить за квартиру, и я хочу получить свои деньги. Прямо сейчас!

Четверг? Пробыть под кайфом целых трое суток! Вэммер Джеммер страдальчески поморщился. Желудок сводило судорогой, отчаянно хотелось в туалет. Е-мое! Если бы не Хистадайн, они вообще бы отдали концы. Похоже, эта штука не так уж и безопасна…

Лицо хозяина было искажено злобой, казалось, он сейчас плюнет в лицо незадачливому квартиросъемщику. Однако Вэммер Джеммер, поразмыслив, решил, что должен испытывать к этому человеку одну лишь благодарность, поскольку тот спас жизнь ему и его друзьям. Он улыбнулся:

— Проходите, мистер Хистадайн. У нас есть как раз то, что вам нужно.

Презрительно фыркнув, хозяин отодвинул его в сторону и ворвался в гостиную. Дьюи с Мастером Бластером уже ушли на кухню, подальше от Кайфовины. Вытаращив глаза на одеяла, прибитые гвоздями к потолку, мистер Хистадайн успел лишь выговорить:

— Это будет стоить вам залоговой суммы…

Потом его лицо как-то вдруг обмякло, черты исказились, смешались… и собрались вновь, но совершенно по-другому. Теперь лицо старика выражало неизъяснимое блаженство.

— Стиви, Дьюи! — позвал Вэммер Джеммер. — Помогите уложить мистера Хистадайна.

Оставив домовладельца на диване наслаждаться волшебной нирваной, трое компаньонов — разумеется, после продолжительного отдыха в местах общего пользования — расселись вокруг кухонного стола, чтобы обсудить дальнейшую стратегию. Однако первоначальная тревога, вызванная непрошеным вторжением житейской прозы в лице домохозяина, очень быстро рассеялась под действием магической пульсации, сменившись блаженной уверенностью, что все так или иначе должно наладиться.

— Во-первых, — начал Вэммер Джеммер военный совет, — что нам делать с Хистадайном?

— Может, сразу перейдем к пункту номер два? — ухмыльнулся Мастер Бластер.

— Ладно. Что делать с Кайфовиной?

— Э-э… Нет, лучше сначала решим с Хистадайном.

— Лично я не собираюсь всю жизнь терпеть этого старого хрена на своем диване, — заявила Дьюи. — Предлагаю его разбудить и прямо так и сказать: мол, денег за следующий месяц у нас нет.

— Ага, и тут же вылететь на мороз с голой жопой!

— Погоди, Пит. Хистадайн тоже должен измениться, я просто уверена.

— Есть другие предложения? Нет? Ладно, попробуем. Теперь насчет нашего нового дружка…

— Мы не можем держать его только для себя! — воскликнул Мастер Бластер с необычной горячностью. Его собеседники настороженно переглянулись, тут же, впрочем, осознав, что иначе и быть не может. — Он слишком хорош для нас троих! Давайте поделимся со всеми друзьями… и не только. Со всеми, в общем.

— Согласен, — кивнул Вэммер Джеммер.

— Я тоже, — подняла руку Дьюи. — Чем больше народу, тем лучше — еще и потому, что так никто не пробудет под кайфом слишком долго. Все по очереди, каждый понемножку.

— Ну, значит, все решено. Пойду растолкаю Хистадайна…

— Нет, Пит, пока еще рано. Чем дольше он там пробудет, тем лучше для нас.

— Тоже верно. Тогда не знаю, как вы, а я собираюсь залезть под душ. У меня комбинезон как картонный — весь пропотел.

В ванной, всего через стенку от гостиной, горячие брызги и стекающая по телам вода доставляли непередаваемое наслаждение, словно изысканные нежные поцелуи. Даже в спальне, где излучение пришельца ощущалось слабее всего, грубая ткань матраса ласкала обнаженную кожу не хуже тончайшей шелковой простыни.

Урвав часок более-менее нормального сна, трое сожителей оделись и отправились навестить спящего.

— Эй, мистер Хистадайн, доброе утро! Пора вставать, хорошего понемножку… Нет, так он не проснется. Давай-ка, Стиви, вытащим его отсюда.

В прихожей домохозяина наконец удалось растолкать. Прежде угрюмое и озлобленное лицо светилось улыбкой. Невероятно: даже мешки под глазами, казалось, уменьшились и выглядели не столь зловеще.

— Привет, ребята! Вы не поверите, в каком славном местечке я только что побывал. Оно… я не знаю, где это, но только очень далеко отсюда. Там нет ни налогов, ни лопнувших труб! И спина совсем не болит, и ноги! Так спокойно, так хорошо…

— Мы так рады за вас, мистер Хистадайн! У вас к нам какое-то дело?

— Э-э… Да нет, ничего такого не припомню… Ну ладно, мне, пожалуй, пора. — Взявшись за дверную ручку, он обернулся. — Послушайте, вы не против, если я завтра еще зайду?

— Конечно, мистер Хистадайн, мы будем только рады. Пожалуйста, в любое время.

— Отлично, тогда до свидания.

Дьюи и Вэммер Джеммер с улыбкой переглянулись. Мастер Бластер вытер пот со лба.

— Я боялся, что не сработает.

На лестнице послышались поднимающиеся шаги. Дверь снова приоткрылась, и в щель просунулась голова Кровососа Амоса.

— Амос, что стряслось? — встревоженно спросил Вэммер Джеммер. — Ты десять лет не выходил из своей каморки.

— Как только вы, ребята, уехали, мне сразу стало так хреново, хоть ложись да помирай. Вот я и подумал… Может, вы подскажете, что это со мной?

— Пошли, — вздохнул Вэммер Джеммер. — Лекарство тут, рядом. — Уложив Амоса на освободившийся диван, он объявил друзьям: — Пойду навещу кое-кого, ждите гостей.

— Мы с Дьюи подежурим по очереди… и еды принесем.

Через час по лестнице поднималась целая толпа. Здесь были Хаким-Бей и Балбес Суфи, Рамона из Помоны и Красотка Сэди, Толстяк Дуг и Сол Сольфеджио, Босяк Моджо и Святая Сью, Папаша Джи, Волчица, Фашист Серф, Цыпленок Дикси и многие, многие другие. Впереди гордо вышагивал Вэммер Джеммер, с удовольствием предвкушая заслуженный триумф.

— А сколько это стоит? — спросил кто-то.

— Ничего не стоит! — с обидой обернулся Вэммер Джеммер. — Говорят же вам: ни-че-го! Нам оно досталось бесплатно, и с вас мы ничего не возьмем. Это подарок, понятно? От самого Большого Босса, от сеньора Космоса!

Гости переглянулись и принялись переговариваться благоговейным шепотом. Никто ничего не понимал. Впрочем, едва они переступили порог, как все разъяснилось само собой.

Весь следующий месяц был заполнен лихорадочной суетой, странным образом сочетавшейся с душевным спокойствием. Вэммер Джеммер, Мастер Бластер и Дьюи с воодушевлением разносили благую весть о пришествии Кайфовины. О новом таинственном наркотике, который можно бесплатно получить в квартире бывших мусорщиков и старьевщиков, вскоре стало известно всему городу, и люди начали приходить сами, без всякого приглашения. Большинству из них было вполне достаточно немного понежиться в волшебной расслабляющей ауре, но попадались и такие, что требовали объяснений.

— Это такой особый кристалл — он фокусирует психические волны, — с важным видом объяснял Вэммер Джеммер.

— Магическая статуя с моей родины, — говорила Дьюи.

— Как в фильме «Пришелец», только еще круче, — вносил свою лепту Мастер Бластер.

Любопытные принимали ту версию, которая им больше нравилась, или не принимали никакой. Однако все как один возвращались — снова и снова.

К концу месяца очередь посетителей превратилась в сплошной поток, и в конце концов первооткрывателям пришлось установить строгий порядок пользования Кайфовиной. Вэммер Джеммер стоял у дверей у конторки, на которой лежала внушительная амбарная книга вроде тех, что бывают в гостиницах. Специальная машина выдавала пронумерованные билетики…

— Добрый день, как поживаете? Ваши имена, пожалуйста… Так, спасибо, вот ваши номера. Положите карточку в карман, чтобы потом не выпустить из рук. Так… сейчас два часа, значит, ровно в четыре мы вас разбудим. Ищите свободное место, только осторожно, не наступите на тех, кто лежит на полу… О, спасибо! Очень любезно с вашей стороны…

Последняя реплика была адресована клиенту, который нетвердой походкой, опираясь на руку Дьюи, направлялся к выходу. Он только что сунул горсть банкнот и мелочи в большую деревянную салатницу, стоявшую на конторке. Ибо, невзирая на торжественные клятвы, произнесенные в первый день, брать деньги за вход все-таки пришлось. К чести нашей троицы будь сказано, инициатива тут принадлежала самим посетителям. Люди упорно оставляли деньги, ни в какую не желая их забирать. Таков человек: наверное, даже райское блаженство ничего не стоит в его глазах, если оно не куплено за деньги. Так или иначе, к концу дня импровизированная касса бывала полна до краев, и это несмотря на то, что нуждающимся позволялось брать из нее сколько угодно. Впрочем, испытав благотворное воздействие Кайфовины, такой благотворительностью никто не злоупотреблял.

Дьюи взглянула на салатницу.

— Прямо как в той книжке, которую я читала в борделе, ее оставил какой-то солдат. Ну, ты знаешь, наверное… «Чужак в чужой стране».

Вэммер Джеммер устало кивнул.

— Ага. Лишь бы сюда не забрел какой-нибудь Чарли Мэнсон.

Позже, уже за полночь, они сидели вокруг кухонного стола, не обращая внимания на непрерывный стук в дверь. Утром на лестнице снова будет полно людей, лежащих прямо на ступеньках и старающихся уловить хотя бы частичку райских снов. А пока друзья устало жевали бутерброды и делились впечатлениями.

— Прямо как на конвейере вкалываем, — вздохнул Вэммер Джеммер.

— Зато доброе дело делаем, — откликнулся Мастер Бластер, будто убеждая самого себя.

— Иногда я почти жалею, что вы его притащили, — покачала головой Дьюи.

Они замолчали, прислушиваясь к своим ощущениям. Инопланетное поле продолжало витать в воздухе, проникая во все клеточки тела, расслабляя мышцы и душу, смягчая и разглаживая поток мыслей.

— Если подумать, работенка не пыльная: сиди себе весь день и раздавай билеты.

— Не знаю, что бы я делал без нашей Кайфовины.

— Эй, мистер Кайфовина, если ты нас слушаешь, то извини, я не всерьез!

Вэммер Джеммер усмехнулся.

— Ты уже с ним разговариваешь?

— Ну да, — кивнула Дьюи. — Он для меня теперь как человек. Мне кажется, он и сам пытается что-то сказать.

— Мы пока даже не знаем, живой он или нет. Не ест, в туалет не ходит…

— Живой, конечно, живой! И нас очень любит. Просто он совсем не такой, как мы.

— А я вот все думаю — как же он попал к нам на Землю? — включился в беседу Мастер Бластер.

— А что тут думать? — хмыкнул Вэммер Джеммер. — Прыгнул да и все тут.

— Правильно. А теперь вспомни: он с нами ни разу дальше нескольких шагов не прыгал.

— Это потому, что мы могли извлечь из него слишком мало информации, — авторитетно разъяснил Вэммер Джеммер.

— Вот именно, — кивнул слепой. — У нас мозги слишком недоразвитые.

— Ну и что?

— А вот что. Представь, каким должен быть разум, чтобы заставить его прыгнуть через звезды!

Вэммер Джеммер поежился.

— Теперь понял. Да… Страшно подумать.

Прошла еще неделя, и жить пришлось перебираться в другое место: аура пришельца, которую, по-видимому, подпитывало постоянное внимание, выросла до такой степени, что чувствовалась на всем этаже почти одинаково. Мистер Хистадайн любезно предоставил троим друзьям свою собственную квартиру внизу. Многие посетители даже не заходили в дом, а просто гуляли вокруг, наслаждаясь весенним воздухом, пропитанным волшебными флюидами. Полицейские патрули изредка останавливались неподалеку, интересуясь необычным столпотворением, и каждый раз уезжали вполне довольные.

— Чертовски сильно он бьет по мозгам, — заметил как-то Вэммер Джеммер.

— Ага, — согласился Мастер Бластер. — Интересно, как далеко его можно учуять?

Вэммер Джеммер зябко передернул плечами, хотя погода была теплая.

В один прекрасный день на улице среди толпы был замечен не кто иной, как Громила Бадд. Опасаясь неприятностей, Вэммер Джеммер поспешил навстречу.

— Эй, Бадд, ты чего приперся? Дьюи с тобой говорить не хочет, так и знай!

— Да нет, я не к ней… Просто так, постоять, — мирно ответил Громила.

— A-а… Ну, тогда ладно, — пожал плечами Вэммер Джеммер. — Только ты имей в виду, мы со Стивом и с Дьюи расставаться не собираемся… Никогда! — добавил он на всякий случай.

Затуманенный взгляд Бадда был устремлен куда-то за горизонт.

— Вот и славно, ребята. Я так рад за Дьюи. Скажи ей, что я виноват и прошу прощения, хорошо?

Не веря своим ушам, Вэммер Джеммер пожал руку бывшему врагу. Сила Кайфовины превосходила все мыслимые пределы.

Той же ночью мирно спавшие в одной постели Пит, Стив и Дьюи внезапно проснулись, словно от толчка в бок. Всепоглощающая блаженная аура, давно ставшая привычной, вдруг резко сошла на нет, сменившись чем-то вроде хныканья. Вскочив, друзья как были, в трусах и босиком, помчались вверх по лестнице.

Навес из одеял никуда не делся, и Кайфовина по-прежнему находилась внутри, но явно испуганная и уменьшившаяся в размерах. Над ней нависало нечто совсем уже странное. Как оно выглядело, никто не мог сказать, потому что смотреть было физически невозможно. От него исходили эманации беспредельного разума, слова переполняли мозг:

— ОН МОЙ!

В следующее мгновение все трое стояли, сгрудившись, в кузове Бульвинкля, рядом с Кайфовиной, выпиравшей из-под груды одеял. На сей раз она прыгнула не одна, а забрала с собой и друзей.

Секундой позже снова появилось Нечто.

— ОТПУСТИТЕ ЕГО!

Солнечный свет ударил в глаза. Бульвинкль стоял посреди бескрайних песков. Африка?

— Как это, отпустить? — растерянно спросил Вэммер Джеммер.

Он машинально занял водительское место и включил зажигание, будто надеясь своим ходом добраться до дому. Мастер Бластер сел на привычное место справа. Дьюи устроилась у него на коленях, обвив руками шею. Обшивка фургона уже начала разогреваться под палящим солнцем.

— ОТДАЙТЕ!

Вэммер Джеммер гулко ударился головой о потолок кабины. Они парили в невесомости. Бульвинкль медленно крутился вокруг своей оси. За ветровым стеклом, закрывая три четверти обзора, сиял голубоватый земной диск.

— Задержите дыхание! — крикнул Вэммер Джеммер.

— ОН НЕ ВАШ!

Из под колес фургона поднялись облака лунной пыли. Земной диск стал гораздо меньше.

— Гони! — взвизгнула Дьюи.

— Куда? — заорал в ответ Вэммер Джеммер.

— ОН ПРИНЕСЕТ ЛИШЬ ВРЕД ВАШЕЙ ПЛАНЕТЕ!

Колеса Бульвинкля бессильно буксовали в мелкой щебенке, сцепленной лишь микрогравитацией. Вдаль уходила бесконечная изогнутая дугой и подернутая блестящим инеем каменистая дорога. Ее вполне можно было принять за обычное шоссе, если бы не остальные кольца и гигантская масса Сатурна по правому борту.

— Мы давно уже должны быть мертвы, — спокойно заметил Вэммер Джеммер.

— Кайфовина нас защищает, — сказал Мастер Бластер.

— Ты думаешь, что…

— ПРЕДУПРЕЖДАЮ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!

Следующие скачки происходили так быстро, что никто не успел произнести ни слова.

Подводный мир с гигантскими ящерами, пожирающими друг друга.

Комета, летящая навстречу косматой красной звезде.

Стремительно расширяющийся волновой фронт сверхновой.

Хрустальный город, населенный существами с вытянутым хоботком, как у муравьеда. Тысячи длинных клейких языков, тянущихся к фургону, пробующих, облизывающих… Новый скачок.

Раскаленная пещера, зеленый прибой, разбивающийся о выжженный песок, полусгоревшее солнце, падающее в черную дыру…

Внезапно все страхи и тревоги исчезли, сердце забилось от радости, душу охватил знакомый трепет. Ощущение счастья стало почти невыносимым. За окном маячили… кайфовины — одна, две, десять, сто! Вэммер Джеммер обернулся к друзьям.

— Это их дом, — успел проговорить он и потерял сознание…

Открыв глаза, он увидел за окном знакомый подъезд и удовлетворенно потянулся. Надо же — все втроем умудрились заснуть в машине… хотя… он мог бы поклясться, что ложился в постель!

— Эй, ребята, подъем! Я тут такой сон видел…

— ВНИМАНИЕ!

— Ой!

— Я ВЫПОЛНЮ ЛЮБОЕ ВАШЕ ЖЕЛАНИЕ, ЕСЛИ ВЫ ДОБРОВОЛЬНО РАЗОРВЕТЕ ЭМОЦИОНАЛЬНУЮ СВЯЗЬ С МОИМ ЛЮБИМЦЕМ. МАСТЕР БЛАСТЕР, ТЫ ХОЧЕШЬ СНОВА СТАТЬ ЗРЯЧИМ?

— Я таки родился слепым, мистер, мне не привыкать.

— А ТЫ, ДЬЮИ БАДД? Я МОГУ ДАТЬ ТЕБЕ ЛЮБЯЩЕГО И ВЕРНОГО МУЖА.

— У меня и так целых два парня, куда мне больше!

— ТЫ НАВЕРНЯКА ХОЧЕШЬ СТАТЬ БОГАЧОМ, ВЭММЕР ДЖЕММЕР…

— Нет, спасибо. Ничего нам не надо, кроме нашей Кайфовины.

— Вот именно!

— Точно!

Бывший хозяин Кайфовины молчал. Трое людей ждали его решения. Страха они не чувствовали, об этом позаботился их верный друг.

— НУ ЧТО Ж, ВЫ ПОБЕДИЛИ, ОН ВАШ. МНЕ ПРИДЕТСЯ ЗАВЕСТИ ДРУГОГО. ОДНАКО С ЭТОГО МОМЕНТА ОН БУДЕТ НАСТРОЕН ТОЛЬКО НА ВАС ТРОИХ.

Грозное Нечто исчезло.

— Выходит, мы получили, что хотели! — воскликнул Вэммер Джеммер.

— Похоже на то, — согласился Мастер Бластер.

— Эй, Кайфовина, — спросила Дьюи, — как тебе это нравится?

Ответом было лишь довольное жужжание.

Фрактальные узоры

В тот вечер «Медвежонок» был переполнен, как последний вертолет из Сайгона, хотя атмосфера отличалась несколько большей нервозностью.

Вокруг трех бильярдных столов теснились игроки и зрители. Кии, торчавшие во все стороны, делали толпу похожей на пятнистого дикобраза. Мишени для игры в дартс были утыканы стрелами, как войска генерала Кастера в битве у Литл-Бигхорна. Харли Фитс яростно раскачивал пинбольный автомат, пытаясь увеличить счет — задача не из легких, учитывая, что сверху на ящике устроились в обнимку сестрички-близняшки Фрики Фрэк. Ролло по прозвищу Дексадрин, как всегда, завладел единственной в зале видеоигрой и никого к ней не подпускал. Арчи Оптерикс аккомпанировал на расческе Джигу фон Биверу, который издавал пердящие звуки с помощью ладони, прижатой к подмышке. Китти Кернер с успехом исполняла африканский танец на крышке музыкального автомата под мелодию Хэнка Вильямса-младшего. Всю эту какофонию то и дело перекрывали возгласы посетителей, требующих выпивки.

— Трейси, две порции!

— Трейси, еще бутылку!

— Трейси, шесть раз ром с колой!

Барменша, тощая, как книжка стихов шестнадцатилетней девственницы, едва успевала поворачиваться. Прямые каштановые волосы до плеч, белая рубашка, завязанная узлом на животе, дешевые джинсы. Любезная улыбка, приклеенная к лицу, не могла скрыть вечной озабоченности. Суетясь, как рабочий на ускоренном конвейере с нормой, повышенной вдвое, и приближающимся сроком выплаты по закладной, Трейси Торн-Смит останавливалась лишь для того, чтобы вытереть пот со лба.

Сбившаяся с ног официантка, маленькая и круглолицая, подскочила к стойке с пустым подносом. Прядка завитых волос цвета, не встречающегося в природе, выбилась из прически и прилипла к щеке.

Трейси повернулась, чтобы принять заказ.

— Что там, Каталина?

— Сумасшедший дом. В углу опять Ларри со своими городскими дружками.

— Значит, четыре «Маргариты». Сейчас все будет.

Каталина устало облокотилась о стойку.

— Ну и жара! Скряга несчастный! Неужели он так и не поставит кондиционер?

— Я бы на твоем месте не очень-то рассчитывала, — заметила Трейси, повернувшись к буфетным полкам. — Ты знаешь не хуже меня, что Ларри трясется над каждым центом, чтобы выкупить у этих бандюг свою долю в синдикате. Да и себя не забывает, можешь не сомневаться. — Она поставила на поднос Каталины запотевшие стаканы с полоской соли по краям. — На чай-то хоть дают?

Официантка заправила непокорную прядь за ухо и взялась за поднос.

— Есть кое-что… но я рассчитываю получить с Ларри больше — потом, когда закроемся, — подмигнула она.

Трейси состроила кислую гримасу.

— И как ты только его терпишь, не понимаю.

— Ларри вовсе не так уж плох, — обиженно возразила официантка. — Ему очень одиноко с тех пор, как Дженис умерла. Жалко мужика… Говорит: «Она была моим горшочком меда, а я ее медвежонком».

Трейси презрительно фыркнула. Каталина покачала головой.

— Дело даже не в сочувствии… — Она кокетливо поправила волосы. — Отталкивать Ларри просто неразумно. Ты бы сама попробовала быть с ним поласковей, как я. Маленькая премия тебе не повредит, особенно теперь, когда Джей Ди сидит без работы.

— Еще чего! Ни за что на свете не соглашусь, чтобы этот тип ко мне прикоснулся! Кроме того, ты же знаешь Джея Ди… Убьет без разговоров.

Каталина пожала плечами.

— Ну, как хочешь. Хотя… вы ведь даже не женаты, — бросила она, уходя.

Трейси продолжала молча наполнять бокалы. Наклонившись за новой бутылкой виски, она почувствовала сзади чью-то руку.

— Ничего задница, даром что сама такая тощая… — Слова прервал болезненный хрип, рука исчезла.

Трейси выпрямилась, оборачиваясь.

— Выкинь этого придурка, — сухо распорядилась она.

Джей Ди Макги неохотно освободил шею незадачливого ухажера из локтевого захвата и, отпустив заломленную назад руку, толкнул того к свободному стулу.

— Мне бы пивка, Трейси. Пешком по жаре — совсем уморился.

Лохматый и небритый, Джей Ди ухмылялся, как пятилетний озорник, успешно привязавший пустую консервную банку к кошачьему хвосту. Он был одет в зеленую рабочую куртку с оторванными рукавами и джинсы той же марки и размера, что у его подруги. Точнее, эта пара ей и принадлежала. На мощных бицепсах красовались мастерски сделанные татуировки: кровоточащее сердце, пронзенное кинжалом, и хвостатый ухмыляющийся черте вилами.

Трейси подставила кружку под кран.

— Ты что, от самого дома шел пешком?

— А ты как думала? — Джей Ди примял кружку, надолго к ней присосался и с удовольствием причмокнул. — Машину ты забрала, да и какой мне с нее толк… А подвезти тут некому.

Трейси раздраженно шлепнула тряпкой о стойку перед лицом любовника и принялась деловито протирать и без того блестящую поверхность.

— Я только не понимаю, с какой стати ты вообще сюда заявился!

— Господи, Трейс, чего ты от меня хочешь? Не может же человек день и ночь только и делать, что таращиться в телевизор и щелкать дурацким пультом! У меня голова идет кругом, вот и решил проветриться.

— А ко мне зачем? Я сто раз тебе говорила, что нервничаю, когда ты здесь, даже работать толком не могу.

— Ты лучше спасибо скажи, что пришел, а то этот козел запросто спустил бы с тебя трусики!

— Смех, да и только! С такими засранцами я и без твоей помощи прекрасно справляюсь. Жила же я как-то до тебя.

— Лад но, пускай. Хотя если вспомнить те синяки и сломанные ребра, когда ты попала в больницу… Я хорошо помню, как тебя тогда бинтовали.

Трейси возмущенно фыркнула.

— Не передергивай! Джин — совсем другое дело. Такие, как он, встречаются раз в жизни. Кстати, интересно, как это ты можешь помнить, ты что, смотрел?

— Ну да.

— Хочешь сказать, что в Лейквудской клинике скорой помощи уборщикам разрешают пялиться на пациентов?

— Да не то чтобы разрешают…

— Понятно. И за сколькими женщинами ты подсматривал, прежде чем остановиться на мне?

— М-м… Ладно, Трейс, кончай придираться. Ну соскучился я, просто соскучился! Надоело дома сидеть. Мы ведь теперь совсем почти не видимся: ты являешься в два часа ночи, потом спишь до обеда, а я болтайся один весь день как горошина в пустой жестянке… Не могу больше!

Трейси отложила тряпку и горько вздохнула.

— Ну конечно, Джей Ди, нам обоим тяжело приходится. Но это ведь не навсегда… Просто сейчас мне никак нельзя бросить работу, а если Ларри тебя здесь увидит после того, что случилось в прошлый раз…

— Тогда вообще не я начал.

— Не важно. Он до сих пор злой как черт. Если бы моя работа не обходилась ему так дешево, давно бы выставил.

— А что, парень уже не имеет права навестить свою девушку на работе? Нет такого закона! Пока я тихо себя веду, ничего он не может сделать!

— Ларри здесь хозяин и может делать все, что… Осторожно!

Навалившись на стойку, Джей Ди с силой отпихнул свой табурет назад — прямо в пах давешнему приставале, который уже занес над его головой пивную бутылку. Тот хрюкнул и уронил свое оружие, а Джей Ди ловко уложил его двумя короткими ударами.

— С вашей стороны просто глупо так обижаться… — начал Джей Ди, наставительно подняв палец.

— Какого черта у вас тут творится? — раздался сердитый голос за спиной.

По комплекции Ларри Ливермор напоминал конус дорожного ограждения, да и ростом мало чем от него отличался. Недостаток волос на голове компенсировался обилием дешевых золотых украшений, висевших на шее словно на витрине ювелирной лавки. Дополняли картину яркая клетчатая рубашка и пронзительно-зеленые брюки. Заметив Джея Ди, он сердито повернулся к Трейси.

— Я, кажется, уже предупреждал тебя, Торн-Смит, что не желаю больше видеть здесь этого босяка! Он позорит меня перед очень влиятельными друзьями, они могут подумать, что я не могу навести порядок в собственном заведении! С какой стати я должен снова терпеть его выходки?

— В последний раз, Ларри, это больше не повторится, я обещаю… — виновато зачастила Трейси, выходя из-за стойки.

— Теперь не повторится, потому что я вас увольняю! — отрезал хозяин. Он достал из кармана тугую пачку банкнот, перетянутую резинкой, и вытащил помятую сотню. — Вот тебе плата за половину недели, и проваливай!

Джей Ди угрожающе надвинулся на коротышку. Ларри испуганно раскрыл рот и поднял руки.

— Эй, погоди… — пискнул он.

— Не надо, Джей Ди, — вмешалась Трейси, кладя руку на плечо мужа. — Он того не стоит. Пойдем отсюда.

Хрустя гравием, они прошли через ярко освещенную автостоянку к машине. Потрепанный «плимут-валиант» 1972 года выпуска состоял, казалось, из одной ржавчины. На облупившемся бампере красовалась наклейка с призывом: «Не спеши». Трейси открыла дверцу с правой стороны и перелезла на место водителя. Джей Ди уныло плюхнулся рядом. После нескольких попыток мотор наконец удалось завести.

Половину пути они ехали молча, потом Джей Ди заговорил:

— Зря ты не дала мне ему врезать.

Трейси оторвала взгляд от пустынной дороги.

— Врезать! Все, что ты умеешь, это…

Ее прервал глухой удар, сотрясший машину. Словно на капот свалился мешок с мукой. Трейси отчаянно ударила по тормозам.

— Наверное, олень выскочил… — предположил Джей Ди без особой надежды. Жизнь давно уже приучила его к тому, что несчастья приходят скорее слоновьей поступью и не в одиночку.

— Я… сейчас… — растерялась Трейси. — Надо развернуться, посмотреть, кого мы сбили.

Медленно продвигаясь вперед, они со страхом вглядывались в темную ленту шоссе…

Посреди дороги неподвижно лежал человек.

— Боже мой! — Джей Ди выскочил из машины.

Жертвой оказался белый мужчина в деловом костюме из какого-то необычного материала, похожего на резину. Костюм выглядел сплошным, вроде герметичного комбинезона: пиджак непрерывно переходил в брюки, а потом в туфли без единого промежутка. Даже рубашка и пуговицы представлялись не настоящими, а просто отштампованными. Отдельным был только галстук, расписанный причудливыми завитками. Джей Ди удивленно рассматривал странный узор. Каждый завиток состоял из точно таких же, только поменьше, те, в свою очередь, из совсем маленьких, и так далее, и так далее, и так.

— Эй, что с тобой? — подбежала Трейси.

Он зажмурился и тряхнул головой.

— Да нет, ничего, просто не по себе стало — как будто с крыши вниз посмотрел… Что это у него?

Джей Ди разжал пальцы мужчины и поднял темный прямоугольный предмет, который, казалось, зашевелился в руке точно живой и снова замер. В тот же миг тело лежащего задрожало, от головы к ногам прошла странная мерцающая волна… Труп в резиновом костюме исчез бесследно.

— Е-мое!.. — изумленно протянул Джей Ди.

Трейси испуганно вцепилась обеими руками в черта с вилами на его загорелой руке.

— Все, линяем отсюда, живо! — Спустя минуту, проехав с милю, она спросила: — Так что там у него было?

— Да ерунда, просто пульт от телевизора… — Джей Ди хотел было открыть окно, чтобы выбросить ненужную вещь, но вдруг передумал. — Только уж больно здоровый.

До трейлерной стоянки супруги домчались за рекордное время, не встретив больше никаких препятствий. Их дом представлял собой тесную алюминиевую коробку с провисшей крышей. Высокие сорняки, заполонившие крошечный садик, разведенный предыдущими жильцами, наполовину скрывали шаткую деревянную лесенку, прислоненную к порогу.

Из зарослей, приветствуя хозяев, гордо выступил Мистер Бутс, огромный кот пшеничного цвета с белоснежными усами. Из пасти у него висела только что убитая мышь. Увидев открытое окно машины, кот привычно запрыгнул на сиденье, чтобы без помех насладиться добычей.

— Пора поучить эту зверюгу хорошим манерам, — проворчал Джей Ди, отпирая дверь.

Войдя в дом, Трейси сразу направилась к наполненной грязной посудой раковине, над которой на полке стояла початая бутылка водки.

— Мне надо выпить, — объявила она. — Никогда не думала, что это так паршиво — убивать кого-то, даже если и случайно.

Джей Ди устало шлепнулся на расшатанный стул.

— По крайней мере сделано на совесть. Ни трупа, ни улик. Так что успокойся, кто его знает, что это за тип. Может, вообще не человек.

— Да знаю я все, сама себе твержу всю дорогу! Только все равно как-то не по себе.

— Давай хлопни рюмашку и садись отдохни. Пара минут, и пройдет.

Джей Ди внимательно рассматривал свой трофей, который все еще сжимал в руке. Черная пластиковая коробка была вдвое крупнее обычного телевизионного пульта и с гораздо большим количеством кнопок. Обычное матовое окошечко на торце для исходящего сигнала, но никаких надписей — ни названия фирмы, ни цифр на кнопках. Впрочем… По мере того как Джей Ди смотрел, картина менялась. Золотые буквы медленно всплывали из темной глубины корпуса, складываясь в слова.

«УНИВЕРСАЛЬНЫЙ ЦИФРОВОЙ ПУЛЬТ» — значилось вверху. Одновременно появились надписи и под кнопками. Почесав в затылке, Джей Ди нажал кнопку, под которой было написано «ДЕМО».

Из пластиковой коробки послышался бесстрастный механический голос:

— Будьте добры, положите меня на плоскую поверхность и отверните от любых предметов, представляющих ценность, живых или неживых.

— Ты что-то сказал? — спросила Трейси, рывшаяся в холодильнике.

— Нет-нет, это та штука со мной разговаривает, — ответил Джей Ди, кладя пульт на стол и отворачивая к дальней стене.

— Ха-ха, смешно… Будешь бутерброд с колбасой?

— Я представляю собой квазиорганический одиннадцатимерный распределитель Тьюринга третьего уровня и предназначен для выборочной модуляции цифрового субстрата материального пространства…

— Как? — переспросил Джей Ди.

Пульт помолчал, потом снова начал:

— Представьте себе лампу Аладдина…

— Ты что думаешь, я совсем кретин? — обиделся Джей Ди.

— Никогда я так не думала, дорогой! — удивленно возразила Трейси, появляясь с подносом в руках.

— Да нет, это все он, — махнул рукой Джей Ди. — Решил, что раз я не понимаю всех его мудреных слов, так со мной нужно говорить как с сосунком!

— Я никого не хочу обидеть, а всего лишь пытаюсь объяснить свои функции в форме, наиболее понятной для слушателя.

Трейси медленно опустила поднос на спинку стула. Поднос опрокинулся, бутерброды посыпались Джею Ди на колени. Тот вскочил, стряхивая с себя куски колбасы.

Чудесный пульт продолжал вешать:

— Возможно, наглядная демонстрация моих возможностей поможет прояснить их суть…

— К-конечно, — пробормотала Трейси.

— Прежде всего нам понадобится так называемая «зачистка»… — Квадратный участок стены внезапно помутнел и обесцветился. На нем стало трудно удерживать взгляд. — Данная операция лишает выбранный объект всех квантовых свойств и макроскопических признаков, обнажая цифровой субстрат, составляющий основу всего мироздания…

— А зачем? — хмыкнул Джей Ди.

— Возможно, вы будете удивлены, но теперь, после того как место подготовлено, мы можем с помощью функции копирования наложить на него любую новую комбинацию пространственно-временных характеристик.

Мистер Бутс проник в комнату через свой обычный лаз и запрыгнул на стол, где лежал пульт. Тот развернулся и нацелился на кота, со спины которого тут же каким-то образом исчез клочок меха, оставив под собой крошечный квадратик белой кожи. Увеличившись в размерах, меховой квадрат перенесся по воздуху и застыл на стене наподобие пушистого ковра.

— Существует также операция полного удаления, действующая как на неживые… — Большой прямоугольник размером с дверь рядом с меховым «ковром» замерцал, превратившись в шахматную мозаику из четких квадратов, и исчез бесследно, впустив в комнату порыв ветра. — …так и на живые объекты.

Вокруг дерева, стоявшего напротив вырезанного проема, внезапно сгустилось облачко светящихся точек, похожее на рой светлячков. В следующее мгновение светлячки исчезли вместе с изрядным куском ствола. Дерево вздрогнуло, покачнулось и начало медленно валиться в сторону трейлера.

Джей Ди с женой, прижавшись к полу, с ужасом ждали, что будет. Мистер Бутс, жалобно мяукнув, присоединился к ним.

Раздался оглушительный треск и скрежет металла, однако крыша, как ни странно, выдержала, лишь еще больше прогнулась.

— Как вы сейчас убедитесь, подобные мелкие неприятности легко поддаются исправлению, — самодовольно продолжал пульт. — Прежде всего удалим поврежденную крышу и дерево… — Изумленным взглядам зрителей открылось звездное небо. Мистер Бутс снова мяукнул. — Теперь внимание: новая функция — «окно». — В воздухе чуть выше пола возник экран, в котором светилась огнями помпезная крыша Первого национального банка. — Вас устраивает?

— Да, конечно, только…

— Используя функцию удаленного копирования, мы меняем пространственные координаты объекта и устанавливаем его в избранную точку…

Экран разлетелся на мелкие осколки, каждый из которых сохранил свою часть прежнего изображения. Осколки увеличились в размерах и снова собрались в единое целое, уже над головой. Стены трейлера жалобно застонали и начали прогибаться…

— Трейс, бежим, быстро!

Они стояли у машины, глядя на жалкие остатки своего дома, погребенные под многотонным мраморным фронтоном. Мистер Бутс забрался Джею Ди за пазуху и выглядывал оттуда с очумелым видом.

— Слава богу, хоть избавились от этой чертовой штуковины, — пробормотал Джей Ди, вытирая пот со лба.

Среди руин замигала квадратная мозаика. Из открывшейся дыры вылетел универсальный пульт и плавно опустился на капот «плимута».

— Прошу прощения за произведенные разрушения, — проговорил голос. — Я не имел представления о хрупкости конструкции вашего жилища. Машина Тьюринга четвертого уровня могла бы самостоятельно оценить параметры задачи, не полагаясь лишь на ваше мнение о приемлемости новой крыши.

Джей Ди открыл было рот, чтобы высказать свое мнение о Тьюринге и его машинах, но тут же закрыл. На лице его играла улыбка, глаза светились предвкушением сладкой мести.

— Что с тобой, Джей Ди? — обеспокоенно спросила Трейси. — Ты похож на апостола Павла, в которого ударила молния.

— Я в порядке, просто возникла одна идея. Садись, поехали!

Он схватил пульт и открыл дверцу машины.

— Куда едем? — спросила Трейси, когда оба уселись. Мистер Бутс выпрыгнул из-за пазухи хозяина на заднее сиденье и занялся останками мыши.

— Назад, к «Медвежонку», а потом, думаю, стоит нанести визит в Первый национальный.

— О, в самом деле! Так ты думаешь…

— То же, что и ты.

— У меня имеется ряд других функций, — вступил в разговор пульт. — Продолжить демонстрацию?

— Погоди, пока мы не выберем подходящую цель, — буркнул Джей Ди.

Хотя час закрытия давно минул, перед «Медвежонком» стояли три машины.

— «Кадиллак» Ларри, Каталинин «додж»… а эта, наверное, тех парней из синдиката, — показала Трейси. — Что будем делать?

— М-да… — задумался Джей Ди. — На них я не рассчитывал. Ладно, раз уж приехали… Посмотрим, чем они там занимаются.

В офисе Ларри горел свет. Матовое окошко было в двух метрах от земли. Джей Ди почесал в затылке.

— Придется провертеть дыру, — усмехнулся он.

— Давай, тебе не впервой, — хмыкнула Трейси.

Джей Ди навел пульт на стену и неуклюже ткнул в одну из кнопок, однако ничего не произошло.

— Зачем вы это делаете? — спросил пульт. — Мне неприятно. Достаточно просто сказать, что вам нужно.

— А зачем тогда кнопки? — удивился Джей Ди.

— Чтобы соответствовать вашему представлению обо мне.

— Понятно. Ну хорошо, просверли-ка мне тут дырку, чтобы заглянуть внутрь.

Кирпичная кладка растаяла, обнажив заднюю стенку офисного шкафа. В следующее мгновение в стенке появилось квадратное отверстие, за которым открывался аккуратный туннель, прорезавший шкаф насквозь. Джей Ди приложил глаз к дыре и присвистнул.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Трейси. — Кэт там?

— Наверное, где-нибудь на дне общей свалки… Если, конечно, эти ребята не трахают друг друга.

— Фу, какая мерзость! Бедная девочка!

— Не заметно, чтобы она особо вырывалась, — ухмыльнулся Джей Ди.

— Ты бы тоже не вырывался, если бы рисковал работой, да еще кормил двух детишек без мужа! Хватит пялиться, слышишь? Лучше сделай что-нибудь!

Джей Ди снова обратился к пульту:

— Ты можешь обездвижить человека, не причиняя ему вреда?

— Полагаю, для этого подошла бы функция «ленты». Продемонстрировать?

— Сейчас продемонстрируешь. Сначала делай дверь!

В стене появился прямоугольник в человеческий рост, идеально ровно прорезанный сквозь кирпич и штукатурку. Джей Ди шагнул в комнату, за ним Трейси.

Раздались испуганные возгласы, перепутанный клубок голых тел рассыпался.

— Какого черта? — завопил Ларри негодующе, тряся волосатым отвисшим животом. — Торн-Смит?! Да я тебя в землю урою за такие дела!

— Не уроешь, придурок, — спокойно возразил Джей Ди. — Эй, коробка, ленты на всех мужиков! — Сверкающие золотистые полосы шириной с ладонь мгновенно стянули запястья и лодыжки четверых голых мужчин. — Отлично!

Раскрасневшаяся Каталина металась по комнате, словно кролик, застигнутый вдали от норы, дрожащими руками собирая разбросанную одежду.

— Трейси, — лепетала она, — я не понимаю… Мы ведь с тобой подруги… Я даже уговаривала Ларри взять тебя обратно, правда-правда! Ларри, ну скажи ей!

— Заткни пасть, шлюха! — бросил толстяк в бешенстве. — Я знаю, что ты с ними заодно!

— Неправда, Ларри! Я клянусь!

Каталина возмущенно выпрямилась. Трусики, натянутые до половины, опять сползли.

Гангстеры исподлобья разглядывали непрошеных гостей. Один из них посмотрел Джею Ди прямо в глаза.

— Ну, парень, теперь ты труп.

Новоявленный маг страдальчески поморщился, задумчиво почесывая подбородок.

— Знаете, парни, мне что-то не нравится ваш тон. Заткнитесь-ка на минутку.

Он направил пульт в лицо Ларри и нажал на «зачистку». Физиономия владельца бара превратилась в мутное сероватое пятно, покрытое неприятной волнистой рябью, как в испортившемся телевизоре. Успешная операция доставила Джею Ди такое удовольствие, что он повторил ее и с остальными.

— Господи помилуй… — пробормотала Каталина, снова роняя трусики и закрывая лицо руками.

— Не волнуйся, Кэт, ты же знаешь, женщин я никогда не трогаю.

Каталина принялась тихонько всхлипывать. Трейси обняла ее и стала успокаивать.

Джей Ди шагнул к стальному сейфу в углу офиса.

Массивная крышка, помигав, исчезла, открыв ровные ряды банковских пачек. Джей Ди вытащил несколько и задумчиво взвесил в руке.

— Если пожелаете, — услужливо подсказал пульт, — их можно хранить, используя функцию «куб».

— Покажи, — кратко распорядился Джей Ди. В воздухе появился большой серебристый ящик. Крышка его откинулась. — А где он будет потом?

— Сдвинется по нескольким планковским измерениям, которых вы не ощущаете.

— А там безопасно? — Джей Ди подозрительно прищурился.

— Как за каменной стеной, — уверил пульт.

Недоверчиво хмыкнув, Джей Ди принялся кидать пачку за пачкой в объемистое нутро куба. Опустошив сейф, он кивнул. Серебристая крышка захлопнулась, и куб, задрожав и исказившись под странными углами, съежился и пропал.

— Ну как, ты готов? — спросила Трейси, гладя по голове Каталину, которая никак не могла успокоиться.

— Почти. Осталось только попрощаться с нашим другом… Эй, пульт, верни ему лицо!

— Вы сохранили его?

— Черт побери! Я думал, ты сам сообразишь.

— Я лишь выполняю команды, — виновато ответила машина.

— Ладно, сейчас сообразим…

Джей Ди задумчиво обвел взглядом комнату, остановившись на голове лося с огромными рогами, украшавшей стену. На губах его появилась плутоватая ухмылка.

— Her, Джей Ди, это уж слишком! — жалобно воскликнула Трейси.

Вся работа заняла лишь несколько секунд.

В черных глазах-пуговицах лосиной морды, основательно насаженной на жирный приземистый торс Ларри, блеснуло осмысленное выражение, свидетельствуя о зачатках интеллекта. Голова, не привыкшая к весу мощных рогов, качнулась, с трудом восстановив вертикальное положение. Широкие влажные ноздри гневно раздувались, длинный кожистый язык свесился наружу, из глотки вырвался низкий рев, похожий на рыдание.

— Ну что ж, Ларри, — вздохнул Джей Ди, — спасибо тебе, что заплатил Трейси, хоть и задним числом, за ее тяжкий труд. Очень щедро с твоей стороны. В знак благодарности я решил немного улучшить твою внешность. Думаю, теперь ты будешь пользоваться куда большим успехом у прекрасного пола. Один язык чего стоит… Ну ладно, как ни хорошо тут с вами, а нам пора. Пошли, Трейс.

— Нет, Джей Ди! — отчаянно крикнула Каталина. — А как же я? Ларри думает, это я его подвела под монастырь!

— Хорошо, можешь ехать с нами.

— А остальные? — спросила Трейси. — Ты же не оставишь их в таком виде…

— Да ну их, неохота возиться, — отмахнулся Джей Ди, вытаскивая из вороха мужской одежды золотой «ролекс» и цепляя на руку.

Каталина, по-прежнему в чем мать родила, уже сидела на заднем сиденье «плимута». Мистер Бутс уютно устроился у нее на коленях. Трейси села за руль, Джей Ди рядом, и машина, взревев, тронулась с места.

Джей Ди вызвал из таинственных внепространственных глубин заветный серебряный куб и принялся любовно перебирать банкноты. Потом смял в кулаке целую горсть и с диким индейским кличем высыпал себе на голову.

— Ну что, девочки, классно повеселились, а? Теперь у нас есть все, что душе угодно, и золотые часы в придачу! Почему я не вижу улыбок?

Трейси мрачно усмехнулась.

— По правде говоря, Ларри всегда больше напоминал лося, чем медвежонка.

— А у тебя тут хватит на новое платье для бедной девушки? — осторожно осведомилась Каталина.

— Денег? — фыркнул Джей Ди. — А с какой стати я буду их тратить, если могу взять так? Эй, коробка, предложи-ка даме что-нибудь на выбор!

В появившемся «окне» открылись ряды полок какого-то крупного универмага. Судя по всему, где-то очень далеко, судя по первым рассветным лучам, освещавшим торговый зал. Все вывески и реклама были на французском. Каталина изумленно вытаращила глаза.

— Ну как? — самодовольно продолжал Джей Ди. — Нравится что-нибудь?

— М-м… Пожалуй, вот это голубое платье, шестой размер, и еще те красные трусики, и…

«Окно» послушно делилось на аккуратные фрагменты, превращавшиеся в предметы одежды, названные Каталиной. Отчаянно извиваясь на тесном сиденье, она кое-как натягивала их на свои пышные формы.

— Куда теперь? — снова нахмурившись, спросила Трейси. — В Первый национальный?

Джей Ди отвернулся от Каталины и задумался.

— Не будем жадничать, — решил он наконец. — Мы и так можем залезть в него, когда захотим. Оставим им денежки на новую крышу. Лучше оторвемся немного от наших приятелей и отдохнем где-нибудь. Я что-то устал… — Он вдруг поморщился. — Пульт, скажи, а эти твои ленты нельзя порвать?

— Можно. Если бы вы попросили сделать их сверхпрочными…

— Да нет, все в порядке, как раз то, что надо. Мне не хотелось бы брать на себя убийство, даже таких подонков, как Ларри и его дружки. Попыхтят немного, и…

— Эй, Джей Ди, — перебила Каталина, — что это там у тебя разговаривает?

— Да я толком и не знаю, Кэт… Но штука удобная.

«Плимут» мчался по пустынному ночному шоссе.

Чарез час впереди замаячила светящаяся вывеска:

МОТЕЛЬ «СЕМЬ БЕРЕЗ»

ПОНЕДЕЛЬНАЯ ОПЛАТА

СВОБОДНЫЕ МЕСТА

— Место как место, не хуже всякого другого. Заезжай! — скомандовал Джей Ди.

— Слава богу, — с облегчением вздохнула Трейси, — а то у меня уже все плывет перед глазами.

— Вы будете смеяться, но мне совсем не хочется спать! — жизнерадостно прощебетала Каталина. — И вообще ночь еще только начинается!

Трейси что-то угрюмо проворчала под нос, но от комментариев воздержалась. Джей Ди нервно заерзал.

Проехав по хрустящему гравию мимо вывески, разбрасывавшей неоновые блики, они остановились рядом с шестью гнилыми пнями и единственной чахлой березкой, пыльная листва которой наводила на мысль о пальмах в Сахаре. Джей Ди и Трейси устало вывалились из машины. Каталина пританцовывала рядом, обнимая Мистера Бутса. Котяра, довольно урча, любовно терся головой о подбородок новой знакомой.

— Кэт, сколько можно? — с раздражением бросила Трейси. — Ты меня уже достала.

— Ничего не могу с собой поделать, — хихикнула подруга. — Все так замечательно! Избавилась от поганой работы, получила шикарное платье, еду в компании богатых друзей… Чего еще требовать от жизни?

— А о детях ты совсем не беспокоишься?

— Ни капельки! — легкомысленно отмахнулась Каталина. — С ними моя сестра, она справляется с этими сорванцами куда лучше, чем я. У нее самой шестеро, еще двое погоды не делают.

— Ну что ж, рада за тебя. А вот меня сегодня сначала хватали за задницу, потом унизили перед кучей народу и выгнали с работы. Вслед за этим я сбила на дороге кого-то из другого мира — а может, и убила, не знаю… Мой дом раздавило в лепешку, человека на моих глазах превратили в лося, и в довершение всего мне пришлось трястись почти шестьдесят миль, чтобы только получить крышу над головой! Так что извини, если я не смогу составить тебе компанию на празднике жизни!

Каталина сконфуженно притихла. Мистер Бутс, уловив ее изменившееся настроение, повернулся и предательски зашипел на хозяйку.

— Извини, Трейс, мне просто хорошо, и я хотела показать, как благодарна за вашу помощь, новую одежду и вообще…

— Ладно, ладно, только потерпи с этим до утра, договорились?

Джей Ди примиряюще поднял руки.

— Слушайте, девочки, мы и так все вымотались… Если вам приспичило устраивать разборки, пожалуйста, но сначала я хотел бы как следует выспаться. — Приняв ответное молчание как знак согласия, он продолжал: — Вот и славненько. Теперь займемся нашими делами. Сначала надо что-то сделать с тачкой, уж больно она заметная. Конечно, Ларри вряд ли решится что-то затевать, пока он в таком виде, но…

Наведя пульт на старенький «плимут», он превратил его в мерцающее серое пятно пустоты, а потом перекопировал туда новенький «линкольн», стоявший возле офиса управляющего. Машины стало невозможно отличить друг от друга — совпадало все вплоть до номеров.

— Вот здорово! — прищелкнул языком Джей Ди. — Даже угонять не надо!

— Думаешь, никто не заметит? — с опаской спросила Трейси.

— Мы уедем рано утром… Да и потом, кому придет в голову сравнивать номера, если его собственная машина на месте?

За столом регистрации сидел лысоватый старичок со сморщенным злобным лицом, похожим на фигу. Он вовсю дымил «Кэмелом»; в пепельнице высилась гора окурков. На крошечном экране телевизора мелькал какой-то древний черно-белый сериал.

— Две комнаты, — сказал Джей Ди, — плачу вперед наличными.

— Только никаких шелудивых котов, приятель, — кисло процедил хозяин мотеля. — Мне не хватало только блох в постелях.

Для измочаленных нервов Трейси это была последняя соломинка.

— М-мистер… — умоляюще всхлипнула она. — Бутс всегда спит с нами, он привык…

— Погоди, Трейс, — отодвинул ее Джей Ди, — я сам разберусь.

Он поднял пульт и решительно навел на старика, на лице которого, впрочем, отразилось лишь легкое удивление.

— Нет! — Трейси вцепилась мужу в плечо.

— Отстань… Ладно, как хочешь, вот тебе деньги, заплати и возьми ключи. Я устрою Бутса на ночь в машине. — Джей Ди выразительно подмигнул, хотя еще не знал толком, что собирается предпринять.

Подойдя к новоприобретенному «линкольну» с котом под мышкой, он разглядел на заднем сиденье небольшой чемодан. Решение сразу пришло в голову.

— Эй, пульт, сохрани кота, а потом сделай зачистку.

— Готово.

— Теперь скопируй на него чемодан.

— Перенос структуры большей массы на место меньшей приводит к дефициту энергии, который должен быть восполнен из внешнего источника, — сообщил пульт. — Я делаю это автоматически, но обязан предупреждать.

— Молодец. Теперь за дело!

Огни на парковке заметно потускнели, потом снова вспыхнули. Теперь под мышкой у Джей Ди был чемодан, точно такой же, как в машине.

— Ну как? — спросил он, входя в офис. Трейси и Каталина показали по ключу. — Отлично, пошли.

— Не вздумайте пронести животное тайком, — прошипел старик. — Я все равно узнаю и… — Из недр чемодана раздалось возмущенное мяуканье. — Ага! Так я и думал. Открывайте!

Джей Ди, пожав плечами, бухнул чемодан на стойку и откинул крышку.

Дно, стенки, обратная сторона крышки — все было покрыто светлым желтоватым мехом. По углам четыре когтистые лапы, в центре — распластанная кошачья морда с выпученными глазами.

— Мяу? — снова подал голос Мистер Бутс.

Глаза хозяина выкатились из орбит, челюсть отвисла. Выронив сигарету, он замахал руками, словно отгоняя кошмарный призрак.

— Брысь! Брысь! Закройте его, довольно!

Пожав плечами, Джей Ди захлопнул чемодан.

— Мы можем идти?

Старик энергично закивал. Рука его инстинктивно потянулась к бутылке, горлышко которой выглядывало из ящика конторки.

Череда шлакобетонных домиков, стоявших вплотную друг к другу, тянулась вдоль узкой аллеи. Джей Ди и Трейси проводили Каталину в ее номер. Недавнее возбуждение бывшей официантки уступило место усталости и апатии.

— Вы будете смеяться, но мне вдруг стало так грустно… — пожаловалась она. — Я боюсь, а вдруг Ларри и остальные все-таки явятся сюда? Люди без лица — бр-р! — да еще целых трое! Выходит, я буду совсем одна… А что, если… Может быть, вы согласитесь пустить меня к себе?

— Еще чего, — фыркнула Трейси, выразительно взглянув на мужа. — Мы не будем запирать смежную дверь… Если тебе так уж нужна компания, можешь взять Бутса, ты ему, кажется, понравилась.

— Нет уж, — передернула плечами Каталина, — никаких меховых чемоданов!

— Не бойся, — усмехнулся Джей Ди, — чемодан — это временно.

С помощью пульта он в два счета вернул Мистеру Бутсу привычный вид. Кот принялся тереться о ноги хозяев, всем своим видом излучая удовольствие. Каталина нагнулась и подхватила своего любимца на руки.

— Было бы гораздо удобнее поместить животное в куб, а затем выпустить, — наставительно произнес пульт.

— Вот как? — удивился Джей Ди. — А эта твоя сдвижка по измерениям черт знает куда ему не повредила бы?

— Ни в малейшей степени.

Джей Ди задумчиво кивнул, делая заметку на будущее.

— Ладно, спокойной ночи, Кэт. Утром увидимся.

Удалившись в свою комнату, супруги сбросили одежду и без сил повалились в постель.

Проснувшись, как ему показалось, через пять минут, Джей Ди обнаружил, что сквозь жалюзи пробивается свет. В дверях стояла обнаженная Каталина.

— Уже утро, — сообщила она.

— Боже мой, Кэт, — прошипел Джей Ди, прикладывая палец к губам. — Ты что здесь…

— Да ладно, пускай, — сонно пробормотала Трейси.

— Что? Как мы…

— Заткнись и подвинься.

— Вы просто прелесть оба, — хихикнула Каталина.

Мистер Бутс присоединился к компании позже, когда страсти чуть улеглись.

Около полудня, прислушиваясь к шуму воды из ванной, куда ушла Каталина, Джей Ди тяжко вздохнул.

— Не знаю, сколько еще таких ночей я смогу выдержать.

— Не притворяйся, — хмыкнула Трейси, — я ведь знаю, что тебе понравилось.

— Да нет, правда. Такой женщины, как ты, Трейс, мне более чем достаточно. Добавлять сюда еще и Кэт — все равно что сыпать на пирожное сахар. Я не такой большой любитель сладкого. Черт побери, эта девка и жеребца загонит до смерти! Ей надо поскорей подыскать кого-нибудь в пару.

Трейси села к нему на колени и нежно приникла к груди.

— Я так рада это слышать, Джей Ди… Немного утешить бедняжку, конечно, не грех, но продолжения я бы не вынесла.

— С другой стороны, может, и не стоит так уж торопиться кому-то ее сплавлять… — с ухмылкой протянул Джей Ди, не забыв прикрыть голову.

— Ах ты, гад!

Подойдя к машине, Трейси собралась было по привычке войти справа, чтобы потом перелезть за руль, но муж остановил ее, церемонно подал руку, подвел к водительскому месту и широким жестом распахнул дверцу «линкольна».

— Благодарю вас, сэр, — важно кивнула Трейси.

Усевшись рядом, Джей Ди оглянулся. Каталины на заднем сиденье не было. Она по-прежнему стояла возле машины, всем своим видом демонстрируя нетерпеливое ожидание. Пришлось выходить и открывать дверцу еще раз.

— Вы очень любезны, мистер Макги.

Поздний завтрак состоялся в придорожной закусочной для водителей-дальнобойщиков под названием «Кафе чудес Шекли» и был посвящен обсуждению дальнейших планов.

— Если подумать, Трейси, — начал Джей Ди, — мне больше всего хотелось бы убраться подальше из этого дерьмового штата — туда, где нас никто не знает, и жить в свое удовольствие. Купить новый дом с участком, животину завести и все такое. Никакой особой роскоши, разве что, может быть, бассейн. То же самое для Кэт, чтобы она могла вызвать к себе детей.

Трейси, кивнув, поставила чашку на блюдечко.

— Мне нравится.

— И я не против, — согласилась Кэт. — Какое-нибудь скромненькое, как его… шат-то из Франции рядом с частным пляжем, больше мне ничего и не надо.

— Слушай, Кэт, хватит валять дурака! — вскипел Джей Ди. — Ты там будешь как прыщ на заднице со своим «шато»! Что скажут соседи, когда проснутся и увидят перед собой замок, который вырос как гриб за одну ночь? Ты о копах с федералами подумала? Нет уж, высовываться нам никак нельзя. Будем брать денежки и покупать то, что хотим, как делает любой нормальный ворюга.

— Ладно, понятно, — приуныла Кэт.

— Значит, все согласны? Отлично. Провернем только одно личное дельце, и вперед.

— Какое еще дельце? — подозрительно прищурилась Трейси.

— Не бери в голову. Ничего особенного, скоро сама увидишь.

Пока Трейси отпирала «линкольн», Джей Ди внимательно вгляделся в поток проезжавших машин. «Тойоты», «форды», «хонды», «саабы»… Вот одинокий «кадиллак» — за рулем лось со спиленными рогами, на заднем сиденье трое с неразличимыми лицами.

— Только что видел Ларри, — сообщил Джей Ди, захлопывая дверцу. — Направляется в город.

Трейси, уже успевшая выехать на дорогу, свернула на обочину и ударила по тормозам.

— Разворачиваемся!

— Нет, нам тоже в ту сторону. Не бойся, город большой.

— Все равно мне это не нравится, — покачала головой Трейси. — Хотя спорить с тобой, когда ты уже решил…

— Правильно мыслишь, — удовлетворенно кивнул муж. — А ты, Кэт, слушай и учись.

— Есть, командир! — Каталина отвесила шуточный поклон.

На окраине города Джей Ди скомандовал:

— До угла Четвертой и направо!

— К мясокомбинату? — хмыкнула Трейси. — Знаешь, Джей Ди, я никогда не блистала особой сообразительностью, но о том, что ты задумал, не догадается только слепоглухонемой маразматик, и то, если засунет голову себе в задницу! Хочешь разобраться с Джином, так?

— Ага, — ухмыльнулся Джей Ди. — Ты разве не согласна, что за ним должок?

— Оставил бы ты его в покое… Джин для меня уже ничего не значит. Когда я встретила тебя, прошлое осталось позади.

— Ты прямо святая, Трейс, честное слово! Я еще больше люблю тебя за это, но самому мне такое всепрощение как-то не по душе, да и силы воли не хватает.

— Ладно, валяй, но если останешься без головы, не говори потом, что я не предупреждала.

Джей Ди многозначительно похлопал себя по карману.

— Ничего, надеюсь, эта штука уравняет наши шансы.

— Я согласна с Джеем Ди, — вступила в разговор Каталина. — Не всегда стоит сдерживать свои чувства. Вулкан пробкой не заткнешь.

— Твой уж точно, — прыснул со смеху Джей Ди.

— Я бы попросила! — Каталина чопорно подняла брови.

По сторонам уже тянулись кирпичные стены промышленных кварталов. Некоторые здания, впрочем, были перестроены дня других целей. На одном из таких красовалась вывеска:

СПОРТИВНАЯ ШКОЛА ДЖИНА СМИТА

УЧЕБНЫЕ БОИ, ОПЫТНЫЙ ТРЕНЕР

ДУШ ЗА ОТДЕЛЬНУЮ ПЛАТУ

Джей Ди, оглядевшись, вылез из машины. Пальцы его, сжимавшие заветный пульт, побелели от напряжения.

— Если боишься, — вздохнула Трейси, — еще не поздно уехать.

Джей Ди гордо выпятил подбородок:

— Сказано, значит, идем.

Посреди просторного спортзала, уставленного разными тренажерами, располагался боксерский ринг, на котором, приплясывая, колотили друг друга двое здоровенных мужчин.

— Это он? — спросила Каталина.

— Нет, — шепнула в ответ Трейси. — Вон он, в углу, с грушей.

Смуглый и курчавый, в одних боксерских трусах, Джин Смит больше всего напоминал гориллу, с которой кто-то пытался сбрить шерсть, но без особого успеха. Мощные удары его пудовых кулаков, похожих на свиные окорока, эхом отдавались от стен зала.

— Вот это мужик! — с восхищением пробормотала Каталина. Глаза ее загорелись.

— Лучше скажи, безмозглая гора мяса, — презрительно бросил Джей Ди. — Не тем местом думаешь… как и Трейс в свое время.

— Извини.

Джин, заметив гостей, перестал молотить по груше и двинулся к ним, разминая перебинтованные кисти рук.

— A-а, никак сама миссис Смит! Пардон, миссис Торн-Смит — мне так и не удалось выколотить эту дурь у тебя из головы.

— И не удастся, — фыркнула Трейси.

— Так и знал, что явишься, — усмехнулся громила. — Газеты только о тебе и пишут.

— Что?

— А ты разве не в курсе? Власти не прочь узнать, как это вдруг крыша Первого национального оказалась на той помойке, где ты квартируешь.

— О господи…

— Хочешь назад ко мне, я не возражаю, только имей в виду: жить придется по моим правилам. Могу и дружков твоих приютить, мне наплевать. Небось братишка твой со своей старухой?

— Ничья я не старуха, понял, сосунок?

— А я, чтоб ты знал, законный муж Трейси!

Джин хищно улыбнулся.

— Вот, значит, как? Ну что ж, тем лучше, одним спальным местом меньше.

Жизнерадостно сжимая и разжимая кулаки, он шагнул к Джею Ди, нависая над ним, как рушащийся небоскреб.

— Погоди, — заторопился тот, — я еще не придумал, что с тобой делать…

— Ничего, малыш, зато я хорошо знаю, что делать с тобой!

— Черт побери, м-м… эй, пульт, ящик сюда, живо!

За спиной Джина, уже размахнувшегося для удара, замаячил серебристый куб.

— Побольше, побольше! — Куб начал стремительно раздвигаться. — Открой его! — Передняя стенка откинулась.

Джей Ди пригнул голову и с силой боднул противника в живот. Не ожидав такого дерзкого нападения, Джин отступил на шаг и, зацепившись за нижний край куба, провалился внутрь.

— Все, закрывай!

Куб закачался в воздухе, складываясь и стремительно уменьшаясь. Джей Ди с облегчением перевел дух. В этот момент с улицы послышались пронзительный визг тормозов и хлопанье дверей. Каталина бросилась к окну. Когда она повернулась к друзьям, ее лицо было белым как мел.

— Это Ларри и его люди. И другие с ними… у них пистолеты!

Джей Ди укоризненно взглянул на Трейси.

— Ты что, выболтала ему все про Джина?

— Каждому хочется иногда облегчить душу, хоть бы и перед таким уродом, — пожала она плечами.

— Ладно, кто старое помянет… Придется с ними пообщаться. Выйдем наружу, там просторнее.

Открыв дверь, все трое вышли на улицу, предусмотрительно подняв руки.

Хозяин «Медвежонка» ухитрился спилить свои роскошные развесистые рога, но мохнатая вытянутая морда лося оставалась в точности такой, как прежде, свидетельствуя об исключительной стабильности изменений, производимых чудесной машинкой.

Лось раскрыл рот и старательно заворочал челюстью. По-видимому, прошедшей ночью Ларри не терял времени даром и сумел хотя бы в относительной степени овладеть чуждым ему голосовым аппаратом.

— Фрр-ните м-м… мойо-оу литт-со! — хрипло проревел он, испуская потоки тягучей слюны.

— Извини, друг, — с лицемерным сожалением вздохнул Джей Ди, — но это никак не получится. Самое большее, что я могу сделать для тебя и твоих друзей, — это дать что-нибудь чужое, но свою собственную щекастую задницу ты уже не вернешь. Только я не понимаю, зачем тебе так уж приспичило меняться? Раньше ты выглядел обычным дешевым придурком, каких миллион, а теперь… Сто лет ищи, другого такого не найдешь.

В черных как маслины лосиных глазах блеснуло бешенство. Ларри поднял револьвер, но один из новых спутников ударил его по руке, и пуля ушла в сторону, выбив искры из мостовой.

— Слушай, умник, — спокойно сказал гангстер. — Я не знаю, как тебе это удалось, но теперь лучше верни все как было, иначе сильно пожалеешь — и ты, и твои шлюхи.

— Меня сегодня уже во второй раз оскорбляют, — вздернула нос Каталина. — Мне это не нравится.

— Мне тоже, — кивнула Трейси. — Джей Ди, ты как? Собираешься что-нибудь предпринять?

Джей Ди опустил одну руку и почесал в затылке.

— Придется, — решил он. — Таких надо учить. Раздавлю придурков! Эй, коробка!

Сверху, словно ниоткуда, градом посыпались кирпичи, сминая и круша роскошные лимузины. Преступники бросились врассыпную.

— Огонь! — успел выкрикнуть главный.

— Барьер! — парировал Джей Ди.

Перед ним и нападавшими мгновенно выросла высоченная бетонная стена, упиравшаяся в дома по сторонам улицы. Верх был увит колючей проволокой, сохранилась даже часть сторожевой вышки. Из-за стены доносились крики и выстрелы.

— Я позаимствовал фрагмент местного исправительного учреждения, поскольку эти люди показались мне нарушителями закона, — объяснил пульт. — Надеюсь, вы не возражаете?

— В самый раз! — расхохотался Джей Ди. — Представляю, что сейчас творится во дворе тюрьмы… Ладно, валим отсюда, пока не поздно.

Уже в машине пульт заметил:

— Мне стало легче понимать смысл ваших команд. Психологический контакт между нами возникает быстрее, чем я ожидал.

— Ты мне тоже нравишься, — усмехнулся Джей Ди. — Трейси, давай гони к главному шоссе. С делами мы покончили, теперь осталось найти, куда выгрузить этот мусор.

Поднимаясь по наклонному въезду на скоростную трассу, они услышали позади себя пронзительный вой сирен. С перекрестка вывернуло несколько полицейских машин, которые, сразу обнаружив приметный «линкольн», кинулись в погоню точно стая голодных волков.

— Поднять паруса! — воскликнула Трейси, вдавливая в пол педаль акселератора.

Пассажиров, включая Мистера Бутса, отбросило к спинкам сидений. Тяжелый «линкольн» одним скачком преодолел подъем и вылетел на автомагистраль, едва не припечатав к ограждению некстати подвернувшуюся «хонду». Преследователи выстроились сзади, продолжая надсадно завывать. Трейси, как заправский капитан, твердой рукой вела свой пиратский бриг по переполненному фарватеру, лавируя среди мелких суденышек, которые бросались врассыпную и в панике съезжали на обочину, царапая обшивку о бетонные столбы. Джей Ди и Каталина изо всех сил держались за кресла, лица их позеленели. Однако, несмотря на искусные маневры, полицейские не отставали.

— Пора сменить тактику, — проговорил Джей Ди. — Слушай, коробка, ты можешь сделать свои ленты упругими, как резина?

— Уточните, пожалуйста, требуемые характеристики материала: модуль растяжения, коэффициент Пуассона…

— Ты это брось, — прервал Джей Ди. — Мне нужна обычная эластичная лента, только широкая и длинная — поперек дороги, чтобы остановить машины.

— Готово, — отозвался пульт.

Трейси осторожно замедлила ход. Джей Ди обернулся.

Блестящая золотистая лента в человеческий рост перегородила всю полосу движения от ограждения до разделительного барьера. Ее гладкая поверхность на глазах выпячивалась, принимая форму рвущихся вперед патрульных машин, водители которых, не понимая, что происходит, какое-то время продолжали жать на газ. Лента натянулась как тетива лука, на мгновение замерла… Выстрел получился впечатляющим, с оглушительными хлопками разорванных в клочья шин, скрежетом металла и звоном разбитого стекла.

Джей Ди испустил торжествующий индейский клич.

— Класс! Прямо как в детстве, из рогатки!

— Рада за тебя, — снисходительно улыбнулась Трейси, отпустив руль и устало разминая пальцы, — только хорошо бы ты тоже научился водить, чтобы и я могла поразвлекаться.

— Ты же знаешь, Трейс, — вздохнул Джей Ди, — я пять раз сдавал на права, и все без толку. Не дается мне это дело, хоть убей. С другой стороны, как бы ты смогла жить с человеком, у которого нет ни одного недостатка?

— Если честно, я и так не понимаю, почему с тобой живу…

— Ну что, поднимем паруса? — вмешалась Каталина.

Трейси решительно кивнула.

— Все по местам!

У следующего въезда на автостраду сгрудилась еще одна стая хищников с мигалками. Их моторы кровожадно урчали.

— Черт! — Трейси с трудом удалось проскочить опасное место, пока новые преследователи не набрали скорость. — Что будем делать? Опять лента?

— Нет, дорогая. Однообразие меня угнетает. Коробка, как ты думаешь, мы можем… — Джей Ди поднес пульт к губам и перешел на таинственный шепот.

— Готово.

Позади «линкольна» внезапно разверзлась глубокая трапшея, в которую одна за другой посыпались полицейские машины. Раздался оглушительный чавкающий плеск, сопровождавшийся таким звуком, словно кто-то сыто отрыгнул или испустил газы, лежа в ванне.

— Что там на дне? — поинтересовалась Трейси.

— Патока. Достаточно, чтобы утопить линкор.

— Райское местечко.

— Как вы думаете, — робко спросила Каталина, — все уже знают, на чем мы едем?

— Усек, — кивнул Джей Ди. — Эй, коробка, ты можешь зачистить машину, а нас не трогать?

— Ваши морфологические резонансы защищены блокировкой доступа.

— Разумно. Тогда давай.

Все вокруг затопила серая бесцветная пустота. Окружающий мир исчез, как будто никогда не существовал.

— Эй, погоди, мы же так ничего не видим… Ладно, выбери сам — из того, что есть на дороге. Что-нибудь не слишком приметное.

Мир снова вспыхнул всеми красками. Друзья сидели в кабине потрепанного служебного фургончика. Кузов был завален туго набитыми холщовыми сумками, от которых исходил крайне подозрительный запах.

Трейси высунулась из окна и прочитала надпись:

— «Блейлок и Пауэрс. Прокат детских подгузников». Выбор что надо.

— Ты давай на дорогу смотри, — хмуро отозвался Джей Ди.

Мимо проносились все новые патрульные машины, заставляя пассажиров фургона каждый раз бросаться под защиту сумок.

— Что-то в нем есть, в этом младенческом запахе, правда, Джей Ди? — мечтательно проговорила Трейси. — У меня все внутри переворачивается.

— У меня тоже, и вдобавок рвется наружу, — фыркнул супруг, — так что держи-ка лучше руки на руле.

Впереди на обочине показались еще несколько машин с мигалками и кучка полицейских.

— Что они делают?

— Похоже, ловят сбежавших заключенных. Надо бы еще какую-нибудь стену переставить, тогда им будет совсем не до нас.

— А что, надо подумать, — улыбнулся Джей Ди.

Сразу за границей штата появился дорожный указатель:

ЗОНА ОТДЫХА ДЖИТЕРС-ЛЕЙК

ПРОКАТ ЛОДОК И КАТЕРОВ

ГОРНОЛЫЖНАЯ ТРАССА

Трейси вздохнула.

— Последний раз я была здесь еще с родителями.

— А я, когда ездила в последний раз, — хихикнула Каталина, — ходила с таким животом, что не могла влезть в купальник, по крайней мере в такой, в котором не стыдно показаться.

— Давайте заглянем, почему бы и нет? — пожала плечами Трейси. — С удовольствием отдохнула бы где-нибудь в тихом местечке.

Дорога, уходящая в сторону от шоссе, вилась между высокими раскидистыми елями. Мягкий солнечный свет расцвечивал пятнами серую обивку кабины, острый хвойный аромат начал понемногу вытеснять вонь, исходившую от полутонны грязной ваты, пропитанной детской мочой.

У ворот парка со стилизованной вывеской из грубо отесанного дерева их уже ждал рейнджер-лесничий в шляпе медведя Смоки, символа пожарной службы. Получив положенные три доллара за въезд, он с откровенным любопытством оглядел необычную машину.

— У нас обеденный перерыв, — объяснила Трейси.

— Работенка не из легких, — поддержал Джей Ди.

— Но мы справляемся, — хихикнула Каталина.

Узкая мощеная аллея вела к полупустой стоянке, окруженной лесом. Путники с облегчением выбрались из фургона. Каталина, прижав к груди Мистера Бутса, закружилась на месте.

— Господи, как приятно снова дышать свежим воздухом! — воскликнула она. — Может, окунемся разок?

За лесистым склоном открывалось широкое водное пространство, залитое солнечным светом. По берегам на высоких холмах, заросших травой, неподвижно застыли канатные подъемники для лыжников. На небольшом искусственном пляже с кабинками для переодевания лежали всего несколько загорающих. Рядом выстроилось несколько бревенчатых домиков, где помещались комнаты отдыха, душ, бар-закусочная и продуктовая лавка. Чуть поодаль виднелась небольшая пристань с множеством лодок и каноэ.

Трейси радостно захлопала в ладоши.

— Ой, Джей Ди, давай покатаемся, я так соскучилась по воде!

Под столбом с вывеской «5 долларов в час, 10 долларов залог» сидел мрачный загорелый дочерна старикашка, вырезанный, казалось, из гнилого полена. Надвинув шляпу на нос и откинувшись вместе со стулом назад, он крепко сжимал в зубах потухшую трубку, выказывая таким образом некоторые признаки если не жизни, то по крайней мере не слишком застарелого трупного окоченения.

— Эй, приятель, тут можно взять лодку? — окликнул его Джей Ди.

Музейный экспонат лениво поднял руку, сдвинул шляпу на затылок и подозрительно прищурился, окинув взглядом троих незнакомцев.

— Лодок нет, — процедил он, сплевывая.

— Нет? А как же те? — кивнул Джей Ди в сторону пристани.

— Все заказаны. — Шляпа снова упала на нос.

— Вот как? Ладно, обойдемся, — хмыкнул Джей Ди, доставая заветный пульт. — Окно! — скомандовал он. — На широком экране, зависшем в воздухе, появилась нарядная пристань шикарного яхт-клуба, заполненная прогулочными судами всех форм и размеров. — Ну как, девочки?

— Вот эта годится, — ткнула пальцем Каталина.

Над берегом внезапно нависла волна и с шумом обрушилась, размывая песок. Привязанные лодки отчаянно закачались, ударяясь о причал, некоторые перевернулись и затонули. У конца пирса, сверкая хромом и полированным деревом, красовалась десятиметровая яхта новейшей конструкции с радарной антенной, лихо нацеленной на горизонт. На борту красовалась надпись: «БИШОПС ДЖЭГЕРС».

Поспешно приподняв шляпу, старик испуганно дернулся и, потеряв равновесие, опрокинулся на спину, задрав ноги.

К счастью, на борту судна никого не оказалось. Мистер Бутс, мгновенно обследовавший все уголки, мог это засвидетельствовать. Без труда освоившись с управлением, Трейси развернула яхту, лишь слегка покорежив пирс, и дала полный ход.

— Вот теперь можно и отдохнуть, — объявил Джей Ди, бросая якорь на середине озера.

— Купаться! — подпрыгнула Каталина и тут же пригорюнилась. — Но у нас нет купальников.

— Ну и что? — фыркнул Джей Ди. — Можно и голышом, с берега никто не увидит, разве что какой-нибудь любитель птиц в бинокль… И ты еще скромничаешь — после того, что ночью выделывала? — усмехнулся он, глядя на надувшуюся официантку.

— При чем тут скромность? — задрала нос Каталина. — Просто все должно быть по правилам. Я люблю быть хорошо одетой в любой ситуации.

— Ладно, ладно… Хотя, по-моему, это лишняя трата энергии. — Джей Ди нахмурился. — Эй, коробка, твои батарейки еще не сели?

— Я использую внешние источники энергии, на несколько порядков превосходящие годовые затраты всей экономики вашей эпохи.

— Отлично. Тогда покажи нам какие-нибудь купальные костюмы для дам.

После очередного упоительного сеанса шоппинга Трейси и Каталина наконец переоделись и запаслись всем необходимым, включая солнечные очки, пляжные соломенные шляпы и изящные греческие сандалии, а Джея Ди почти насильно заставили облачиться в модные купальные шорты с ярким цветочным рисунком.

— Я в них чувствую себя полным идиотом, — пожаловался он.

— Неправда, Джей Ди, ты выглядишь просто классно!

— Греческий бог, да и только!

— Ладно, лишь бы вам нравилось. Только под водой я буду еще лучше, потому что там никто не увидит этих дурацких штанишек!

С этими словами он перешагнул борт и бросился в воду. Каталина и Трейси последовали за ним.

Наплававшись и наплескавшись вдоволь, вся троица поднялась на палубу по блестящей алюминиевой лесенке и спустилась в каюту, где их ждали пушистые полотенца.

— Какой соблазнительный чертику тебя на плече, Джей Ди, — промурлыкала Каталина.

— По-моему, твоя рука где-то не там, — взглянула на нее Трейси, подняв брови.

— Какая разница?

Часа два спустя Джей Ди, уже одетый, задумчиво вышагивал по палубе. Откуда-то появился Мистер Бутс и принялся тереться о его ногу. Джей Ди посмотрел на кота и взвесил в руке пульт.

— Слушай, коробка, что нам делать с Кэт? Ей срочно нужен постоянный мужчина.

— А вы сами не подходите?

— Я не потяну, — вздохнул Джей Ди. — Кроме того, у меня есть Трейс.

— А человек в кубе?

— Джин? Ну… он, в общем-то, ничего, но слишком уж злобный и надутый. Я бы такого самой распоследней стерве не пожелал, тем более Кэт, она славная девчонка. Хотя… он ей вроде понравился тогда. Нет, никак нельзя. Ладно, забудь… Бутс, какого черта тебе надо?

Кот встал на задние лапы и принялся точить когти о хозяйские джинсы. Джей Ди наклонился и взял его на руки.

— Ступай лучше к Кэт, она в тебе души не чает…

Он внезапно замолчал. Потом по его лицу разлилась довольная улыбка, широкая, как долька арбуза.

— Давай сюда куб!

Серебристый куб повис в метре над палубой.

— Открывай!

Дно куба откинулось, вытряхивая содержимое. Волосатый громила поднялся на корточки и потряс головой.

— Я видел себя изнутри, — ошарашенно пробормотал он. — Черт возьми, все мои потроха… и весь мир вокруг, весь сразу… Ты?! — повернулся он угрожающе. — Ты это со мной сделан?

Не дожидаясь, пока Джин встанет на ноги, Джей Ди скомандовал:

— Коробка, зачисть кота…

Мистер Бутс превратился в бесформенное пятно.

— …и наложи на него этого придурка.

— Чтобы возместить такую большую разницу в массе, мне придется использовать новый источник энергии.

— Ладно, давай.

На солнце словно набежала тень. Джей Ди прикрыл глаза рукой и посмотрел в небо. На ослепительно ярком солнечном диске четко выделялось черное пятно, которое на глазах затягивалось.

На палубе теперь стояли два Джина. Первый, шагнувший было к Джею Ди, остановился как вкопанный.

— Это же я. Ты превратил паршивого кота в меня! Ах ты, мать твою…

— Зачисть его! — сплюнул Джей Ди и, отвернувшись от режущей глаз серой дыры, продолжал: — Теперь давай сюда кота, ты его запомнил тогда в мотеле.

— Это нерационально. Мне придется освобождаться от лишней массы, которую я мог использовать в предыдущей операции. Вам следует более тщательно продумывать последовательность ваших команд.

— Кто тут хозяин, в конце концов? В гробу я видел твою рациональность! Делай что говорят!

— Как мне распорядиться избыточной массой?

— Да как хочешь, только… солнце, пожалуй, больше не трогай, а то мне как-то не по себе. Сбрось где-нибудь, да и все.

— Хорошо… — Машина помолчала. — На поверхности спутника вашей планеты теперь имеется новый кратер, самый большой. Следует ли мне поставить в известность власти, чтобы вы получили право дать ему имя?

— Нет! — сердито бросил Джей Ди, удовлетворенно окидывая взглядом результаты проведенных трансформаций.

Мистер Бутс в образе Джина поднял волосатую мускулистую руку, удивленно понюхал ее, потом принялся вылизывать.

Джин, встав на четыре мохнатые лапы, повернулся и утробно зарычал, увидав свой хвост. Прижав уши, он с диким воем бросился на Джея Ди, целя в лицо.

— Ленты!

Шлепнувшись с глухим стуком на палубу, бывший боксер продолжал шипеть и плеваться, силясь разорвать путы.

Из каюты, протирая глаза и зевая, показалась Трейси.

— Джей Ди, что тут у тебя за шум? — Она застыла на месте. — Джин…

— Не бойся. — Джей Ди объяснил, что произошло.

— О боже! Как ты мог?! Это же не по-человечески!

— Разумеется, — усмехнулся Джей Ди. — Именно то, что нужно Кэт. Давай-ка их познакомим.

Они взяли кота под руки и повели вниз. Шел он неуверенно, на цыпочках, спотыкаясь на каждой ступеньке.

Услышав шаги, Каталина обернулась. При виде ее Мистер Бутс довольно заурчал. Передок его трусов оттопырился.

Каталина разинула рот от удивления.

— Джей Ди, Трейси, откуда…

— Это Мистер Бутс, Кэт, — успокоил ее Джей Ди. — Он хочет, чтобы ты его приласкала.

— Ах ты, мой котеночек… Ой!

Супруги сидели на палубе, держась за руки, и смотрели вдаль. Яхта только что перестала раскачиваться. Солнце склонялось к верхушкам холмов, по-видимому, вполне оправившись от своей потери.

— Знаешь что, Трейс? — заговорил Джей Ди.

— Да?

— Жизнь не так уж плоха.

— Мы часто об этом забываем, — вздохнула Трейси.

— Ну конечно… Сама подумай, как мы живем? Ни денег, ни работы нормальной. Где уж тут помнить о том, для чего мы родились.

— А для чего? Чтобы смешивать в миксере котов с людьми?

— Да ладно тебе, лучше послушай… Я думаю, мы живем для того, чтобы радоваться. Получать удовольствие и не думать все время о проклятых деньгах. Смеяться, а не плакать, черт возьми! Не психовать, не ломать все время голову над всякими проблемами. Помогать друзьям и побеждать врагов. И знаешь, Трейс, ведь эта дурацкая коробка как раз для того и придумана! Вот бы у каждого была такая!

На дороге, ведущей к пляжу, появилась машина. Подпрыгивая на ухабах и взметая тучи песка, она остановилась у самой кромки воды. Выскочившие люди, один из них с лосиной головой, принялись палить из пистолетов в сторону яхты.

— Ну… почти у каждого, — поправился Джей Ди. — Ладно, поплыли, заводи мотор.

— Куда?

— Попробуем на ту сторону. Там шоссе должно быть совсем рядом.

Приблизившись на сотню метров, они и в самом деле разглядели сразу за береговой насыпью столбики дорожного ограждения… и услышали вой сирен.

Вскоре вдоль насыпи уже выстроилась целая вереница патрульных машин. Мигалки на крышах раскрашивали вечерний сумрак в патриотические цвета.

— Черт! А мы, как назло, без колес.

— Готово.

— Э-э… погоди, я еще не придумал.

— Джей Ди, яхта идет как-то странно!

— Сейчас соображу… а, понял! Трейс, правь прямо к берегу!

Стремительно приближаясь к дороге, яхта все больше поднималась над водой, почему-то вовсе не собираясь садиться на мель.

На палубу, позевывая, вышла Каталина.

— А где Джин? — спросил Джей Ди. — То есть я хотел сказать, Мистер Бутс.

— Шерсть вылизывает. А что тут у вас… О!

На берегу царила суматоха. Полицейский принялся выкрикивать в мегафон какие-то угрозы, однако голос его с каждой секундой звучал все неувереннее.

Гигантские колеса, как у карьерного самосвала, величественно вкатились на береговую насыпь, неся на себе яхту, нос которой задрался кверху. Трейси, уцепившись за штурвал, с трудом удерживалась на ногах, Каталину и Джея Ди отбросило на поручни мостика. Мистер Бутс-Джин, все еще обмотанный лентами, покатился по палубе и с глухим стуком врезался в борт.

Колеса размололи в труху ограждение шоссе и наехали на ближайшую машину, превратив ее в блин. Трейси прибавила газу, мотор взревел, и яхта-амфибия выехала на дорогу. От обшивки начали отскакивать пули.

— Желаете изменить внешний вид вашего транспортного средства? — предложил пульт.

— К черту внешний вид! — прорычал Джей Ди. — Они меня достали: стреляют, орут, испортили нам весь отдых! Останови их совсем, только без членовредительства.

— Могу посоветовать клеющий шар. Я использую высокоэнергетические клеоны только самого высшего качества.

— Да что угодно, лишь бы действовало.

Из глубин черного пластика медленно всплыла золотистая сфера, на глазах увеличиваясь. Достигнув поверхности, она вышла наружу, обретая материальность, и застыла в воздухе. Джей Ди недоверчиво взвесил в руке шарик размером с грецкий орех.

— Так говоришь, он их остановит?

— Если будет активирован, непременно.

— Что мне нужно делать?

— Бросьте его в преследователей.

Джей Ди прицелился и бросил, попав в крышу машины.

Машина исчезла. Вернее, словно бы растеклась по шару, который сразу вырос, поглотив свою добычу. Полицейские, сидевшие внутри, также превратились в плоские тени, колотящие кулаками по окнам. Одному удалось открыть дверцу и выскочить или, точнее сказать, вытечь на сферическую поверхность.

Следующая машина, коснувшаяся чудесного шара, также исчезла в мгновение ока. Шар увеличился вдвое.

За неимением тормозов Трейси сбавила обороты до нуля. Яхта прокатилась еще несколько десятков метров и остановилась.

Машин больше не осталось. Они перекатывались по поверхности огромной золотой сферы, будто радужные узоры на мыльном пузыре.

Постояв немного, шар медленно покатился по направлению к городу, удаляясь от яхты. Все, чего он касался, включая изрядный слой дорожного покрытия, втягивалось внутрь. Дорожные столбы, деревья, птицы… Он рос и рос, как гигантский снежный ком, скатывающийся по альпийскому склону, оставляя за собой ровный след разрушения.

— Хватит, убери его!

— Я на это не рассчитан.

— Ты на это не… Ах ты, тупая коробка! Зачем тогда было выпускать?

— Я машина Тьюринга третьего уровня. У людей уровень десять.

— О господи! Когда же он теперь остановится?

— Каков диаметр вашей планеты?

Шар уже достиг высоты шестиэтажного дома и заметно прибавил в скорости.

Каталина всхлипнула.

Трейси взяла мужа за руку.

— Джей Ди… — и осеклась, увидав выражение его лица.

В темнеющем воздухе над шаром появились смутные очертания какого-то предмета. Джей Ди поспешно навел туда луч прожектора.

Это был человек, которого они переехали, хозяин пульта.

Фигура раздвоилась, потом еще раз, еще… Вокруг золотистой сферы образовалось кольцо из одинаковых тел. Шар остановился, перестал расти… и начал постепенно сжиматься, явно не собираясь, впрочем, отдавать свою добычу. Когда он достиг первоначальных размеров, парящие тела снова слились в одно. Человек плавно опустился на землю, спокойно поднял шар и положил в карман.

Спустя мгновение он стоял на палубе яхты.

— Э-э… — начал Джей Ди. — Простите, что сбили вас, мистер пришелец.

Незнакомец не торопясь отряхнул пыль с лацканов своего резинового костюма.

— Я такой же землянин, как и вы, мистер Макги, просто прибыл из будущего.

— Вот здорово! — оживилась Каталина. — Должно быть, из очень далекого?

— Всего пятьдесят лет, — пожал плечами гость, — но весьма непростых, уверяю вас. Могу я получить обратно свой прибор?

Джей Ди молча протянул ему пульт.

— Тогда что же вы так долго ждали? — удивилась Трейси. — Появились бы сразу, забрали его, и ничего бы не случилось.

— Действие машины вызывает хаотические флуктуации в пространстве Фридкина. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы засечь ее.

— А с нами теперь что будет? — мрачно поинтересовался Джей Ди.

— Да ничего особенного. Ну, к примеру… вам приходилось видеть такой узор?

Путешественник во времени показал на свой галстук, расписанный причудливыми завитками. Каждый завиток состоял из точно таких же, только поменьше, те, в свою очередь, из совсем маленьких, и так далее, и так далее, и так…

В тот вечер «Медвежонок» был переполнен, как последний вертолет из Сайгона, хотя атмосфера царила несколько более приятная.

Стук бильярдных шаров, чмоканье стрелок, втыкавшихся в мишень, звон пинбольных колокольчиков, взрывы инопланетных кораблей, дуэт подмышки с расческой и рулады Хэнка Вильямса-младшего то и дело перекрывались возгласами посетителей, требующих выпивки.

— Трейси, две порции!

— Трейси, еще бутылку!

— Трейси, шесть раз ром с колой!

С лица барменши за стойкой не сходила улыбка. Больше заказов — больше денег в кассе.

Из-за двери вышел мужчина в джинсах и безрукавке с татуировками на голых плечах.

— Трейси, Каталина только что звонила. Она заедет, как только Джин освободится. У его конторы работы невпроворот — крыс развелось видимо-невидимо.

— Рада буду ее повидать. Приготовлю замороженный дайкири и блюдечко сливок.

Мужчина окинул взглядом переполненный зал.

— Бог мой, что сегодня творится! Если так пойдет, в следующем месяце выплатим кредит.

По стойке, брезгливо перешагивая через лужи пролитого пива, прошел огромный кастрированный кот пшеничного цвета с белыми усами. Мужчина хотел его погладить, но кот яростно зашипел и оцарапал протянутую руку.

— Джей Ди, когда ты наконец избавишься от этой зверюги?

Владелец бара только ухмыльнулся.

Сверху раздалось глухое мычание. Со стены над стойкой злобно таращилась голова лося. В наморднике.

Джей Ди запечатлел на устах Трейси нежный поцелуй.

— Погоди, дорогая, я тебя скоро сменю. Только отлучусь на минутку.

Он снова поднялся в офис, открыл потайную дверцу…

…и дал Ларри хорошего пинка под зад.

Ты веришь в чудо?

Ну и денек! Худший день в моей жизни.

Семь утра, я сплю сном праведника, просидев всю ночь над обзором для «Магнетик момент», самого крутого музыкального журнала. О чем писал, не помню, вся эта цифровая рыночная попса звучит одинаково. Проспал бы до самого обеда, но громкий скрежет со стороны двери и звук падения чего-то тяжелого вдребезги разбивают сладкие грезы о былых днях.

Выпутываясь из влажных простыней, затянувшихся удавкой вокруг шеи, вспоминаю, что сегодня день доставки продуктов. Видно, мальчишка из супермаркета, как всегда, протолкнул коробку в специальный люк, а тот хлопнул, когда закрывался, потому что пневматическая защелка давно сломана.

Когда меня так дергают, я потом не могу уснуть, как ни стараюсь. Лучше уж встать. Кроме того, интересно посмотреть, что сегодня принесли. Заодно и перекушу.

Поднявшись со старого, покрытого пятнами матраса, брошенного прямо на пол, стаскиваю с веревки рубашку и джинсы. Черт побери, еще не высохли — ощущение такое, будто тело облеплено водорослями. По привычке выглядываю в иллюминатор узнать, какая погода, хотя, как обычно, выходить на улицу не собираюсь. Все окна у меня закрашены черной краской, но в одном месте на самом верху она облупилась — это и есть иллюминатор. В нем едва помещаются клочок неба и кусок стены напротив. Погода нормальная: переменная облачность, местами кирпичи. Все как всегда.

Шлепаю босиком в переднюю. Вот и ящик. Ну и тяжелый же, сволочь! И где они столько достали? В последнее время консервов в жестяных банках почти не делают, а есть из пластика я ни за что на свете не стану. Это ж надо придумать, консервы в пластике! Идиотизм какой-то. Американские продукты вообще теперь только такие, так что мне давно уже пришлось перейти на импорт. Португальские и норвежские сардины, мясной пирог из Уэльса, испанские осьминоги, итальянские маслины, северокорейский иглобрюх, мясо гиены из Нигерии, бирманские ящеричные ножки, ростки бамбука… Привыкнуть можно, но иногда действует на нервы.

Надо взглянуть, что там на этот раз. Сгибаясь под тяжестью ящика, добираюсь в полутьме до кухни и бухаю свою ношу на старый деревянный стол.

КРАК!

Поспешно переставляю ящик на табуретку, но сделанного не воротишь. С моих губ срывается скорбный вопль. В последней надежде дергаю за шнурок выключателя, голая лампочка на потолке вспыхивает. Может, это всего лишь какая-нибудь ерунда вроде пятьдесят первого альбома Лайонела Ричи…

Увы, нет. Чудес не бывает.

Шедевр тридцатипятилетней давности, первое издание и первый купленный мною диск, краеугольный камень безвозвратно ушедшего десятилетия, главный ориентир моей жизни, превращен в жалкие виниловые осколки, острые, как пики, как боль моего сердца!

«Лавин спунфул», «Ты веришь в чудо?»

Я слушал его перед сном, чтобы очистить уши от жуткой современной порнухи, которую вынужден был рецензировать. Потом снял с проигрывателя, отлучился в туалет и забыл вложить в конверт. Повалился без сил в постель, а он так и остался лежать на столе, беззащитный, обреченный на самую ужасную участь.

Падаю в кресло, все еще не веря в то, что произошло. Тридцать пять лет жить и доставлять счастье, чтобы в конце концов оказаться разбитым вдребезги дурацкими банками с осьминогами… Будь проклят мой ненасытный желудок! Надо было все-таки смириться с пластиковыми банками.

Тупо перебираю осколки. Даже бумажный кружок в середине, и тот порвался. Студия грамзаписи «Кама-Сутра», компания «Метро-Голдвин-Майер»: огненный рассвет на желтом фоне и зеленое индийское божество, четырехрукое с тремя лицами. Черт побери, ведь за все время я не оставил на этом диске ни единого отпечатка пальцев, не говоря уже о царапинах! Такой добротный, прочный, его так приятно было держать в руках, совсем не то что хлипкая дешевка времен упадка… Да он бы еще сто лет мог прослужить!

В углу сиротливо лежит желтый внутренний конверт (бумажный, не пластиковый!) и внешний, из плотного картона. Джон, Зал, Джо и Стив смотрят на меня с укоризненной усмешкой. Сверху, старинными буквами, название альбома. Подумать только, тогда мы, наоборот, считали такой шрифт новым и современным. Ничего не поделаешь, то, что сегодня современно, завтра становится ретро.

Смотреть в глаза Джону почему-то особенно трудно. Его взгляд пронизывает насквозь. Мне становится плохо. Дышать трудно, к горлу подступает комок. Неверными шагами подхожу к загаженной раковине и сую голову под холодную воду.

ЧЕРТ ПОБЕРИ!

ЭТОТ ДИСК БЫЛ СРЕДОТОЧИЕМ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ! Я НЕ РАССТАВАЛСЯ С НИМ С ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ! ЭТО ВЕЛИКАЯ, ГЕНИАЛЬНАЯ МУЗЫКА, И Я НЕ МОГУ, НЕ ХОЧУ ЖИТЬ БЕЗ НЕЕ!

Тут я понимаю, что ору на весь дом. К счастью, мои соседи, кто бы они ни были, давно привыкли к шуму. Во всяком случае, должны были. До сих пор никто не жаловался. Сейчас наверняка решили, что это очередная запись.

Ну что ж, ничего не поделаешь, наступило время решительных действий! Придется выйти из дому и купить дубликат. Иначе полный крах, конец хрупкому равновесию осязаемых и звуковых символов, составляющих мою жизнь.

АЛЬБОМ НАДО ВЕРНУТЬ!

Я вдруг снова полон сил и энергии. Мне предстоит великий подвиг! Нашариваю под грудой одежды спортивные туфли, надеваю на босу ногу и зашнуровываю. Теперь состояние погоды за иллюминатором приобретает практическое значение. Смотрю снова. М-да, лучше надеть куртку. Вытаскиваю из пустой жестянки, где храню деньги, несколько банкнот и неоплаченных авторских чеков и сую в карман. Шагаю к двери… и останавливаюсь.

В последний раз мне пришлось выйти на улицу году этак в восемьдесят первом, двадцать лет назад. Тогда я решил, что мир окончательно свихнулся, и ушел в свою раковину. Гостей не принимал последние лет десять, все контакты поддерживал через почту, телефон и электронный кабель, не зная даже, существует ли на свете что-нибудь, кроме того дерьма, которое присылают для обзоров.

По спине бегут мурашки. НЕ ХОЧУ ТУДА! Со вздохом окидываю взглядом гостиную. Всюду горы книг, в основном о музыке. Телевизор с заросшим пылью экраном, не работавший с тех пор, как умер Дик Кларк. Приемники и проигрыватели всех мастей, дисководы, пульты… Допотопный текстовый редактор, на котором я печатаю свои статьи. Ну и, само собой, коллекция пластинок: тысяч шесть альбомов и примерно столько же синглов, с любовной тщательностью расставленных по полкам и собранных в аккуратные стопки. Самые старые защищены пластиковой пленкой. Среди них последний виниловый диск, выпущенный крупной фирмой — концертные записи Спрингстина с 1985 по 1995 год. Им тогда не удалось распродать и десяти тысяч экземпляров. Компакты, которые присылают на рецензию, я обычно не храню, разве что перезаписи старых вещей, которых у меня нет. Просто выкидываю в окошко вентиляционной шахты в туалете. Куча, наверное, уже доходит до второго этажа.

Вид моих сокровищ помогает немного взбодриться. Я должен быть сильным, чтобы выполнить свою миссию и остаться в живых, хотя бы ради них! Страшно даже представить, что сюда придут чужие люди и начнут копаться в моей коллекции грязными руками!

Поворачиваюсь к двери и начинаю возиться с замками. Их всего пять, не считая вертикального засова. Замки заржавели намертво, стальной стержень врос в доски пола. Приходится позорно вставать на корточки и лезть через люк.

Боже мой, ну и помойка! Пыль, паутина, использованные шприцы, тряпки, клочья бумаги… Через горы мусора ведет узкий проход, видимо, проделанный рассыльным из супермаркета. Только к моей двери, больше никуда. Вот, значит, за что я плачу сто двадцать пять долларов в месяц! Ну погодите, дайте только добраться до старого Гаммиджа, тоже мне домохозяин! Черт побери, он что думает, это заброшенная трущоба?

Увы, вскоре я убеждаюсь, что именно так и обстоят дела. Дом полностью разорен. Все окна и двери, кроме моих, выбиты, других жильцов нет, если не считать крыс, бродячих собак и, судя по некоторым признакам, редких бродяг. Понятно теперь, почему никто не возражал против громкой музыки. Бог знает почему еще не отключили электричество… Правда, лет пять отключали, неделю не было, но потом появилось. Кто-то сам подсоединил? И если за домом не следят, то кто забирает мусор? Те же бродяги? Тогда странно, что никто не поживился медными водопроводными трубами. Ах да, их же меняли в конце семидесятых на какую-то новомодную пластиковую дрянь! Я какое-то время слал жалобы, нельзя же пить такую воду, но в конце концов плюнул и перешел на шоколадный напиток «Ю-Ху» — только его еще пока разливают в настоящие банки.

Вот я и на улице. Ну и ну! Конечно, тут и раньше особо нечем было любоваться, но теперь…

Вокруг, сколько видит глаз, расстилается огромный пустырь, заваленный горами щебня. Мой дом — единственное, что уцелело хотя бы наполовину. От соседнего здания остался лишь кусок кирпичной стены — той самой, на которую я каждое утро смотрю в иллюминатор…

Проклятие! Куда подевалась Амстердам-авеню?

Продираюсь сквозь кирпичные руины под свинцово-серым небом. Как будто проснулся в поэме Элиота, честное слово!

Наконец моя «сумеречная зона» кончается и показываются первые признаки цивилизации. Улицы, переулки, машины, дома с живыми людьми… Все-таки Гарлем — лучшее местечко на свете! А я-то уж было подумал, что Третью мировую пропустил. Похоже, не повезло только моему кварталу.

У магазинчика на углу ошиваются несколько моих черных соплеменников.

— Эй, братки, там что, война была? — показываю.

Подростки недоверчиво косятся.

— Мэр приказал легавым сбросить зажигательную бомбу.

— За каким хреном?

— Чтобы крэк не толкали.

Вон оно что! Я тогда чуть не изжарился, решил, что нью-йоркский август побил все рекорды. Видать, мой дом крепче других или просто повезло…

Стою, размышляю, а парни тем временем обступили меня со всех сторон.

— Так ты и есть тот шизик из дома с привидениями? — ухмыляется один из них.

— Да вроде того.

— Видать, и денежки водятся. Может, одолжишь?

— Ага, — скалится другой, вынимая пистолет… из пластика, будь я проклят! — Давай отстегивай, а то хуже будет!

Я бью его по руке, пистолет отлетает в сторону, подпрыгивая как игрушечный. Малолетки таращатся на меня, не веря глазам.

— На кого хвост поднимаешь? — сплевываю я. — Нечего тыкать в меня этой дешевкой! Да ты знаешь вообще, с кем разговариваешь? Я с самим Кингом за руку здоровался!

Парни переглядываются.

— Кинг? А это кто?

— Наш брат, в честь которого выходной.

Наконец-то дошло. Уважительные кивки.

— Да ну?

— Прямо с самим?

— А не врешь?

Я презрительно усмехаюсь.

— Кто брату врет, того свинья обосрет.

Моя незамысловатая присказка повергает мальчишек в конвульсии. Неужто ни разу не слышали? Так или иначе, придя в себя, они уже улыбаются. Развивая успех, перехожу к главному:

— Где теперь самый крутой музыкальный магазин?

— «Тауэр рекордс» на Бродвее, рядом с Шестидесятой.

— Понял. Спасибо. Дай пять!

Ребята такие недоделанные, что даже этого не умеют. Мне приходится самому отгибать им пальцы. Оставив их дальше упражняться, спешу на Бродвей.

Подземка уже стоит два доллара, уму непостижимо! Да еще вместо жетонов пластиковые карточки. Шум и теснота, впрочем, те же самые, хотя стены вагонов больше не разрисованы, как раньше. Интересно почему… Мальчишка передо мной выхватывает маркер и пытается что-то накарябать, но чернила лишь собираются в капельки и стекают на пол.

— Гады! — шипит он, плюхаясь обратно на сиденье. — А врали, будто на всем пишет! Пять долларов псу под хвост!

Трогаю стену — сухая. Во дают, тефлон какой-нибудь, не иначе.

Задумавшись, пропускаю остановку, приходится возвращаться пешком от самого Коламбус-серкл. Батюшки! Ну и прикид у здешних аборигенов! Цыпочки все как на подбор в одних лифчиках и трико в обтяжку, а на мужиках цветные футболки и что-то вроде мятых пижам. Они что, теперь в чем спят, в том и ходят? А таращатся почему-то все на меня. Из-за волос, не иначе. Теперь, похоже, никто не отращивает до пояса. Ну и хрен с ними! Зануды твердолобые…

Вот и «Тауэр рекордс». Однако! Пестрота такая, что больно смотреть. Всюду неон и светящиеся краски. А ведь когда-то я любил световые шоу. Старею, наверное. Не понимаю только, зачем они натыкали столько телевизоров, можно подумать, это магазин электротоваров! Главное, на экранах одно и то же — какие-то отрывки из плохой пародии на Бунюэля… Ладно, мне-то что, дверь открыта, пройду под этим диковинным сканером — привет, крошка! — и я у цели.

Ну и давка же здесь! У всех уши заткнуты такими маленькими наушниками без проводов, и каждый балдеет под свою музыку. Пританцовывают, подпевают, друг на друга и не смотрят. В этой вшивой забегаловке и динамиков-то не видно. Тоже мне рок-н-ролльное братство! Помню, какое счастье было, когда в зале включали что-нибудь новенькое, и мы слушали — все вместе, на одной волне… Эй, да тут даже продавцов нет, одна кассирша на весь магазин. Народ толпится у компьютерных автоматов, которые выплевывают заказанные компакты через специальную щель. Полный отстой.

Кассирше на вид лет пятнадцать. Прикольные у нее сережки — два золотых жука-скарабея ползают вверх-вниз на механических лапках.

— Мир вам, прелестная леди! Как у вас тут насчет старых пластинок для серьезных коллекционеров?

— Чего?

— Я имею в виду виниловые диски.

— ?..

— Ну, такие… на тридцать три оборота в минуту, с аналоговой дорожкой, по которой бежит иголка.

Малышка сердито надувает губы.

— Шутите… Такого не может быть.

— Может, кто другой знает?

Она пожимает плечами.

— Спросите на складе.

Нахожу дверь, ведущую в заднее помещение, и опрометчиво толкаю ее.

Голые до пояса рабочие, обливаясь потом, орудуют тяжелыми лопатами возле огромной кучи компакт-дисков, наполняя загрузочный бункер, от которого питаются торговые автоматы. Надсмотрщик с черной повязкой на глазу хлещет несчастных бичом по исполосованным спинам. Взгляд его, обращенный ко мне, мечет молнии.

— Чужой! Держи его!

Может быть, я сплю? Тогда это худший кошмар в моей жизни. Захлопываю дверь и пулей лечу к выходу. Ноженьки, родимые, не подведите!

Останавливаюсь, совсем выдохшись, только через несколько кварталов. В жизни столько не бегал. Слава богу, удалось оторваться. Не дай бог попасть в лапы адским легионерам из империи звуКККозаписи!

Прислонившись к стене, перевожу дух и осматриваюсь.

Название улицы кажется мне знакомым. И номер дома… Да здесь же как раз редакция «Магнетик момент»! Ух ты, вот это номер! Значит, будем плыть по течению. Покажусь, порадую народ. Старейший автор, живая энциклопедия рока, прославленный поп-популяризатор собственной персоной!

Перехожу улицу, вхожу в подъезд и поднимаюсь на лифте, который механическим голосом осведомляется, куда меня везти. Попадаю в навороченный холл. За столом шикарная цыпочка — в нижнем белье, ясное дело.

— Мир вам, сеньорита. Не могли бы вы объявить всем и каждому, что преподобный Бипер Уилкинс решил снизойти с заоблачных высот, дабы поприветствовать и продвинуть по пути просветления преданных почитателей?

Цыпочка сверкает на меня глазами и отворачивается. На лице ее плохо скрытое отвращение. Потом нажимает на кнопку и говорит в микрофон:

— Охрана? Еще один явился.

Не успевает она отнять свой наманикюренный пальчик от кнопки, как четверо гуманоидов устрашающего вида в одинаковых костюмах врываются в холл и начинают весьма болезненным способом развлекаться с моими верхними конечностями.

— Эй, — воплю я, — вы что, свиньи, делаете? Отпустите сейчас же! Что я вам сделал? Отвалите, слышите? Я в этой богадельне фигура номер один! Позовите редактора, он вам скажет!

— Все вы так говорите, — ворчит один из громил, сжимая мне шею, как карандаш, двумя пальцами.

— Да кто все?! Мне плевать на этих придурков! Я Бинер Уилкинс, Одинокий Волк, и никогда не путался ни с какими кликами, клаками и группировками…

Как об стену горох. Охранники, сопя, волокут меня обратно к лифту. В коридоре у дверей офисов уже кучкуются сотрудники, довольные бесплатным развлечением.

— Эмилио! — ору я в последней надежде, узнав в толпе лоснящееся смуглое лицо молодого редактора. — Эмилио Кучильо! Это же я, Бинер!

Он подозрительно оглядывает меня, но не делает никакой попытки сдержать своих горилл.

Я делаю последнюю отчаянную попытку вырваться.

— Ну все, — рычит главный. — Наденьте на него наручники!

На моих запястьях защелкиваются браслеты.

— A-а!!! Пластик… Снимите! Снимите сейчас же! Гады, сволочи!!!

Эмилио уже рядом со мной. Он кивает охранникам.

— Все в порядке, ребята, это ошибка. Ему назначено, пропустите.

Мордовороты неохотно подчиняются. Собрав остатки достоинства, я поправляю бандану и распутываю кожаную бахрому своей куртки.

Эмилио ведет меня в кабинет. Усевшись напротив и облокотившись на стол, он долго вглядывается в мое лицо…

— Да, это и в самом деле ты, — вздыхает он наконец. — Совсем как на той старой фотографии с фестиваля в Вудстоке в шестьдесят девятом, мы ее всегда ставим над твоей колонкой. Помнишь, где ты в толпе и весь в грязи? Подумать только, сам Бинер Уилкинс… Глазам своим не верю. Мы тут в редакции даже иногда спорим, жив ты еще или умер, а обзоры пишет компьютер.

— Как это умер? Вот он я, собственной персоной! Оберегаю свою личную жизнь, только и всего. Кроме того, ваш современный мир мне как-то не по душе… Но послушай, друг, если ты меня сразу не узнал, то почему бросился спасать?

— Ну… Начну с того, что сюда по крайней мере раз в месяц является очередной псих, объявляющий себя Бинером Уилкинсом. Легендарное имя, что поделаешь, оно привлекает к себе всех бунтарей из поколения в поколение. Так что сначала у меня и мысли не возникло, что ты можешь оказаться настоящим. Все дело в наручниках: я сразу вспомнил, что Бинер терпеть не мог — не может — синтетику.

Чуть-чуть успокоившись, позволяю себе расщедриться на похвалу.

— Ну что ж, парень, слава богу, у тебя есть мозги и память в придачу. Мне совсем не улыбалась перспектива поцеловать мостовую.

— Меня просто всегда удивляло, как может человек, вся жизнь которого вращается вокруг старых пластинок, до такой степени ненавидеть пластик. Получается противоречие…

— Я пластинки не ем и на себя не надеваю! Еда и одежда — совсем другое дело.

Эмилио откидывается в кресле, скрестив руки на груди.

— Ну что ж, все к лучшему. Так каким ветром тебя к нам принесло?

Собираясь ответить, я вдруг чувствую такую жажду, будто сижу на песке посреди Сахары. Столько всего за один день…

— Здесь найдется чем горло промочить? — спрашиваю.

Редактор жмет на кнопку.

— Мисс Орсон, принесите нам, пожалуйста, две колы…

— Случайно, не в пластиковых бутылках? — перебиваю я.

— Ну да, в чем же… Ах да… Не надо, мисс Орсон… Тогда я и не знаю, что тебе предложить.

Мои глаза обегают комнату и останавливаются на стеклянном шкафчике со странным набором предметов. Кожаная куртка, расческа, обгоревший корпус гитары… и — о, счастье! — банка «Ю-Ху». Не спросив разрешения, кидаюсь туда, распахиваю дверцу и тут же вскрываю банку.

У Эмилио вырывается вопль!

— Спокойно, приятель, — качаю я головой, отпив глоток и поморщившись. — Что не так?

— Эта банка… Да ты знаешь, кто последним держал ее в руках?

— Кто?

— Джон Леннон! За минуту до того, как его убили!

— О!

Заглядываю в шкафчик. Так и есть, перед каждой вещью — музейная табличка. Куртка Лу Рида, гитара Хендрикса, расческа Элвиса, ленноновский «Ю-Ху». Ну и дела. Sic transit… и так далее.

Вернувшись за стол, посвящаю Эмилио в суть своей проблемы. Он слушает, вытирая с глаз слезы.

— Да уж, задал ты себе работенку, Бинер, — замечает он, немного успокоившись. — Кроме нескольких чокнутых стариков, все эти старые альбомы никому теперь не нужны. Их нигде не найдешь, разве что в той лавке в Вилидже…

— Ну конечно, как же я раньше не подумал!

Гринвич-Вилидж, родина «Лавин спунфул», духовная Мекка бунтарей и вольнодумцев, всех битников, хиппи или панков, когда-либо топтавших землю! Уж в какой-нибудь из бесчисленных антикварных лавчонок наверняка найдется мой заветный альбом.

— Однако боюсь, — качает головой Эмилио, — что твой взгляд на мир несколько…

— Все путем, брат, я в струе!

— В струе чего? — парирует он.

Не обращая внимания на скептическую ухмылку редактора, поднимаюсь и раскланиваюсь.

— Ну давай, Эмилио, классно было увидеться вживую, но мне надо бежать. Как мои статейки, ничего?

— Вполне. Твое поколение все еще составляет немалую часть рынка, а всем остальным есть над чем посмеяться. Только вот… Не наезжал бы ты так на современную музыку, совсем никого не хвалишь — со времен того альбома Мадонны с воскресшими «Грейтфул дэд», когда у нее еще внучка родилась, а с тех пор уже шесть лет прошло.

— Я что думаю, то и говорю, Эмилио. Будут хорошие вещи, похвалю, а дерьмо — оно и есть дерьмо!

Он вздыхаете напускной скорбью и поднимается с кресла, чтобы меня проводить.

— Горячий, как сто мегатонн… Ладно, последний из могикан, постараюсь принимать твою телеметрию без помех. Главное, не пропадай. Как там у вас говорится? Не сойди с дорожки?

— С пути.

— А я-то думал, это как звукосниматель…

Помахав рукой Эмилио, снова спускаюсь в подземку и еду в Гринвич-Вилидж. Выхожу на Юнион-сквер.

Будь я проклят, но что-то здесь не так.

По всей северной границе проходит высокая стена с башенками и флажками. Перед воротами, выходящими на Бродвей, стоят Микки-Маус и Гуфи, оба с пистолетами на боку. Мимо медленно движется толпа.

Осторожно двигаюсь ко входу, стараясь слиться с компанией туристов, но Микки тут же меня замечает и жестом подзывает к себе. Я не привык спорить с вооруженными мышами и послушно выхожу из строя.

— Ты что тут делаешь без значка? — строго спрашивает он.

— Дома забыл…

— Вы что-то уж слишком вошли в роль, парни. Нельзя быть такими растяпами! Ладно уж, так и быть… Вот тебе временный, но это в последний раз!

— Конечно, мистер Маус, — подобострастно киваю я. — Большое вам спасибо!

Приколов на лацкан куртки пластиковую карточку с голографической диснеевской эмблемой, я беспрепятственно прохожу мимо контролера в ворота…

…и тут же переношусь в славный шестьдесят седьмой!

Улицы переполнены длинноволосыми детьми Водолея. Они размахивают флажками с символом мира и фотографируются вместе с туристами, не выпуская изо рта дымящиеся косяки, толстые, как сосиски. Трава, судя по запаху, самая что ни на есть настоящая! Из открытых окон домов льется музыка «Битлз».

Что за чертовщина?

Перехожу Десятую улицу и попадаю в толпу хиппи, одетых во все черное. Эти взахлеб декламируют Аллена Гинзберга. Только тут я наконец начинаю въезжать…

ВЕСЬ ВИЛИДЖ СТАЛ ДИСНЕЕВСКИМ ПАРКОМ!

Ну да, на Бауэри, как и полагается, владения панков. Бритоголовые как заведенные дергаются под «Рамонес».

Я сажусь на обочине.

По лицу текут слезы.

Выплакавшись досуха, поднимаюсь и бреду дальше. Отыскать альбом и валить отсюда… Магазин должен быть где-то дальше.

Нахожу его на Бликер-стрит, по соседству со сверкающим огнями джаз-клубом, где, согласно объявлению, Майкл Джексон в своем шоу подражает Чарли Паркеру — каждый вечер в шесть и в восемь. Совсем упав духом, вхожу в магазин. Всюду флюоресцирующие психоделические плакаты, воздух пропитан благовониями. Из дешевеньких колонок звучит «Джефферсон эйрплейн» — «Ты ищешь свою любовь?». Вот именно!

За прилавком красуется очередная цыпочка в маскарадном костюме, но я не обращаю на нее внимания и начинаю рыться на полках.

Надо отдать должное диснеевской братии: денег они не жалеют. Чего тут только нет, вся золотая эпоха, первые издания от пятидесятых до семидесятых, уютно упакованные в пленку. Цены вполне предсказуемые, но в основном меньше тысячи.

За черным алфавитным разделителем с таинственно мерцающей буквой «Л» я наконец нахожу то, что искал.

«Лавин спунфул», «Ты веришь в чудо?», всего за восемьсот зеленых.

Трепетно прижимая свое сокровище к груди, спешу к прилавку.

— Решили на досуге покопаться в старых записях? — улыбается девушка. — Я вас понимаю, это куда лучше того, что в наши дни выдают за музыку.

Увы, обычная рекламная болтовня, не более того. Молча киваю и лезу в карман. Черт побери! Наличных не набирается и пяти сотен. Ладно, вот чек на три тысячи за последнюю книгу: «Дилан. Последние годы». Протягиваю его продавщице.

— Слушай, детка, мне очень нужен этот альбом, а домой сбегать некогда. Может, я перепишу на тебя чек? Получишь деньги сама, а сдачу оставишь себе, а?

Девушка смотрит на чек, и глаза ее радостно распахиваются.

— Бинер Уилкинс? Тот самый? Так это вы и есть?

— Ну да, кто же еще? — гордо выпрямляюсь я. — Вот! — протягиваю ей водительское удостоверение, давным-давно просроченное.

— Надо же, глазам своим не верю! Вот уж не думала, когда шла сюда работать, что вы… вот так просто возьмете и придете к нам в магазин! Я вашу колонку в журнале никогда не пропускаю, а книги по многу раз перечитывала. Вы столько всего знаете, столько видели… вся ваша эпоха… Это так чудесно, просто волшебно! Не то что теперь…

— Да, да… — киваю я, торопясь скорей убраться от этого фарса, пошлой пародии на славные ушедшие годы. — Так вы примете чек или нет?

— Ну конечно, мистер Уилкинс!

Я достаю ручку, чтобы сделать передаточную надпись.

— Имя? — спрашиваю.

— Дженис Смяловски. Д-ж-е-н-и-с… — начинает она повторять по буквам.

Я поднимаю брови.

— Случайно, не в честь?.

Девушка сияет.

— Да, Дженис Джоплин. Мои предки были от нее без ума. Еще в детстве успели наслушаться, у своих родителей. — Взяв у меня чек, она восхищенно его разглядывает. — А вы знаете, я вообще не буду его менять, а оставлю как автограф! А за альбом сама заплачу.

Она что, издевается, эта цыпочка? Ничего не понимаю. Вообще-то я здесь никого приятней не встречал, но все равно как-то не по себе. Смутившись, пытаюсь привести в порядок мысли, представляю себе свой дом, полный музыки и воспоминаний: тепло, уют, отрешенность от суеты чужого враждебного мира…

Новая мелодия звучит из динамиков: Стили Дэн, «Эй, девятнадцатилетняя!» — это уже едва ли относится к моей эпохе. Все ясно — сборная солянка. Ну конечно, станут они проигрывать целые диски — нельзя же слишком потакать индивидуальным вкусам!

Охваченный отвращением, выскакиваю на улицу, сжимая в руке драгоценный альбом.

— Заходите еще, мистер Уилкинс! — кричит вдогонку девушка. — Я буду очень рада…

Домой, домой!

На полпути к воротам гетто останавливаюсь и возвращаюсь в магазин.

Дженис, увидев меня, расцветает в улыбке.

Я подхожу к прилавку.

— Может, заглянем вечером ко мне, послушаем что-нибудь старенькое?

— О, мистер Уилкинс, с удовольствием!

Ну и денек… Лучший день в моей жизни!

Ленноновские очки

Иду я, значит, по нижнему Бродвею, в районе Канал-Джинз, и встречаю бродячего торговца, да такого чудного, что чуднее не придумаешь.

Вообще-то в тех местах тротуар вечно забит всяким торгующим сбродом: африканцы с деревянной резьбой, фарраханистые черные мусульмане с ароматным маслом и курительными палочками, молодые панки в футболках, расписанных похабщиной, старички с поддельными сумками от Гуччи, вьетнамцы с побрякушками, колготками и пиратскими дисками… так что если вы примете во внимание, что я, Зильджиан, живу здесь уже бог знает сколько и давно привык к таким представлениям, то поймете, что тот молодчик был и в самом деле чудной.

Да нет, не то чтобы чудной, в смысле странный. Скорее нелепый, что ли.

Одет как буддийский монах, то ли японский, то ли китайский… или вьетнамский — хрен поймешь. Голова бритая, желтая ряса, соломенные сандалии. Взгляд такой спокойный, невозмутимый — как у домохозяйки с Парк-авеню после первой таблетки валиума. Возраст — где-то между тем, когда еще нельзя покупать спиртное, и тем, когда его уже врачи запрещают.

Продает очки. На лотке целая коллекция, аккуратно разложенная — только готовые, по виду подержанные. Никакого шлифовального станка поблизости не видно, так что, стало быть, на заказ линзы не подгоняет. Может, и ворованные — кто его знает.

Я остановился. Заметив мой интерес, монах отвесил низкий поклон, мне пришлось ответить. Из вежливости я покопался в товаре и вдруг углядел в гуще обычных металлических и роговых оправ, модных и не очень, нечто особенное, столь же неуместное, как и их хозяин в общей толпе. Лежат себе эти очочки в уголке, изящно скрестив дужки, как балерина ножки, и будто поглядывают на меня.

Схватил я их и стал рассматривать.

Тонкая золотая оправа без всяких украшений, линзы светлые, небольшие, идеально круглой формы. Дужки крепятся точно посередине ободка, а переносица чуть повыше, где-то на двух третях высоты… И я вдруг понял, что держу в руках то самое, что мы бог уже знает сколько лет назад называли ленноновскими очками. В первый раз появившись на обложке альбома «Сержант Пеппер», а в последний, уже разбитые, — на посмертном издании, они навсегда остались частью образа Джона, хотя он потом стал носить другие, по-видимому, из супружеской солидарности с Йоко.

Я никогда не жаловался на зрение и очки покупать не собирался, даже чтобы переставить в оправу поляризованные линзы, поскольку верю в пользу прямого солнечного света. Однако что-то не давало мне уйти.

— Можно примерить? — спрашиваю монаха.

— А как же, — улыбается он. Говорят, по улыбкам учеников Будда судил о том, как его поняли.

Расправляю дужки и замечаю на одной красное пятнышко, похожее на свежую кровь. Кто-то жевал рядом хот-дог и брызнул кетчупом? Лижу палец и пробую оттереть пятно. Оно понемногу поддается, исчезает… но затем, как по волшебству, снова появляется.

— Не беспокойтесь, — говорит монах. — Просто маленькое пятнышко, кровь от выстрела. Очки от этого нисколько не хуже. Попробуйте.

Надеваю очки, и…

Лодка, расписанная светящимися психоделическими узорами, покачивается на широкой ярко-пурпурной поверхности, покрытой мелкой рябью. Я сижу на средней скамье и плыву по течению, без весел и парусов. По берегам стоят невероятно высокие мандариновые деревья, покрытые желтыми и зелеными целлофановыми цветами. Небо, как вы, наверное, догадались, из апельсинового джема — с кусочками настоящей корочки и английскими оладьями вместо облаков. Завтрак что надо.

— Святой Сальвадор Дали… — изумленно шепчу я.

Погружаю руку в пурпурную воду, ощущая терпкий аромат виноградного сока, и лихорадочно пытаюсь подгрести к берегу.

— Зильджиан! — окликает звонкий голос откуда-то сверху.

— Д-да? — не сразу отвечаю я.

— Посмотри на меня! — У плывущей в небе девушки глаза меняют цвет, как в калейдоскопе. На ней нити сияющих алмазов, а кроме них почти ничего. — Это подарок тебе, Зильджиан. Не надо пугаться.

— Не знаю… я…

Лодка начинает раскачиваться. Нет, не лодка. Я сижу верхом на кентавре… только вместо копыт у него гнутые полозья, как у кресла-качалки. Кентавр не спеша продвигается вперед по открытому полю, поедая на ходу пирог.

Люси рядом со мной на такой же лошадке.

— Не волнуйся, Зильджиан. Мы далеко не каждого приглашаем в гости. Ты первый за много-много лет. Верь мне.

— А что случилось с тем парнем, который последним тебе поверил?

— В этом виноваты люди, а не мы, — поджимает она губы.

Люси распахивает передо мной дверцу такси. Машина сделана из старых номеров «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс» с заголовками про Вьетнам. Забираясь внутрь, неосторожно протыкаю головой бумажную крышу и попадаю прямо в облака. Люси по-прежнему рядом. Пронизываем влажный белый пар, словно два жирафа на колесах, и я застываю в лучах солнца, отраженных от глаз девушки.

Мы идем на станцию к поезду.

— Попробуй, не бойся, — уговаривает Люси. — В конце концов, что ты теряешь? А потом, они тебе так идут…

Она подзывает пластилинового носильщика, похожего на Гамби из мультика, его галстук составлен, как мозаика, из осколков зеркала, вдавленных прямо в грудь. Я внимательно изучаю свое отражение. И в самом деле, не так уж плохо…

Турникет больно ударяет меня в живот и пискливо извиняется.

— Наслаждайся, — говорит мне Люси и толкает вперед.

Я вновь на Бродвее, стою в обнимку с фонарным столбом. Столб хорошо знакомый, тот самый, на котором с времен последней войны сохранился обрывок плаката с затейливым лозунгом: «Разуй глаза — глядишь, не обуют».[1]

С опаской поднимаю голову, ожидая самого худшего… Нет, пока все нормально, сквозь линзы мир видится таким же, как всегда.

Если не считать его обитателей.

Голова каждого из них увенчана комком извивающихся горгоньих щупалец. Бесчисленные червеобразные отростки разной толщины и цвета выходят прямо из черепа и заканчиваются где-то на полуметровой высоте. Концы у них тупые с плоской, чисто срезанной поверхностью. Впечатление такое, будто они уходят куда-то в иное измерение. В результате человеческие головы напоминают соцветия одуванчиков, готовых разбросать семена, только разных цветов.

К моему столбу подбегает бродячий пес и задирает лапу. У него на голове тоже несколько щупалец, но не так много, как у людей.

По спине вдруг бегут мурашки. Отрываю руки от столба и осторожно ощупываю собственную голову…

Там такой же точно тюрбан из шевелящихся «змей». Я с отвращением ощущаю их бархатно-скользкую упругую поверхность.

Срываю очки. Все щупальца мгновенно исчезают, в том числе и мои. Дрожащими руками снова водружаю линзы на нос — опять то же самое.

Рядом со мной кто-то стоит. Оборачиваюсь.

Снова тот же монах. У него, единственного из всех, отросток только один, в самом центре макушки. Золотой, под цвет рясы, толстый, как столб, и смотрит точно вверх.

Монах с улыбкой показывает на свое украшение.

— Идет прямо к Будде, — объясняет он и смеется. — Пользуйтесь очками с умом. До свидания.

Мгновение — и его уже не видно в толпе.

Я устало опускаюсь на ступеньку.

Боже мой, как же все эти люди не замечают такого жуткого спагетти у себя на головах? Неужели они не чувствуют его веса? С другой стороны, если вдуматься, я тоже ничего не чувствую…

Поднимаю руку — отростки на месте. Как может что-то быть реальным на ощупь и в то же время не иметь веса? Или мы просто привыкли, потому и не замечаем?

К ногам снова жмется тот же лохматый пес и лижет слюнявым языком протянутую руку. Я с ужасом смотрю на его голову.

Оттуда начинает расти новое щупальце! Удлиняясь, оно тянется ко мне!

Внезапно в моем поле зрения появляется точно такая же «змея», но тянется она уже от моей собственной головы и в сторону собачьей!

Резко отдергиваю руку. Пес глухо рычит, и щупальце мгновенно меняет цвет, так же как, впрочем, и мое. Теперь они явно не так жаждут встречи, как прежде.

Мне, конечно, далеко до Эйнштейна, но кое-что я все-таки соображаю. Нужно быть тупее сенатора из Джорджии, чтобы не догадаться, для чего служат эти отростки. Они представляют собой чувства, духовные связи, ауру, если хотите, — память обо всех контактах с окружающим миром, которые случаются в нашей жизни. Связующие нити любви и ненависти, как поется в какой-то дурацкой песенке.

Пес, свернувшись клубком, деловито выкусывает блох. Чтобы проверить свои выводы, я снова протягиваю ему руку. Опасливо обнюхав, он снова ее лижет. На этот раз я не мешаю щупальцам встретиться и слиться воедино.

Какой милый песик! Лезет ко мне на колени, уже обслюнявил лицо… Он тоже любит меня! Бедный, несладко ему, наверное, приходится на улице. Мне почти стыдно за то, что я собираюсь сделать.

Хватаюсь за живой кабель, соединяющий нас, и тяну его из собачьей головы — не экспериментировать же на своей! Легкое сопротивление, еле слышный щелчок — и связь рвется.

Собака взвизгивает, потом равнодушно отворачивается, слезает с колен и засыпает, снова свернувшись в клубок.

Розовое змеистое щупальце, закрепленное теперь только одним концом, извивается в моей руке, стремясь воссоединиться с собакой, но я держу его крепко, и вскоре оно затихает, увядая и сокращаясь, словно мужской член, выставленный под ледяной дождь. Через несколько мгновений я уже чувствую, как на моем черепе зарастает даже место, где был корень. Едва родившееся и с самого начала тонкое, как карандаш, щупальце не слишком-то и стремилось выжить.

Вооруженный новым знанием, я начинаю вглядываться в окружающих уже более пристально.

Новые отростки появляются у них постоянно — каждые несколько секунд. Ленноновские очки позволяют мне каким-то непонятным образом фокусировать свое чудесное зрение, и тогда можно увидеть, что заросли на головах непрерывно колышутся, будто полипы и водоросли в подводном коралловом лесу. Впрочем, подавляющее большинство новорожденных щупалец живут совсем недолго, исчезая так же быстро, как и выросли…

Вот женщина остановилась перед витриной магазина. От нее к одетому манекену мгновенно протягивается тонкая, как леска рыбака, нить. Проникает беспрепятственно сквозь толстое стекло, едва касается цели и возвращается. Смотав «удочку», женщина отворачивается и идет дальше.

Ну конечно, ведь и к неодушевленным предметам можно испытывать привязанность.

Вот представительный мужчина паркует свой «ягуар» в счастливо обнаруженном пустом промежутке, выходит и захлопывает дверцу. Его голову связывает с машиной канат толщиной с руку, что нисколько не мешает ему мельком «ощупать» проезжающий «мерседес». Ах, это непостоянство сердца… Или головы, выбирайте что вам больше нравится.

Мальчишка-рассыльный забрасывает «удочку», целясь в шикарную цыпочку, разодетую в меха, но взаимности, ясное дело, не находит.

Старушка на инвалидных ходунках бросает щупальце в сторону солидного мужчины докторского вида.

Девушка, которую я встречал в компании — она изучает архитектуру в Нью-Йоркском университете, — выстреливает длинную тонкую нить, как у Человека-паука, цепляясь за изысканный резной карниз высокого здания.

Парень с девчонкой целуются на углу. Связь у них мощная и прочная. Когда же они расходятся, вся средняя часть единого щупальца исчезает, оставляя видимыми лишь короткие полуметровые отрезки, соединенные где-то в иных измерениях.

Ну что ж, все понятно, видел я достаточно. Продолжим исследования дома.

Стоя перед зеркалом, я стал один за другим вытаскивать из головы отростки.

Сначала вот этот, серый, узловатый, по виду самый старый. Щелк… и я больше не испытываю никаких сыновних чувств. Мать, отец… да кому они вообще нужны! На том месте, где крепился конец, осталось лишь гладкое белое пятно. Странное ощущение. Нет уж, лучше вставить обратно. Так, а это что за тоненькая змейка в трехцветную полоску? Ну-ка… Щелк! Ха, неужели патриотизм? Откуда он у меня? Интересно, в какую сторону идет другой конец — к Белому дому, мемориалу Линкольна? Наверное, у каждого в свою…

А вот тоненькая, зеленоватая, скользкая как угорь. Попробуем… Черт возьми, никогда бы не подумал, что можно втюриться в ведущую телешоу! Ничего себе! Эту уж точно убить. Держать, пока не рассыплется в пыль! Надо получше следить за своими чувствами…

Битый час, словно оператор допотопной телефонной станции, возился я с «проводами», запоминая, к какому абоненту относится каждый из них. Непростое дело, скажу я вам. Один раз, неосторожно выдернув сразу несколько, едва не бухнулся в обморок: ощущение было такое, будто болтаюсь где-то в космосе, позабыв, где верх, где низ. Постепенно до меня дошло, как отличать односторонние соединения, ведущие к предметам, или «безответные» (Шерри Готлиб, моя первая школьная любовь) — у них совсем другая пульсация. Будучи более-менее довольным своей персоной, я возвратил все щупальца на место, отказавшись лишь от печенья «Твинкиз» и сигарет.

Внезапно, подобно восходу солнца на Меркурии, мое сознание озарила гениальная мысль: с этими очками легко можно сделаться миллионером! Открыть, к примеру, центр излечения от вредных зависимостей. Делаю несколько пассов руками, разрывая нужные контакты — если, конечно, они выглядят у всех одинаково, что вполне можно предположить, — и дело в шляпе, перед вами очередной еще не обанкротившийся Дональд Трамп, только с хорошим вкусом. Однако… что там пробормотал монах на прощание? Пользоваться с умом? Вот-вот. А он, между прочим, на прямом проводе с самим Буддой!

М-да, очки Леннона. И это нестираемое пятнышко крови… Интересно, а как он сам их использовал? Только подумал, а на левом плече у меня уже пристроился крошечный воображаемый черт. Опираясь на вилы и попыхивая сигарой, он ухмыляется, вдувая дым мне в ухо, и начинает нашептывать:

— Да разбогател он, разбогател! Усек, дурья башка?

На правом плече — ангел. Крылья растут у него прямо из черной кожаной куртки, а в руках вместо арфы электрогитара.

— Это далеко не все, Зильджиан! Он дарил людям счастье, способствовал прогрессу, обогащал культуру…

— И цыпочек без счета завалил, — хихикая, перебивает черт.

— Он учил людей философии жизни, повышал их уровень, — продолжает ангел.

— Ну да, в постели с цыпочкой ничто так не поднимает уровень, как хорошая доза… философии.

Ангел перелетает через мою голову и бросается на черта.

— Ах ты… Циничный обыватель, вот ты кто!

— Эй, отвали! Чего пристал?

Черт отмахивается вилами, продолжая затягиваться огненной сигарой. Ангел перехватывает гитару как дубинку и широко размахивается, целя в ухмыляющуюся морду противника. Сцепившись в драке, они сваливаются с плеча, продолжая свой извечный призовой бой за человеческие души, однако прозвучавшие аргументы помогли мне принять решение. О собственном кармане я, само собой, не забуду, но и человечество постараюсь осчастливить, хотя конкретные планы насчет второго пункта пока остаются довольно туманными.

Ну и ладно. Так или иначе, моя первая цель — Синтия.

Мы расстались навеки в последний раз всего неделю назад, справедливо подозревая, что он и в самом деле последний. Поводом явилось мое невинное замечание, что ее любимый актер напоминает ходячий ростбиф, и мозгов у него, судя по всему, ровно столько же. Однако у меня привязанность к Синтии не угасла — я знал это наверняка, потому что обнаружил соответствующий отросток, который, увы, работал лишь в одну сторону. Все мои чувства натыкались на невидимый барьер, словно сперма — на противозачаточную диафрагму…

Теперь все изменится!

Синтию удалось застать дома, она собиралась на работу. Ковбойские сапожки и мини-юбка с торчащим сзади пучком перьев, положенные персоналу «Куриной ножки», делали ее необыкновенно привлекательной, о чем я не замедлил сообщить.

— Спасибо, — холодно бросила она.

Моя любимая даже не обернулась, продолжая поправлять перед зеркалом свои рыжевато-блондинистые кудряшки. Самое удивительное, что гребень проходил сквозь ауру бесчисленных полипов без всякого сопротивления.

Поймав наконец взгляд Синтии в зеркале, я мельком вспомнил про галстук пластилинового носильщика. Неужели она не видит мои собственные заросли на голове и даже тот отросток, который ведет к ней? Как ни странно, не видела. Зато разглядела другое.

— И давно ты носишь очки?

— С тех пор как встретил буддийского монаха и он отправил меня в другое измерение.

— Ну да, понятно, чего еще от тебя ждать… Зачем пришел? Вряд ли только для того, чтобы отпускать комплименты. Давай выкладывай, только без этих твоих баек и покороче, а то я опаздываю.

— Синтия, нам надо поговорить… — начал я, ударившись в какой-то сентиментальный бред, рассчитанный лишь на то, чтобы отвлечь внимание. Она кончила причесываться и нагнулась, роясь в сумочке. Я потихоньку подкрался и стал рассматривать щупальца. Одно, синевато-багрового оттенка, чем-то неуловимо напоминало мою тайную привязанность к ведущей телешоу. Я ловко ухватил его двумя пальцами и выдернул.

— Ой! — вздрогнула Синтия. — Чем это ты там занимаешься?

— Вдыхаю аромат твоих волос, дорогая.

— Кончай валять дурака, ты меня пугаешь!

Я мигом воткнул оторванный конец себе в голову… Так и есть, тот самый актеришка, из-за которого мы полаялись! Хотя… вообще-то он мне скорее нравится… Его тело… Мама! Нет, это не для меня! Поспешно освободившись, я вернул щупальце на первоначальное место, а затем предпринял смелый эксперимент: ухватился за тот конец, который шел через невидимые измерения к актеру, и резко дернул. Ура! Теперь соединим его с моим односторонним, который идет к Синтии…

Она резко выпрямилась, обернувшись с таким видом, будто ее схватил за задницу Годзилла.

— Зильджиан, как ты… ты стал какой-то совсем другой… Ах!

Прекрасно сознавая, что происходит, я был тем не менее поражен силой охвативших меня чувств. Соединявший нас канал бешено пульсировал, словно пожарный шланг под давлением.

— Синтия!

Она протянула руки.

— Иди сюда, милый, поиграй на моей земляничной полянке!

По сравнению с тем, что последовало, концерт «Битлз» — просто чинное семейное чаепитие.

Дела шли превосходно. Я приобрел в кредит новую машину, даже не надевая галстук. Главное в жизни — уметь устанавливать контакты. Привязанность владельца автосалона, что у отеля «Плаза», к его старенькой бабушке вполне подошла для моих целей.

— Без аванса, без процентов, платежи с будущего года? Почему бы и нет? Мне кажется, вы вполне заслуживаете доверия.

Нежные чувства к любовнице, питаемые начальником кредитного отдела банка, позволили мне получить крупную сумму наличными и платиновую кредитную карточку с правом превышения кредита на пятьдесят тысяч. Единственным неприятным моментом была рука чиновника на моем колене.

Оба отростка я сохранял несколько дней, опасаясь, что эти болваны, придя в себя, аннулируют сделку. С другой стороны, мне не давала покоя мысль о том, как отреагируют ни в чем не повинные бабуля и девица на холодный душ, который их, несомненно, ожидает. В конце концов я решился, и оторванные щупальца мгновенно втянулись в межпространственные дыры, стремясь воссоединиться со своими привычными партнерами.

Уф-ф… Ну и облегчение, скажу я вам. Вообще мое кредо — идти по жизни, не обременяя себя излишними связями. То и дело мне приходил на ум монах с его единственным золотистым столбом…

Синтия послала подальше свои куриные перья, и время понеслось вскачь. Мы заказывали лучшие места в самых дорогих ресторанах, заваливались как завсегдатаи в роскошные закрытые клубы, сидели бесплатно в первом ряду на модных концертах, одним словом, кромсали город вдоль и поперек, как скульптор Генри Мур гранитную глыбу.

Однажды Синтия попросила отвезти ее в больницу навестить сестру, которая недавно родила.

Я стоял за широким стеклом, отгораживающим палату для новорожденных, и не верил своим глазам. Там было без числа младенцев, орущих или спящих, и у каждого из головы тянулся такой же точно сияющий золотом столб, как у монаха. У тех, что постарше, уже наметились отростки любви к родителям, но божественный стебель, ведущий в неведомые высоты, был абсолютно у всех.

После визита в больницу я стал особо внимательно приглядываться к детям. Лет до трех врожденный дар, как правило, сохранялся в целости, но потом начинал истончаться, тускнеть и бледнеть с тем, чтобы к десяти годам исчезнуть совсем. Во всем Нью-Йорке не было ни одного взрослого, который сумел бы сохранить его. Включая, само собой, и меня. Может быть, искать следовало где-нибудь в другом месте…

Я не раз имел возможность выдернуть золотой стебель из детской головки и попробовать, что за начинка там внутри, но ни разу не осмелился это сделать. Наверное, боялся осознать, насколько пуста и бессмысленна моя жизнь.

Прошло около месяца, и беззаботное существование начало мне понемногу надоедать. Как-то раз качу я себе один по Первой авеню и вдруг вижу впереди целое скопище шикарных лимузинов, вокруг которых, как овчарки, снуют полицейские машины. Притормаживаю, высовываюсь из окошка и вежливо спрашиваю фараона, что бы это значило.

— Президент здесь, — отвечает он. — Выступает в ООН насчет войны.

— Войны? Да ведь она давным-давно закончилась.

— Это уже новая.

— Ах вот оно что… И с кем же теперь?

— Да вы что, телевизор не смотрите? — удивляется патрульный. — С Северным Арабиранистаном, с кем же еще! Их президент тоже приехал, боимся вот, как бы не линчевали.

Не уверен, что вполне разобрал название страны, я вообще не особо слежу за политикой, но дела скверные, что уж тут говорить. Хуже, чем когда Джеймса Брауна в тюрьму упекли.

А как же мой великий план осчастливить человечество? Вот он, шанс!

Решительно вылезаю из машины и отдаю ключи полицейскому.

— Припаркуй ее где-нибудь, будь другом!

Он было открывает рот, чтобы рявкнуть что-то на своем фараоньем наречии, но я ловко переключаю на себя его чувство субординации и иду к подъезду.

Здание ООН кишит охраной. Осмотревшись и определив, кто тут заправляет, пробираюсь к нему. Дело на этот раз особой важности, и миндальничать некогда, поэтому субординацией не ограничиваюсь и добавляю к ней любовь к жене, сыну, собаке и, судя по ощущениям, новой газонокосилке — чего еще ждать от этих тупиц-федералов.

— Не могли бы вы меня проводить? — спрашиваю.

— Конечно, сэр! Сюда, пожалуйста.

Продолжая отдавать приказы по рации, агент прокладывает путь по переполненным коридорам, и вскоре мы оказываемся в зале Генеральной Ассамблеи. Проблема в том, чтобы подойти достаточно близко к президенту. Мой прикид уж точно тут не поможет: на мне гавайская рубашка, зеленые пижамные штаны, которые один приятель стащил из психушки, а на ногах сандалии.

Думай, Зильджиан, думай!

— Вы одолжите мне свой костюм? — спрашиваю агента.

— Пожалуйста, сэр!

Приняв более-менее пристойный вид и сжимая в руке клочок бумаги со списком покупок, типа это какой-то секретный меморандум, поднимаюсь к подиуму. Все большие шишки уже на своих местах, генсек что-то вещает с трибуны, телекамеры включены. С детства мечтал попасть в телевизор, хоть и не в таком виде. Пробираюсь бочком между рядами… Вот они, голубчики! У нашего на придурковато-пуританской физиономии написано благородное негодование, его заклятый враг самодовольно ухмыляется, словно наркодилер, который вовремя успел выкинуть из окна машины пакет с травкой.

На меня никто не обращает внимания.

Пока.

Головы двух президентов соединяет толстенный чешуйчатый побег зловеще-оранжевого цвета. Никогда не видел такой мерзости. Да уж, похоже, нам и в самом деле грозит война.

До политических маньяков уже рукой подать, и тут на меня наконец начинают оборачиваться, причем не слишком доброжелательно. Однако, прежде чем охрана успевает что-либо сообразить, я начинаю действовать. Хватаюсь за щупальце ненависти обеими руками и дергаю изо всех сил, пытаясь вытащить его сразу из двух голов. Держится оно поразительно крепко — со стороны, наверное, похоже, будто я пытаюсь выжать штангу для олимпийского рекорда. Наконец концы поддаются — оба лидера дергаются своих креслах, точно акулы, пронзенные острогой.

Не в силах удержаться, я наклоняюсь к ним и горячо шепчу:

— Представьте, что больше нет ни государств, ни границ. Попробуйте, у вас получится! Вы ведь на самом деле не хотите воевать…

Одновременно выдергиваю у нашего президента его патриотизм и втыкаю в голову арабиранистанцу. Потом проделываю обратную операцию.

Все эти загадочные вудуистские пассы над головами обожаемых лидеров истощают терпение охраны, и гориллы наваливаются на меня всей кучей, как на футбольный мяч в игре на суперкубок. Ленноновские очки слетают с носа и кувыркаются в воздухе, потом слышится зловещий треск… Впрочем, я могу и ошибаться, трудно что-то расслышать сквозь такое количество пыхтящих тел.

Я падаю куда-то в темноту. Рядом появляется Люси, как всегда, обнаженная и увенчанная алмазным сиянием.

— Ты молодец, Зильджиан. Приходи к нам, когда захочешь.

Ее очертания начинают медленно расплываться.

— Погоди, — кричу я. — Как мне вернуться туда, где я был раньше?..

Нет ответа.

За решеткой пришлось провести всего полгода — штаны из психушки помогли адвокату доказать мою невменяемость. Ну и ладно. Хоть никто на свете и не подозревает, что я на самом деле сделал, зато простой народ считает меня героем. Вдобавок, к моему великому изумлению, Синтия аккуратно навещала меня три раза в неделю — потеря очков, оказывается, ничего не меняет. Но самое главное то, что наш президент и тот северный арабиранистанец после сенсационного примирения на глазах всего мира стали закадычными друзьями и даже сфотографировались в обнимку на площадке мини-гольфа в Диснейленде.

Вышел я, значит, из тюрьмы и прогуливаюсь как-то опять по Бродвею. Глядь — а навстречу тот же монах-коробейник. Подхожу к нему, а он расплывается в улыбке до ушей и показывает мне на голову:

— Какой лотос расцвел, а?

— Ну, — хмыкаю я, не показывая, что доволен, — что новенького?

Монах вытягивает из кучи очки. Оправа старинного вида, неуклюжая, из толстого пластика. Что-то знакомое…

— Имя Пегги Сью вам что-нибудь говорит?

Говорила мне мама, не ходи

— Что же ты не веселишься, Лорен?

Я медленно поднял голову. Казалось, она принадлежала не мне, а какому-то садомазохисту, который набил ее песком, использовал язык вместо дверного коврика, глаза — вместо ванночек для реактивов, и вдобавок выставил все это под холодный осенний дождь.

Хозяйка дома возвышалась надо мной с бокалом в руке. Невероятное количество коктейлей, проглоченных за вечер, нисколько не повредили ее неистребимому оптимизму.

— А с чего мне веселиться, Мэри Энн? У меня что, такой радостный вид?

Я сидел на полу в углу гостиной, обняв руками колени, в засаленном костюме, который надел неделю назад и с тех пор не снимал. Моя растрепанная шевелюра напоминала копну сена, накиданную самым неумелым представителем семейства Сноупсов. Щетина на подбородке склеилась от засохшей горчицы, выдавая стойкую приверженность к диете из уличных хот-догов.

Все вокруг кипело и шипело, мелькало и сверкало, грохотало и гоготало, хихикало и пиликало, кружилось и крушилось… короче, дым стоял коромыслом.

А во мне — ни искорки.

Мэри Энн попыталась сфокусировать на мне свои блестящие глазки-бусинки и ценой долгих усилий в этом преуспела.

— М-да, пожалуй, вид у тебя и в самом деле мог быть и повеселее… да и почище.

Из дальней комнаты донесся звон разбитого стекла, сопровождаемый визгом, радостными выкриками и треском рвущихся занавесок.

— Знаешь, Мэри Энн, — вздохнул я, — пошла бы ты лучше присмотрела за другими гостями, пока они всю твою милую квартирку не разнесли.

Кажется, это о каком-то из придурковатых английских монархов говорили: «Будьте осторожны, когда подаете королю идею — выбить ее у него из головы будет потом почти невозможно». Мэри Энн отличалась не меньшей твердолобостью, в особенности после хорошей дозы спиртного, и теперь я оказался единственным объектом ее забот.

— Да нет, ничего страшного, — беззаботно отмахнулась она, — у меня на этот вечер специальная праздничная страховка. В конце концов, не каждый день удается встретить новое тысячелетие!

— Удивительно верно подмечено, — буркнул я.

— Мне наплевать, пусть делают что хотят, лишь бы веселились. А вот ты меня беспокоишь — ты веселиться явно не хочешь.

Веселье… Что это вообще за штука такая? Мое сознание отвергало само существование подобного понятия. Кому вообще такое может в голову прийти? Мне хотелось только одного — чтобы меня до полуночи оставили в покое. Я посмотрел в глаза Мэри Энн и попытался донести до нее эту мысль:

— Хочешь знать, зачем я сегодня сюда пришел?

— Как зачем? — удивилась она. — Чтобы повеселиться с друзьями, пообщаться… зачем же еще?

— Ничего подобного. Раньше, возможно, так оно и было, но не сейчас. Я пришел к тебе, Мэри Энн, только потому, что ты живешь на сорок девятом этаже.

На лице хозяйки мгновенно возникло выражение крайнего замешательства, словно она была одной из тех кукол с кнопкой на спине, у которых можно менять черты лица.

— Отсюда и в самом деле прекрасный вид на город, Лорен, но ты его уже сто раз видел…

— Сегодня, Мэри Энн, я намерен познакомиться с ним, так сказать, более интимно. Ровно в полночь, когда все остальные станут отмечать славный момент наступления нового столетия, я раздвину стеклянные двери — если, конечно, никто из твоих сверхобщительных гостей раньше их не разобьет и достаточно будет перешагнуть через раму с осколками, — выйду на тот пятачок голого бетона, который ты гордо именуешь «патио», встану на перила и исчезну в пространстве, покончив тем самым со всеми своими бедами и страданиями.

Кнопка на спине вновь сработала, преобразив лицо хозяйки в маску ужаса, смешанного с отвращением.

— Да ты хоть представляешь, Лорен, как ты испортишь всем праздник?!

— Мне и самому это вряд ли доставит удовольствие, Мэри Энн, но других вариантов, похоже, не просматривается.

Покачнувшись, она присела рядом на корточки, плеснув коктейлем мне на брюки. Ну и черт с ними.

— Лорен, не темни, излей душу старушке Энни! Что у тебя стряслось?

— Да я и не темню. Ровно неделю назад моя жизнь развалилась на куски, как однодолларовые часики. В течение одного часа я потерял работу, и меня бросила Дженни.

— То-то я удивилась, что ты без нее… А почему?

— Сам толком не знаю. Пришел домой, а там записка, что они с каким-то Рейнальдо улетают в Лос-Анджелес.

— A-а… понятно.

— Ты что, о нем знала?

— Она божилась, что это минутное увлечение…

Я уронил голову на руки и некоторое время с недоумением слушал чьи-то стоны, пока не понял, что они мои собственные.

Мэри Энн погладила меня по плечу.

— Ну, ну, Лорен… Забудь ее, она тебя не стоила.

— Но я люблю ее, черт побери!

— Ничего, найдешь другую, я в этом нисколько не сомневаюсь! Приведи себя только в порядок. Кто знает, может быть, твоя новая любовь как раз сегодня здесь! А работу ты уж точно найдешь…

Мой саркастический смех, должно быть, прозвучал как-то особенно громко и зловеще, судя по испуганным лицам обернувшихся гостей. Даже Мэри Энн вздрогнула и отшатнулась, а она-то представляла, каково мне.

— Только не говори, что… — начала она.

Я знал, что ору на весь дом, но ничего не мог с собой поделать.

— Вот именно! Меня заменили экспертной системой! Всю работу теперь делает компьютерная программа за тысячу долларов! Шесть лет высшего образования коту под хвост! Куда мне теперь — в лагерь переподготовки?

— Я слышала, там отлично кормят… — вяло возразила Мэри Энн.

Я с трудом поднялся на ноги — семь ночей под открытым небом на скамейках и решетках вентиляции давали о себе знать.

— Мне плевать, чем они там кормят, хоть фаршированными фазанами! Пусть засунут их себе в задницу! Я не хочу жить! Все слышали? Сейчас будет большой прыжок! Билеты бесплатно!

— Лорен, прошу тебя! Не надо омрачать людям веселье, ведь новое тысячелетие… — пролепетала Мэри Энн.

Я подавленно опустил голову, чувствуя себя — нет, не как мешок с дерьмом, это излишне оптимистическое определение, скорее как мешок из-под дерьма.

— Ладно, будь по-твоему. Обещаю вести себя примерно… но только пока не пробьют часы! Потом закувыркаюсь, как подстреленный голубь.

— Вот и прекрасно, Лорен! — просияла Мэри Энн. Ее кретиническая жизнерадостность снова взяла верх. — Я уверена, что ты еще успеешь передумать. Так, подумаем… Прежде всего тебе надо выпить, потом познакомиться с кем-нибудь поинтересней. С кем бы ты хотел?

— Ни с кем.

Ну не будь таким букой! А я знаю! Сэм привел тут одного оригинала, заявляет, что он греческий бог или что-то в этом роде! Только представь себе! С ним ты сразу забудешь о своих пустяковых неурядицах.

— Не Харон, случайно? Вот с ним бы я не отказался побеседовать.

— Шарон? Да нет, я же говорю, он мужчина. Давай, пошли!

Я неохотно поплелся следом. Все равно час надо как-то убить.

Веселье вокруг нас набирало темп, словно пианино, сброшенное с крыши небоскреба, обещая столь же громозвучный заключительный аккорд.

Компания из пятерых человек заняла центр гостиной для игры в «бутылочку» на раздевание, используя, кажется, пузырек с детским маслом. Зрители расположились в три ряда на диване, явно игнорируя тот факт, что одна из подушек дымится. В углу напротив меня виднелось скопление лежащих тел вокруг чего-то булькающего вроде кальяна. Еще одна толпа собралась у широкого настенного телеэкрана — тот, кто не успевал прокричать «Еще тысяча девятьсот девяносто девятый!» в ответ на очередное «в новом тысячелетии» из уст престарелого Дика Кларка, должен был глотнуть из литровой бутыли мятного ликера. Какой-то непонятный младенец в пеленках новогодней расцветки малевал что-то на стене мелом. Приглядевшись, я понял, что это карлик, и рисует он вполне профессионально, в изысканно-непристойной манере. В соседней комнате грохотала музыка, заглушая звуки фонтанирующей рвоты, пол дрожал от топота танцующих. Казалось, трясется весь дом, однако ничто не в силах было прервать сон женщины, похожей на мышь, которая каким-то образом сумела уместиться наверху узкой книжной полки в полутора метрах над полом.

Никогда не понимал, какой смысл в этих вечеринках. Там вечно или жара, или холод, мертвая тишина или уши ломит от грохота, жуткая толпа или не с кем словом перемолвиться, нечего выпить или повальная пьянка — в общем, одни крайности. Не помню ни разу, чтобы в гостях я чувствовал себя хотя бы просто хорошо. Наверное, так и не бывает, во всяком случае, новогоднее сборище у Мэри Энн уж точно таким не было.

— Ты только представь себе, — весело щебетала она, помогая мне переступить через бездыханное тело, закутанное, словно элегантная мумия, в сорванную штору — видимо, ту самую, — сейчас по всему миру, наверное, проходят миллионы таких же точно вечеринок!

— Боже мой, какой ужас.

— Эх ты… Да где же, черт возьми, этот грек?

Мы вошли в кухню, чудом сохранив головы — массивная расписная тарелка, просвистев в воздухе, вдребезги разбилась о стену возле самой двери.

— Ах ты, сука!

— Ублюдок!

— Мелисса! Жюль! — поспешила вмешаться хозяйка. — Что вы творите! Это же праздничный сервиз!

— Извини, Мэри Энн, но он заслужил! Я поймала его в ванной с этой шлюхой Уной!

— Говорю же тебе, я просто помогал ей застегнуть платье!

— А как, интересно, оно вообще оказалось расстегнутым?

— Ну, ну, — заворковала Мэри Энн. — Немедленно поцелуйтесь и помиритесь! Неужели вам приятно начинать новое тысячелетие с глупой размолвки?

Решив, что сделала для примирения все возможное, она торжествующе схватила с окна бутыль «смирновки» и от души плеснула в грязный стакан с пятнами губной помады, не забыв добавить и в свой.

— Вот, это тебе! А теперь, если только я найду… Ой, да вот же он!

Она схватила меня за рукав и подтащила к фигуре, восседавшей в одиночестве на кухонном столе.

Если соединить Кита Ричардса на пике героиновой зависимости с Чарльзом Буковски после шестимесячного запоя, а потом добавить немного от тела Майлса Дэвиса перед самой смертью, получится примерно то, что я перед собой увидел. На нем были сандалии и что-то длинное из голубого атласа наподобие ночной рубашки, а в руке виноградная гроздь, от которой он с высокомерным видом откусывал по ягодке. «Распущенность» — пожалуй, самый сдержанный термин, словарную статью о котором он мог бы проиллюстрировать.

— О, привет! — расплылась в улыбке Мэри Энн. — Хочу вас кое с кем познакомить. Вот, это Лорен! А это… о, извините, я запамятовала, как ваше имя.

— Бахус, — проронил он снисходительно, с ленивой размеренностью пережевывая виноградину.

Я почти ощутил ветерок, который подняло это славное имя, промчавшись мимо ушей Мэри Энн.

— Ну что ж, мистер Бэкус, желаю вам с Лореном приятной беседы, а я пойду пообщаюсь с народом.

Она вышла. Вокруг нас с Бахусом сомкнулась странная тишина, оставив мир где-то в стороне. Я искал, что сказать, пытался придумать повод. Навыки общения — стойкая вещь. В конечном счете решил слегка съязвить:

— Ты что-то похудел, друг! Прямо не узнать. И без венка на голове. Что, забыл заскочить в цветочную лавку? Погоди, не отвечай, я и так догадаюсь… Общество анонимных алкоголиков плюс тренажерный зал — так?

Проглотив остатки водки, я с усмешкой уставился на него, ожидая реакции.

Бахус перестал жевать. В его взгляде не было ни враждебности, ни дружелюбия. Насладившись виноградиной до последнего атома, он заговорил:

— Издеваешься? Диснеевец хренов.

Я не сразу сообразил. Потом прыснул со смеху.

— Во-во, — продолжал он. — Клянусь Герой, я их чуть было в суд не поволок, когда вышел тот говенный мультик. Полным придурком меня выставили! Пентюх с ослиными ушами, да еще молнии боится! Это я-то, которому Зевс роднее, чем тебе утроба твоей мамаши! Потом, правда, передумал, баблом взял, до сих пор мне тридцать процентов отдают с каждой кассеты.

— Круто, — протянул я. Оторвал виноградину, подбросил на руке и запустил в угол. — Значит, теперь тоже в деле…

Водка на пустой желудок ударила в голову. Мне вдруг стало отчаянно весело. Оно даже и к лучшему, легче будет сделать то, что решил. Я потянулся к бутылке, намереваясь продолжить, но Бахус остановил меня:

— Погоди, дай мне.

Я недоуменно подставил бокал, и он поднял над ним руку. Прямо из ладони хлынула рубиновая струя, как будто из ран Христовых.

— Шланг в рукаве, — хмыкнул я, стараясь не выказывать удивления.

— Можно и так сказать, — пожал плечами Бахус.

Я осторожно пригубил напиток.

Прохладный бриз на зеленом склоне холма, брызги морской пены, жаркое солнце и прохладный ручеек в тени дубовой рощи. Вот это вино!

Голова закружилась, легкая, как облачко у Водсворта. Голос моего собеседника доносился словно из другой звездной системы.

— Вечеринки, пиры, карнавалы, оргии, сатурналии… можешь звать как угодно, Плутон их забери! Ну, или если уж дуть в мою дуду, то вакханалии. Так или иначе, суть одна, и законы одни и те же. Я бы мог вот такую книжищу о них написать! А о таких, как ты, — отдельную главу…

Я отхлебнул еще божественного вина.

— А что во мне такого особенного?

— Ты ложка дегтя, — фыркнул он. — Самоубийца. Пугало, урод.

Я зябко передернул плечами.

— Ну, так и что? Отговаривать собрался, да? И не…

Бахус примирительно поднял ладони. Ни шлангов, ни отверстий я там, к своему удивлению, не заметил.

— Да нет, просто мое мнение… Так сказать, взгляд с Олимпа.

Мне вдруг стало не до разговоров. Жизнь кончена. Уже без четверти, скорее бы.

— Ну и сидел бы там, — процедил я, поворачиваясь к двери. — Что тебе здесь понадобилось? Больше пойти некуда?

— Я и так везде, — рассмеялся Бахус.

Я обернулся.

— Как это?

Заговорщически подавшись вперед, странный гость пояснил:

— Все вечеринки, которые были, есть и будут, связаны между собой. Также, как все войны или совокупления, если верить Марсу и Венере. Надо только знать, как попасть с одной на другую.

— И как же?

— Я-то сам просто иду на зов и могу быть сразу везде. Как любой из богов. Я изначальный дух вечеринки, вечный и вездесущий, всепроницающий волновой фронт, принимающий материальную форму, как только складываются благоприятные условия. Ты — совсем другое дело, тебе без реквизитов не обойтись.

— Каких реквизитов? — вытаращил я глаза.

Бахус задрал рукав своего балахона. Вены у него на руке оказались не голубые, а пурпурные, винного цвета. И опять — никаких шлангов. Он поднял руку ладонью кверху жестом фокусника. Я не отводил глаз.

Рука еле заметно вздрогнула, и на ней появился предмет. На вид — обычный карнавальный рожок из бумаги и пластика, украшенный яркими вымпелами.

— Дунешь в него разок — и окажешься в другом месте. Выбор случайный в пределах дискретной матрицы вечеринок.

— Случайный? — удивился я.

Бахус пожал плечами.

— Закон природы. Один пьяный тип по фамилии Гейзенберг пытался мне как-то растолковать, но я так и не врубился. Хаос, вероятность, стохастика — почище сократовщины. Ах да, совсем забыл. Когда там окажешься, не вздумай выйти за психофизические границы праздника, типа на какие-нибудь похороны или День перемирия.

— Почему?

— За пределами вечеринки ты будешь в чужом пространстве-времени, и вся твоя масса тут же перейдете энергию. Представляешь? Хиросима по сравнению с этим покажется детской хлопушкой.

— Ну нет! — отстранился я. — Такого мне не надо, обойдусь как-нибудь.

— Возьми, мало ли что… — Он сунул мне рожок в карман пиджака.

— Ты говорил про реквизиты во множественном числе, — заметил я, сам удивившись своим словам.

Довольно ухмыльнувшись, Бахус произвел на свет новую игрушку — разрисованный в горошек остроконечный бумажный колпак. Не давая опомниться, нахлобучил его мне на голову и закрепил резинкой, больно щелкнув по подбородку.

— Сможешь теперь говорить на любом языке. И еще одно… — На ладони появился пакетик конфетти. — Бросишь на кого-нибудь щепотку, и он будет перемещаться вместе с тобой. — Пакетик отправился в другой карман. — Ну все, вали отсюда, уже почти полночь!

С этими словами он ловко развернул меня лицом к двери и пнул в зад. Я упал на колени, а когда вскочил, странный бог уже исчез, словно его никогда и не было.

Однако у меня на голове по-прежнему красовался карнавальный колпак. Содержимое карманов также оказалось на месте.

Черт бы побрал его дурацкие фокусы! Что за чушь! Меня ждут более важные дела.

Я снова прошел через гостиную, направляясь к балконной двери. Никто из перепившихся гостей, валяющихся на полу или занятых болтовней, не обратил на меня внимания. Сама Мэри Энн куда-то отлучилась.

Как и следовало ожидать, в промерзшем темном «патио» было пусто.

Я закрыл стеклянную дверь, отрезав себя от тепла и людского шума. Вскарабкался на узенькие перила. Холодный металл обжигал руки.

Далеко внизу расстилался искрящийся разноцветными огнями город, похожий на праздничную витрину у Тиффани. Резкий ветер раздувал полы пиджака, забирался в рукава, тянул за собой. Глаза начали слезиться от мороза.

Уже наклонившись вперед, я вдруг заколебался. Неужели нет другого выхода?

Тут кто-то сильно толкнул меня в спину…

— Счастливого пути! — донесся сверху насмешливый голос Бахуса.

Лишь успев пролететь этажей двенадцать, я догадался вытащить из кармана его подарок. Зажмурил глаза и принялся отчаянно трубить, как архангел Гавриил, выдувая протяжное жалобное блеянье.

Внезапно грозная стена ледяного шторма куда-то делась. Исчезло и отвратительное чувство невесомости.

Я сидел в широком мягком кресле. Вой ветра в ушах сменился дребезжанием пляшущей по столу посуды. Рядом кто-то тяжело пыхтел, другой вроде бы хрюкал, а третий визгливо пищал. Затем тот, который хрюкал, заговорил, вернее, выкрикнул пронзительным нечеловеческим голосом:

— Масла ей в уши, масла!

Я открыл глаза.

Развесистое дерево посреди лужайки отбрасывало изумрудную тень на длинный стол, изящно накрытый к чаю. Нос щекотал аромат свежей травы и теплых лепешек. Безумный Шляпник держал Соню за задние лапы, а Мартовский Заяц изо всех сил давил на плечи несчастного грызуна, пытаясь протолкнуть его в чайник. Алиса, само собой, только что ушла.

Видимо, окончательно сдавшись, Шляпник опустил Соню на стол. Голова ее так и осталась в чайнике. Писк постепенно затих, сменившись уютным похрапыванием.

Шляпник снял цилиндр и задумчиво почесал лысоватый череп. Я заметил, что шляпная лента потемнела от пота.

— Маслом, говоришь? — протянул он. — А зачем? Мы же не собираемся ее съесть.

Мартовский Заяц раздраженно сморщил нос и подергал усами.

— Идиот! Нет, конечно. Сонь едят только в месяцы, которые заканчиваются на «о», а сейчас май!

— Насколько я помню, — прищурился Шляпник, водружая цилиндр обратно на голову, — это ты придумал смазать мои часы маслом. Сам знаешь, что вышло. Опять то же самое?

— Однако тебе придется согласиться, что время на них теперь сильно отличается от прежнего!

Шляпник вытащил часы из кармана и скорбно воззрился на циферблат, потом опустил их в чашку с чаем.

— И в самом деле… Хотя правильное оно по-прежнему только дважды в сутки, дни кажутся намного длиннее!

— На этот раз, — надменно пояснил Заяц, — я имел в виду смазать маслом, чтобы было скользко!

— Ты сказал «в уши», а не «в виду»! — запальчиво возразил Шляпник. — Ты уши хотел смазать, я это точно помню, потому что так растерялся, как никогда раньше и, смею надеяться, позже.

— Ничего подобного! — завопил Мартовский Заяц. — Не говорил я такого! «В виду» — значит «в глазу»! Ей масло попало в глаз, и я хотел вытереть!

— Врешь!

— Чистая правда, как перед богом!

— Нет, врешь!

— Не вру!

Из чайника раздался приглушенный заспанный голос:

— Почему бы не попросить джентльмена в дурацком колпаке разрешить спор?

Заяц и Шляпник удивленно повернулись ко мне. Последовала долгая пауза. Я съежился в кресле, жалея, что под рукой нет бутылочки с надписью «Выпей меня».

Господи помилуй! Куда же меня занесло? Черт бы побрал этого Бахуса!

— Отлично придумано! — воскликнул Шляпник. — По-настоящему беспристрастен только тот, кто понятия не имеет об обстоятельствах дела!

Мартовский Заяц скептически смерил меня взглядом.

— У меня вызывает сомнение его пригодность. Он смотрит так, будто что-то ищет. Разве может нам помочь человек с миссией?

— Мы уже спрашивали одну мисс, и она ничего не ответила, — кивнул Шляпник.

— Вот оно! — захлопал лапами Заяц. — Он ищет ту девчонку!

Тут Соня, ухватившись одной лапой за носик чайника, а другой — за ручку, смогла наконец снять его с головы.

— Полагаю, что нет, — зевая, проговорила она. — Он ищет все равно какую девчонку.

— Ну, на такой случай всегда есть Королева…

— Или Герцогиня, — добавил Мартовский Заяц. — Ни одна не замужем.

— А как же Король?

— У них нет ничего с Герцогиней, это все грязные сплетни Валета!

— А Король разве не будет возражать, если кто-нибудь посватается к Королеве? — поднял брови Шляпник.

— С какой стати? Муж должен во всем уступать жене, особенно если он так могуществен, как Король!

— Значит, решено? Наш приятель в шутовском колпаке сегодня женится на Королеве?

— И никак иначе!

— Великолепно!

Взявшись за руки, Заяц и Шляпник принялись танцевать и петь:

Мы шумно свадьбу справим
Весеннею порой
И жениха поздравим,
Пока он с головой!

Тем временем Соня пробралась по столу между посуды и как ни в чем не бывало устроилась у меня на коленях. Я невольно вздрогнул, ощутив реальную тяжесть мехового клубка, из глубин которого снова послышался безмятежный храп.

Как вести себя внутри галлюцинации? Не сделать бы хуже… Впрочем, так или иначе, скоро эта вспышка бреда в духе Амброза Бирса естественным образом закончится на камнях мостовой под окнами квартиры Мэри Энн.

Нарезвившись вволю, два странных создания подбежали и склонились надо мной с двух сторон.

— Выпьешь вина? — предложил Мартовский Заяц.

— С-спасибо, — выдавил я. — А… вы не могли бы ответить на один вопрос?

— Только если ты его задашь.

— Если Бахус сказал правду, то почему я очутился на воображаемой вечеринке вместо настоящей?

— Что? Кто тут воображаемый, мы, что ли? — возмутился Заяц. — Это тебя кто-то околпачил, а мы вовсе даже настоящие! Вот! — Он наклонил голову и свесил длинное ухо. — Тоже, скажешь, воображаемое?

— Да нет, — вздохнул я, погладив бархатную шерсть. — Пожалуй…

— А как насчет нашей сонной подружки? Если бы мы были воображаемыми, как ты себе воображаешь, могла бы она с таким удовольствием поедать твое конфетти?

Вздрогнув, я схватился за карман. Мохнатая зверюга, не открывая глаз, умудрилась прогрызть дыру в пакете и уже набила полный рот.

— Эй!

Я вскочил на ноги, стряхивая Соню с колен. Она шлепнулась на траву и, так и не проснувшись, продолжала жевать.

Внезапно Безумный Шляпник с невероятной силой скрутил мне руки.

— С тем, кого отравил, нужно обращаться вежливо!

— Отрубить ему голову!

Я оглянулся.

Королева со своим двором была тут как тут. Я испытал невольное облегчение, заметив, что плоские карточные тела имели все-таки некоторую толщину, что делало происходящее хоть немного реальней.

Палач в маске сделал шаг ко мне. В руках у него вместо топора был нож для масла, взятый со стола.

— Мне очень жаль, что свадьба откладывается, — величественно произнесла Королева, — но я не могу выйти замуж за убийцу, пока он не заплатит жизнью за свои преступления!

Лезвие ножа коснулось моего горла. В отчаянии собрав все силы, я перекинул Шляпника через голову и швырнул в ряды придворных, которые обрушились как карточный домик. Потом выхватил волшебный рог и поднес к губам, успев услышать радостное верещание Мартовского Зайца:

— Великолепно! Фанфары в честь собственной казни!

Над парадной дверью величественного мраморного особняка в свете факелов, рассеивавших вечерний сумрак, можно было разобрать надпись:

РАБ, ПОКИНУВШИЙ ДОМ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ХОЗЯИНА,

ПОЛУЧИТ СТО УДАРОВ ПЛЕТЬЮ

— А, латынь… — послышался сонный голос у меня из-под ног. — Как бы мне хотелось уметь читать на этом чудесном языке! К несчастью, в школьные годы у меня развилась привычка засыпать, как только учитель начинал декламировать Цезаря. Даже теперь, стоит мне услышать какое-нибудь «Вени, Вилли, Винки», как я тут же начинаю клевать носом.

Сев по-кошачьи, Соня принялась лизать лапу и тереть круглое, так и не смазанное маслом ухо.

Я не верил своим глазам.

— А ты что здесь делаешь?

— Привожу себя в порядок. Я же вся в этих мокрых чайных листьях — бр-р! Извини, если смущаю. Наверное, там, откуда ты пришел, не принято умываться на виду у всех.

Стало быть, насчет конфетти Бахус тоже не наврал. А я-то надеялся, что все, связанное с Безумным Чаепитием, осталось позади…

— А где тут латынь? — удивился я.

— Как где? На вывеске, конечно.

— Здесь все по-английски, — возразил я.

— Прошу прощения, но я сама англичанка и смею надеяться, что достаточно знакома с языком соотечественников. Нет, это латынь, или я не отношусь к благородному семейству Сонь!

Не снимая с подбородка резинку, я приподнял колпак.

Надпись была латинская…

Вернул колпак на место.

Снова английский!

Будь я проклят!

Внезапное осознание постигшего меня несчастья свалилось мне на плечи всей своей тяжестью, придавив к земле. Оставшийся хмель улетучился в мгновение ока, как вспышка пороха.

Я и в самом деле был проклят.

Мне не суждено больше увидеть родной эпохи, разве что мельком, по прихоти беспорядочно вьющейся цепочки перемещений во времени и пространстве. Перескакивать надо будет постоянно, не имея времени даже толком осмотреться. Сколько в среднем длится вечеринка? Несколько часов, в лучшем случае день, а засиживаться позже других наверняка столь же смертельно, как и покидать общее веселье… Нет, при первом же «нам пора, все было чудесно» — рожок в зубы и валить, пока не поздно!

Неужели теперь я, который так ненавидит все эти гулянки, должен буду провести остаток своего сверхъестественного существования, сколько бы оно ни длилось, в роли их завсегдатая? Стану своего рода «Летучим Голландцем», променяв быструю и сравнительно безболезненную, хотя и не очень пристойную смерть на бесконечные сандвичи, коктейли, пустопорожнюю болтовню, дружеские попойки, скучные парадные обеды и бармицвы!

Я развернулся, готовый бежать куда глаза глядят. Интересно, больно это или нет — выступить в роли вспыхнувшей сверхновой?

С улицы послышались голоса. Я остановился. А как же другие люди? Одно дело уйти самому, и совсем другое — стать массовым убийцей, захватив с собой тысячи невинных!

Проклятый Бахус!

— М-м-м, — сладко зевнула Соня. — От этой латыни бросает в сон не хуже, чем от ромового пунша. Даже глаза слезятся.

Голоса приближались. Перед лицом неизвестности присутствие хоть кого-то знакомого рядом немного успокаивало.

— Не спи! — встряхнул я зверька.

— М-м-м… не могу, очень хочется.

Снова свернувшись в пушистый клубок, вероломный грызун уютно засопел. Я поспешно подхватил его на руки и отступил назад, укрывшись в тени и моля бога, чтобы случайно не пересечь невидимую границу вечеринки.

К счастью или несчастью, взорваться мне не пришлось.

На широком крыльце с колоннами появились гости. Все в роскошных цветных подпоясанных тогах, не считая, разумеется, рабов, одетых более скучно и однообразно. Свободные граждане явно успели как следует приложиться к напитку Бахуса и фасциев уже почти не вязали.

Краснолицый толстяк, вылитый актер Зеро Мостел, громко расхохотался.

— Ну что ж, Тримальхион, пускай ты невежа, бывший раб и неуклюж, как камелопард, но мы, пожалуй, не станем отказываться от твоего фалернского!

— Тс-с! Помолчи, Гликон, а то хозяин, чего доброго, услышит! — прошипела пожилая матрона, лицо которой показалось бы слишком накрашенным даже в наше время.

— Ну и пусть слышит! Да я ему прямо в его рябую рожу скажу!

— Я тебя прошу…

— Ладно, ладно.

В разговор вступила молодая женщина, которая пришла без слуг:

— Заходите, не ждите меня, я тут кое-что должна сделать.

Гликон снова расхохотался.

— Бьюсь об заклад, засунуть новый пессарий в свою сладенькую киску! Жрицы Приапа трудятся день и ночь…

На этот раз смеялись все, даже та, к которой была обращена нехитрая острота, хотя в ее хихиканье ясно слышалось раздражение. Женщина огрела шутника пучком каких-то трав, который держала в руках, и надменно произнесла:

— Квартилла прощает тебе твою грубость, Гликон, однако не могу поручиться, что мой небесный покровитель будет столь же милостив. Приап не прощает подобных оскорблений.

С толстых щек толстяка мгновенно схлынул весь румянец.

— Прости, о жрица, я не хотел никого обидеть! Э-э… не может ли скромное пожертвование в пользу храма, ну, скажем, сотня сестерциев, хоть немного загладить…

— Две сотни скорее смягчат Олимпийский гнев.

— Ладно, — буркнул Гликон. — Завтра утром пришлю раба.

Еще один ночной гуляка, здоровенный бугай с мечом на поясе, начал колотить в дверь. Лицом страшней обезьяны, он был исполосован шрамами, как дерево влюбленных в переулке. Под действием выпивки его природная вспыльчивость превратилась в кипящую злобу.

— Открывайте, во имя Ахиллеса! Пришел Гермерос, душа общества!

Дверь распахнулась, в ней стоял изможденный привратник в зеленой ливрее.

— Нет нужды шуметь, граждане, пир только начался. Проходите скорее, пока ночной холод совсем не уморил меня! Внимательней, с правой ноги!

Послушно переступив порог, гости исчезли за дверью.

Оставшись одна, Квартилла подозрительно осмотрелась по сторонам. Прижав Соню к груди, чтобы заглушить храп, я затаил дыхание. В мерцающем свете факелов жрица казалась сошедшей с полотна Альма-Тадемы. Богиня прерафаэлитов, с волосами как вороново крыло, в шелках и парче.

Пока я любовался, она подожгла от факела свой травяной букет, наполнив воздух ароматным дымом, и бросила на ступени крыльца. Потом торопливо задрала подол и присела на корточки над крошечным костром. Послышалось шипение струйки мочи, заливающей огонь.

— Во имя Приапа и Гекаты, Митры и Эйлетии, я приказываю демону явиться!

Повинуясь странному порыву, я шагнул вперед.

Женщина испуганно взвизгнула и, потеряв равновесие, повалилась на спину, задрав голые ноги.

Передвинув спящего грызуна под мышку, я подал ей руку, помогая встать. Все еще дрожа от страха, жрица поднялась на ноги.

— Вызывала? — буркнул я. — Что надо?

Она смотрела на меня вытаращенными от ужаса глазами.

— Не могу поверить, будто во сне… И надо же, как раз в ночь накануне последнего экзамена! Сколько раз я пыталась вызвать демона, и вот наконец… Ты такой… обыкновенный, ни грохота, ни огня… дыма, и того нет.

— Дым и огонь давно уже не в моде, разве что при разборках на Олимпийском уровне, да и тогда мы чаще обходимся газовой горелкой.

— Да нет, ты не подумай, я не жалуюсь. Ты и так очень впечатляешь — такой странный костюм, и вообще… Это что у тебя на шее — веревка висельника? Ладно, не отвечай, если тебе неприятно. Вот только… Никогда бы не подумала, что демоны бреются совсем как простые смертные.

— У меня сейчас трудный период. Жена ушла, и…

Глаза девушки заблестели.

— Ну да, как же я забыла! У каждого инкуба должен быть суккуб.

— Вот-вот, — мрачно скривился я. — Он самый.

Она оживленно схватила меня за руку и потянула вниз по ступенькам.

— Мы должны прямо сейчас пойти в храм! Как только Альбуция, наша верховная жрица, тебя увидит, она сразу же повысит мне сан. Мама с папой будут так рады!

Я торопливо высвободился и отпрянул к двери.

— Боюсь, ничего не получится. Мне позарез нужно быть на вечеринке… или на какой-нибудь другой.

Квартилла с озадаченным видом приложила указательный палец к уголку рта. Потом лицо ее осветилось очаровательной улыбкой.

— Понимаю. На тебе заклятие, да?

— Ага, — кивнул я. — Все этот Бахус, чтоб его…

— Вон оно что! Неразумно пренебрегать волей Энорха Семявержца. Советую тебе подчиниться.

— Как будто у меня есть выбор!

— А может, после пира? — Она с надеждой заглянула мне в глаза. — Придешь?

Разочаровывать ее мне очень не хотелось.

— Посмотрим.

Квартилла вспыхнула как греческий огонь.

— Вот и чудесно! Я весь вечер не отойду от тебя ни на шаг, а чтобы не было лишних вопросов, скажу, что ты umbra, случайный гость — так можно.

Перспектива стать спутником такой красотки не казалась слишком ужасной, и я молча кивнул. Она снова задумалась.

— А как тебя называть? Не демоном же…

— Лорен, — представился я.

— Как-то странно звучит… Может, Лаурентиус?

— Сойдет.

Удовлетворенная моим новым именем, Квартилла привычным движением одернула юбки и решительно постучала в дверь особняка. Все тот же иссохший привратник торопливо пропустил нас внутрь.

Сорока в золотой клетке у входа прострекотала пронзительное приветствие. Впереди открывалась длинная колоннада, украшенная цветными фресками.

— Вот этот плешивый урод, что на каждой картине, — наш хозяин, — показала Квартилла.

— Шустрый старичок, — улыбнулся я. — И Трою брал, и в Элизиум летал на пару с Меркурием!

Она обольстительно повела плечами.

— Если ты богат, то можешь позволить себе любую фантазию…

Привратник удалился в свою каморку и принялся деловито лущить горох в серебряную чашу.

— Евнух отведет вас на пир, — буркнул он, указывая на бесполую фигуру, появившуюся из тени колонны. — Надеюсь, ваш зверь достаточно обучен, чтобы не осквернить драгоценные ковры моего хозяина?

Я совсем забыл, что держу под мышкой дремлющую Соню.

— Он хорошо воспитан, разве что чай иногда прольет.

— Лишь бы на парчу не пролил.

Мы двинулись за евнухом вдоль колонн и вскоре вступили — конечно же, с правой ноги — в огромную столовую, заполненную пирующими и ярко освещенную масляными светильниками, свисавшими с потолка. Вокруг центрального стола располагались полукругом три больших ложа, а несколько десятков поменьше были разбросаны по всему залу. Люди толкались, болтали, пили и смеялись, энергично поглощая изысканные миниатюрные закуски.

Нас сразу обступил и слуги. Одни омывали нам руки ледяной водой, другие подставляли золотые чаши, куда она стекала, третьи ловко орудовали мягкими полотенцами. Соню пришлось посадить на плечо.

Внезапно я ощутил, что с меня стаскивают туфли.

— Эй!..

— Это просто педикюр, Лаурентиус, — удивленно глянула Квартилла, уже расставшаяся с сандалиями. — Разве в царстве Гадеса его не делают?

— Не на вечеринках.

Молодая жрица наслаждалась почтительным вниманием слуг, словно бездомная кошка, подобранная Рокфеллерами.

— Как прекрасна цивилизация! Я с самого посвящения не была на нормальной вечеринке.

Я постарался побыстрей покончить с неприятной процедурой и нетерпеливо махнул рукой.

— Пошли познакомимся с хозяином.

Утопая босыми ногами в ворсистом ковре, мы пересекли зал. Квартилла надулась, недовольная прерванным педикюром.

— У вас, демонов, все такие нетерпеливые?

— Только те, у кого отняли жену, работу, крышу над головой и помешали покончить с собой.

— О!

Квартилла подвела меня к главному ложу. С одной его стороны возлежал Тримальхион. Он непрерывно хлюпал носом и кутался в красный шерстяной шарф. Стенные фрески в прихожей явно преувеличивали его скудные достоинства. Рядом с магнатом устроился Гермерос, сжимая в мясистой лапище огромную бутыль вина. Тога его была усеяна останками десятков креветок. Когда мы подошли, он раскатисто рыгнул и впился плотоядным взглядом в Квартиллу. Глаза его сверкнули как две фотовспышки.

— А, моя возлюбленная жрица, — жеманно прошепелявил Тримальхион, — как любезно с твоей стороны навестить меня. Надеюсь, твоя наставница Альбуция в добром здравии?

— Ваше приглашение — высокая честь для меня, достойный господин. Моя наставница здорова, хотя и немного утомлена, обслужив великое множество воинов, как и все мы, жрицы Приапа. Вы же знаете, какими дикими легионеры возвращаются со службы в провинциях…

— Иди сюда, шлюха, — прорычал Гермерос. Он попытался цапнуть Квартиллу за ляжку, но девушка ловко увернулась. — Я покажу тебе, что такое бронзовый жезл настоящего солдата!

— Впрочем, — как ни в чем не бывало продолжала она, — чтобы тронуться умом, совсем не обязательно отправляться в Сирийскую пустыню. Зачастую вполне хватает инцеста родителей.

Сзади послышался оживленный шум, и магнат тут же потерял к нам всякий интерес. Меня даже не успели представить.

— Рад, очень рад, — торопливо проговорил он, заправляя за шарф роскошно вышитую пурпурную салфетку с бахромой. — Занимайте места и наслаждайтесь.

Мы пристроились неподалеку, и мне наконец-то удалось избавиться от сопящего комка меха, занимавшего руки.

Кушанье, заставившее хозяину забыть о гостях, внесли и поставили на главный стол четверо слуг. Огромное плоское блюдо размером с дверь было инкрустировано мозаикой в виде знаков Зодиака, и возле каждого располагалась соответствующая символу пища. Медную куполообразную крышку в центре вскоре убрали, и под ней обнаружились жирная дичь, рыба, запеченная целиком и словно плавающая в соусе, и заяц, на спине которого красовались голубиные крылья — очевидно, для сходства с Пегасом. Рядом лежало что-то непонятное, бледное и бесформенное.

Квартилла схватила меня за руку и радостно взвизгнула:

— О Лаурентиус! Свежее свиное вымя, мое любимое!

Весь страх, напряжение и отчаяние этой безумной ночи и всей предшествующей недели собрались у меня в желудке в один тошнотворный комок, который немедленно двинулся к горлу, словно скорый поезд. Поняв, что не успею встать, я отвернул голову… и увидел сзади слугу с медным тазом наготове.

Приступ неудержимой рвоты продолжался целую вечность. Когда я, обессилев, откинулся на ложе, гости разразились бурными аплодисментами. Когда затихли последние хлопки, послышался голос Тримальхиона:

— Чужеземный спутник Квартиллы первым заслужил почести! Увенчать его лаврами!

Слуга нацепил мне на шею пышный венок из каких-то цветов.

Квартилла чмокнула меня в щеку.

— Потрясающе, Лаурентиус! Отрыжка просто демоническая, да еще в самом начале!

Дрожа от слабости, я принял из рук другого слуги влажную ароматную салфетку и вытер рот.

— Спасибо. Со студенческих времен такого не припомню.

— Теперь попробуешь вымя?

С трудом подавив новую волну тошноты, я качнул головой.

— Нет, благодарю, угощайся сама. Мне бы выпить…

— Мед для славного Лаурентиуса! — приказала жрица, хватаясь за свиной сосок и отпиливая его ножом.

Глотнув меду и прополоскав рот, я улегся поудобней и принялся наблюдать. В конце концов, не часто ведь удается поприсутствовать на настоящей римской оргии!

Реальность, впрочем, не вполне оправдала мои ожидания. Легендарная эпоха упадка империи в подметки не годилась двадцатому веку. Собравшихся интересовали лишь сплетни да набивание желудка всевозможными экзотическими яствами, причем Квартилла играла далеко не последнюю роль среди участников этого отталкивающего соревнования по причмокиванию, облизыванию пальцев и перемыванию косточек. Короче говоря, на обедах Ротари-клуба бывало и повеселее. Кульминацией вечера стала семейная ссора. Жена запустила в мужа тарелкой, тот успел увернуться, и пострадавшим едва не оказался сам Тримальхион.

— Ах ты, сука!

— Ублюдок!

— Юлий! Мелисса! — поспешил вмешаться хозяин. — Что вы творите! Это же коринфский сервиз!

— Извини, Тримальхион, но он заслужил! Я поймала его в туалете с этой шлюхой Унотеей!

Певцы пели (Это хит из «Парня Асафетиды», — подмигнула Квартилла), танцоры танцевали, жонглеры жонглировали. После очередного блюда — зажаренного целиком кабана с начинкой из живых дроздов — на сцену выбежала парочка крикливых шутов в живописных лохмотьях.

— Меня зовут Хайга, а моего друга — Хатта!

— Не верьте, он лживый фракиец!

— С чего это ты так разозлился, Хатта?

— Ты сказал, что меня зовут Хатта!

— Разве это не твое имя?

— Ну конечно, мое!

— Тогда в чем же дело?

— Меня так вовсе не зовут!

— А как же тебя зовут?

— Сумасшедшим!

Аудитория разразилась хохотом.

— Парадокс, достойный Зенона! — провозгласил Тримальхион, швыряя шутам горсть монет.

На протяжении всего вечера Гермерос, которого явно раздражала наша близость с Квартиллой, обрушивал на меня залпы свирепых взглядов, сопровождавшихся грозным рыком. Стоило ей обернуться ко мне, как в его глазах вспыхивали огоньки бешенства. Несколько раз я уже сжимался, ожидая неминуемого нападения, но, к счастью, громила так и не решился нарушить мирное течение застолья.

Град яств и напитков все не ослабевал. Перемены блюд, с базарной помпезностью объявляемые Тримальхионом, становились все изысканнее. Я осушал чашу за чашей, пока мои зрение и слух не начали терять четкость, словно размытая логика нейронной кибернетической сети, из-за которой я потерял, то есть потеряю, работу две тысячи лет спустя.

Мне почему-то показалось отличной идеей опустить голову на колени Квартилле и слегка вздремнуть. Пускай Гермерос делает что хочет, вот только эта дурацкая шляпа… Я снял колпак и нахлобучил на голову Соне, чтобы не потерять. Болтовня за столом немедленно превратилась в бессмысленный поток звуков, убаюкавший меня окончательно.

Очнулся я от дикого вопля Сони.

На столе красовался последний шедевр из кухни Тримальхиона — какие-то мелкие грызуны в сахарной глазури. Раз в десять меньше моей Сони, в остальном они были точной ее копией.

Соня продолжала что-то неразборчиво визжать на латыни. Я сорвал с нее колпак и надел на себя.

— Какой сейчас месяц? Какой месяц? — вопила она теперь уже по-английски.

Я перевел вопрос Квартилле.

— Э-э… квинтилий, кажется, — подумав, ответила жрица.

— Но ведь он не кончается на «о»! — всхлипнула Соня. — Как они могли учинить такое с моими родственниками, не дождавшись даже октября!

— Октябрь тоже не кончается на «о», — заметил я.

— Он хотя бы начинается!

В зале воцарилась мертвая тишина. Все испуганно уставились на нас, некоторые выставили пальцы рожками от сглаза.

Гермерос, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Это злой чародей! Иначе как бы такой замухрышка смог овладеть жрицей? Ее надо освободить! Смерть колдуну!

Подняв меч, он двинулся в мою сторону.

Я поспешно нащупал в кармане прогрызенный пакетик с конфетти и вытряхнул немного на Квартиллу. Потом поднес к губам волшебный рог…

— Он призывает на помощь духов! — заорал Гермерос и, бросившись вперед, неуклюже повалился на наше ложе.

Дунув изо всех сил, я успел заметить, что один кружочек конфетти слетел с плеча Квартиллы на него. Черт подери…

После масляных римских ламп солнечный свет был так ярок, что я невольно зажмурился, надеясь, что Гермерос, если он последовал за нами, испытывает те же неудобства. Судя потому, что лезвия меча, вонзающегося в мою измученную грудь, я не ощутил, злобный вояка в этот момент столь же неистово тер глаза. Слепящие пятна постепенно исчезали из поля зрения, одновременно в слух вторгались чеканные ритмы электрогитары, а по некоторым привычным звукам я понял, что нашу странную компанию обтекает непрерывный поток людей.

Наконец я обрел зрение.

Квартилла с отвисшей от изумления челюстью медленно кружилась на месте, знакомясь с новой обстановкой. Гермерос, опустив меч и явно не веря глазам, неуклюже потирал ручищей обезьянью физиономию. Соня снова беззаботно похрапывала у моих ног, совершенно позабыв о печальной участи своей родни.

Вокруг виднелись современные кварталы, мы стояли у ворот какого-то парка. Мимо двигались толпы людей, преимущественно молодежи, направляясь к зеленым лужайкам. Кто-то на ходу кинул в урну газету, и я подхватил ее.

Это был «Сан-Францисский оракул». В глаза бросился заголовок, набранный аршинными буквами:

ПЕРВЫЙ ВСЕНАРОДНЫЙ ПОП-ФЕСТИВАЛЬ

Год тысяча девятьсот шестьдесят седьмой, я родился — рожусь — только через десять лет!

Знаменитое Лето Любви!

Квартилла перестала кружиться и обернула ко мне сияющее лицо.

— Лаурентиус! Это просто замечательно! Ты перенес нас в свой подземный мир!

— Где-то так, — хмыкнул я. — С ошибочкой на полсотни лет и ширину континента.

— Я и не подозревала, что в царстве Плутона есть такие чудеса! Вот Альбуция удивится!

Меня охватили угрызения совести. Взял и выдернул бедную девочку из родного времени и места, причем навсегда, из чистой жадности, чтобы и дальше лицезреть ее прелести. А что теперь — как я ей расскажу?

— Понимаешь, Квартилла… Ой!

Клинок Гермероса уперся мне в горло. Судорожно сглотнув, я измерил кадыком его остроту.

— Демон проклятый! — сплюнул вояка. — Нечистый дух! Сейчас же верни нас в Рим или я проткну тебя как мешок дерьма!

— Послушай, Гермерос… Это не так просто, как ты думаешь…

Лезвие впилось в кожу.

— Хватит отговорок! Живо!

— Я не могу!

У Гермероса, по-видимому, в спине скрывалась такая же кнопка, что у Мэри Энн. Угрюмое лицо его мгновенно вспыхнуло бешеной яростью.

— Тогда пусть я буду проклят, а ты сдохнешь!

Снова зажмурившись, я лихорадочно пытался припомнить какую-нибудь молитву.

— Эй, чувак, ты что там бузишь? — послышался незнакомый голос.

— Не горячись, брат, расслабься, — поддержал его другой.

Я открыл глаза.

По бокам Гермероса стояли двое незнакомцев. С волосами до пупка или того ниже, лица разрисованы цветочками и символами мира. На одном был высокий цилиндр, белая рубашка с кружевами и расклешенные джинсы, другой щеголял в бандане, над которой болтались тряпичные кроличьи уши, меховой жилетке на голое тело и зеленых бархатных брючках в обтяжку.

— Твоей чикалкой и поранить кого-нибудь недолго, — укоризненно заметил Цилиндр.

— Разве ты не знаешь, что сегодня в программе только кайф под солнышком? — поднял брови Кролик.

Внешность хиппи явно выбила из колеи защитника империи. Обретя наконец дар речи, он недоуменно покрутил головой.

— Мне много чего пришлось повидать: и друидов, которые мажутся синькой и бегают в чем мать родила, и вшивых сирийских отшельников, дочерна сожженных солнцем. Но я готов отдать в рабство собственную мать, если встречал когда-нибудь адово отродье, подобное тому, что ты вызвал, колдун! — Скрипнув зубами, Гермерос снова поднял меч и приставил к моему горлу. — Пускай они разорвут меня на куски, но я сделаю что задумал!

Цилиндр обернулся ко мне.

— Ты врубился в его базар, чувак?

— Он сказал, что рад вас видеть, но меня все-таки убьет.

Кролик прищелкнул языком.

— Не в кайф.

— Напряжно, — согласился Цилиндр.

— Негатив.

— Полный отстой.

Заложив в рот два пальца, Кролик издал пронзительный свист. Из толпы мгновенно материализовалась парочка здоровенных Ангелов Ада, грязных, бородатых и затянутых в кожу. Прежде чем Гермерос успел сообразить, что к чему, он уже болтался между ними со скрученными локтями.

Я с облегчением перевел дух, соображая, что сказать.

— Он тут это… спекся немного. Подержите его немного, парни, пока в себя не придет… Ах да! Только из парка не уводите, ладно?

Поднять на воздух весь Сан-Франциско в день такого знаменательного события мне совсем не улыбалось.

— Само собой, брат, — благосклонно проворчал один из Ангелов. — Мы тут для того и нужны.

Они удалились мерным шагом, волоча за собой рычащего от бессилия римлянина.

Я знал, что передышка лишь временна. Намертво привязанный силой магии, Гермерос теперь никогда не оставит меня в покое. Тем не менее на сердце стало чуть веселее.

Квартилла молча наблюдала за всей сценой, побледнев от испуга. Она робко взглянула на меня.

— У тебя могучие слуги, Лаурентиус. Удивительно, что я сумела вызвать такого сильного демона, как ты.

— Красота правит миром, — улыбнулся я.

Она зарделась от смущения.

— Мне так давно не делали комплиментов… Обычно просто сунь-вынь-спасибо-богиня — и поминай как звали.

— Ну, со мной так не будет… — Теперь уже смутился я.

Ну конечно, не будет. Мы обречены вечно толкаться в толпе.

Сзади кто-то вежливо откашлялся. Я обернулся. Двое хиппи с улыбкой смотрели на нас.

— Хотите присоединиться? — спросил Цилиндр.

— А как же!

— Клево! — одобрил Кролик. — Прикид у вас — полный улет.

Пожалуй. Оба босые, я с мятой цветочной гирляндой на шее, небритый и испачканный рвотой, девчонка завернута в цветную простыню. В самый раз.

— Мы, кажется, не знакомы, — проговорил Цилиндр. — Мое имя Флетчер Платт, а это мой друг — Лайонел Стокли Дэвид Ван Камп, наследник овощеконсервного бизнеса, широко известный в узких кругах как ЛСД.

Приподняв цилиндр, Флетчер отвесил поклон Квартилле. ЛСД наклонился и галантно поцеловал ей руку.

— Я Лорен, а это… э-э… Квартилла, — пробормотал я.

— Ну вот и славненько. А что у вас за крыса?

— Какая крыса? — Я совсем забыл про спящую Соню. — А, она… эта, как ее… капибара. Самый большой в мире грызун, из Южной Америки.

Хиппи с сомнением переглянулись.

— Может, ее лучше на поводке? — почесал затылок ЛСД.

— Да нет, зачем… она совсем ручная.

— Клево, — с уважением кивнул Флетчер. — Так чего мы ждем? Пошли потусуемся.

И мы пошли.

Пробираясь сквозь густеющую толпу с Соней на руках, я наслаждался иллюзией свободы. В отличие от тошных квартирных вечеринок, вызывающих клаустрофобию, сборище на свежем воздухе под открытым небом казалось раем.

Я купил с лотка пару хот-догов. Квартилла с опаской откусила кусочек, а потом, распробовав, мигом проглотила остальное. Соня сжевала большую часть моего, так и не проснувшись. Потом мы стали подниматься на Холм Хиппи, чтобы получше оглядеть происходящее.

По пути я все время искал глазами Бахуса. Вряд ли он стал бы пренебрегать столь масштабным событием. Может быть, встретившись с ним, я смогу вымолить себе свободу… Да разве в такой толпе кого-нибудь найдешь? Тут небось не одна тысяча наберется. Сколько я ни вглядывался, фонтанов вина, бьющих из ладони, заметить мне не удалось.

Забравшись на самую вершину, мы без сил повалились на траву. В стороне, чуть пониже, вовсю надрывался какой-то оркестр.

— Кто играет? — спросил я.

— Да ты что, чувак, с луны свалился? — с недоумением взглянул на меня Флетчер. — Это же «Квиксильвер мессенджер сервис», не узнаешь?

— Ух ты! — Я благоговейно покачал головой. — Живая история! Как будто на Вудсток попал!

— История? Какой еще Вудсток? Ну ты, брат, совсем выпал…

Квартилла была совершенно покорена новой для нее музыкой, и я объяснил ей, кто играет. По-латыни вышло прикольно.

— Вестники Меркурия? — ахнула она, покачивая бедрами в такт ритму. — Какая честь!

Я устало откинулся на мягкую траву. Один Господь знает, куда нас забросит в следующий раз. Хоть немного расслаблюсь, пока есть возможность…

— Ты как насчет затянуться? — вторгся в мои размышления ЛСД, демонстрируя внушительных размеров косяк.

— На сто мегов, чувак!

— Чего?

— Ладно, давай…

После того как по кругу прошел третий косяк, день стал светел как стекло, и все мои заботы испарились.

— Я чувствую себя дельфийским оракулом, — хихикнула Квартилла.

— Блин! Я врубился! — просиял ЛСД. — Вот это кайф, даже школьную латынь вспомнил!

— Между прочим, даже Гусеница уж на что скряга, а дает мне время от времени затянуться трубкой! — заметил сонный голос.

Флетчер и ЛСД окаменели, уставившись на очнувшуюся «капибару». Глаза у них стали величиной с блюдца на Безумном Чаепитии.

ЛСД пришел в себя первым и медленно, очень медленно протянул Соне косяк. Сделав затяжку, она отдала его обратно.

— Благодарю вас, сэр. Я уже говорила, что вы напоминаете одного моего знакомого?

ЛСД одним махом прикончил остаток.

— Ну и ну! Вот это улет! Как ты там говорил, чувак?

— На сто мегов?

— Во-во!

Он прикурил новый косяк от старого, и мы продолжали курить уже впятером.

Ничто не нарушало мирного течения дня. Разносчики раздавали бесплатно банки холодного пива, кто-то подарил баллончик со сжатым воздухом и приделанным рожком с кнопкой. Флетчер и ЛСД упражнялись на этом музыкальном инструменте, пока не устали.

Когда парк заволокли вечерние тени и народное гулянье начало выдыхаться, настроение у меня упало. Остальные тоже загрустили.

— А скажи, чувак, правда было бы клево, если бы такие тусовки никогда не кончались? — задал Флетчер риторический, как он считал, вопрос.

Мой кайф к тому времени еще не совсем выветрился.

— Тебе в самом деле хотелось бы, чтобы жизнь стала одной сплошной вечеринкой?

— Еще бы, черт побери! Кому бы не хотелось?

Я отсыпал из кармана горсть конфети.

— Значит, само небо послало вам меня, парни! Вот посыплю вас этим эльфийским порошком, — что я немедленно и сделал, — подую в волшебный рог — вот этот — и веселье никогда не кончится!

— Заводной ты, чувак! — заржали хиппи. — Валяй попробуй!

— А вот сейчас сами убедитесь… — начал я и осекся, почувствовав спиной холодную сталь.

— Ну все, чародей! — прорычал Гермерос. — Теперь ты мой!

Я поднес было рог к губам, но тут же вскрикнул от боли — кончик острия впился в кожу.

— И не думай! — хмыкнул легионер.

— Дай-ка я, — шагнул вперед Флетчер.

Он выхватил у меня рог и воткнул в баллончик с воздухом вместо старого.

Потом надавил на кнопку.

Раздался мощный непрерывный рев, и мир вокруг нас взорвался.

Все пиры, вечеринки и оргии, когда-либо происходившие в истории, проносились мимо нас, словно в фильме, пущенном с фантастическим ускорением. Я танцевал в салоне «Титаника», сидел на пикнике с двумя французами и обнаженной женщиной, смаковал шампанское на холме, наблюдая за наполеоновским сражением, отплясывал буги-вуги в «Клубе 54»… Древнеегипетский храм, монгольская юрта, бальный зал в старой России… И это все лишь в течение первой пикосекунды.

Собрав в кулак всю волю, я попытался шевельнуться, но движения как будто сковывала вязкая патока. В непрерывном потоке мелькающих сцен мое тело было неподвижной скалой, которой легче разрушиться от времени, чем двинуться с места.

Наконец, через миллион миллионов вечеринок, я сумел повернуться к Гермеросу лицом. В этот момент рог вдруг замолчал — очевидно, Флетчеру удалось отнять палец.

Мы стояли в тесном кольце древних ящеров! Тираннозавров, если быть точным. И они танцевали — сотрясая землю и издавая мелодичный рев. Короче, веселились как могли.

Гермерос в ужасе заскулил, но мне было его не жалко.

— Ты был не прав, старик, — укоризненно заметил я и пихнул его в грудь изо всех сил, вытолкнув за круг участников вечеринки, и одновременно заорал: — ФЛЕТЧЕР, ЖМИ!!!

Рог зазвучал как раз вовремя. Еще доля секунды, и было бы поздно.

Вспышка чудовищного взрыва, расплавившего пространственно-временной континуум, преследовала нас еще тысячу-другую тусовок, но, к счастью, так и не настигла.

С исторической массовой тусовки — к доисторическому массовому вымиранию. Меа culpa,[2] чуваки…

Рог снова затих. Я благодарно перевел дух. Наверное, кончился воздух в баллончике.

Осторожно приоткрыв сначала один глаз, потом другой, я увидел перед собой Флетчера с обрывком волшебного рога в руке. Бумага — слишком непрочный материал.

Что это? Снова квартира Мэри Энн! Встреча нового тысячелетия, похоже, была еще в полном разгаре.

Я без сил рухнул на стул.

— Опять все сначала, будь оно проклято!

В комнату вбежала хозяйка, лучась своим обычным оптимизмом.

— Лорен! Ты все-таки справился, я так рада!

— Не надо шуток, Мэри Энн. Если бы ты знала, через что мне пришлось пройти…

— Да какие шутки! Я тебя двадцать лет не видела, с той самой ночи, когда ты вдруг исчез, напугав нас всех до полусмерти!

— Двадцать?..

Я пристальнее вгляделся в лицо хозяйки… Да, в самом деле, морщин у нее порядком прибавилось.

Стало быть, вернулся я совсем не туда, откуда начат Из чего следует, что я по-прежнему взрывоопасный гость, но на этот раз шансов на спасение нет. Как только вечеринка закончится, наша странная компания отправится в тартарары, разнеся заодно вдребезги весь земной шар.

Я повесил голову.

— Простите меня все. Простите…

— Да что ты все ноешь? — возмутилась Мэри Энн. — Черт побери, Лорен, ты, наверное, единственный человек на свете, которому сейчас не весело!

— Почему единственный?

— Ну как же… Ты же знаешь, с тех пор как эти нейронные — как их там — штуковины взяли на себя всю работу и управление, весь мир стал одной сплошной вечеринкой!

Я поднял глаза.

— Ты хочешь сказать, что никому больше не нужно работать?

— Ну конечно! Осталось только веселиться, от рассвета до заката и всю ночь напролет, сколько хочешь, куда бы ты ни пошел!

Я обернулся. Флетчер с ЛСД смущенно переминались с ноги ка ногу, вопросительно глядя на меня.

— Парни, это та самая бесконечная тусовка, которую я вам обещал! Прошу прощения, что нас немного растрясло по дороге.

— Вот это кайф!

— Клево!

— А травку тут дают?

Мэри Энн решительно взяла их под руки.

— Сейчас все будет, пошли. А ты, Лорен, давай развлекайся… Классный у вас прикид, мальчики!

Впервые с начала знакомства мы с Квартиллой остались наедине. Если, конечно, не считать соседства с блестящими от пота голыми телами игроков в «бутылочку». Я взял девушку за руки и взглянул ей в глаза.

— Восславим Бахуса… — произнес я, не найдя больше слов.

— О да! — улыбнулась она. — Я буду рада показать, как это делается.

По пути в спальню до нас донесся заспанный голос Сони:

— А что это у вас там булькает, неужели кальян?

Двойной Феликс

Пролог

Похороны по большей части довольно слезливое мероприятие, и обряд прощания с Феликсом Реном не представлял собой исключения. Хотя, конечно же, в данном случае никакой необходимости в слезах не было. Феликс сам бы так и сказал, приди это ему в голову заранее, до момента его давно ожидаемой и вполне предсказуемой кончины. Если бы присутствующие на церемонии знали про Тоша и его оригинальный ошейник, у них был бы даже повод для сдержанной радости.

За исключением, разумеется, убийц.

Весь битком набитый храм, от первого ряда скамей, где красовалась хорошенькая молодая вдова миссис Рен — бывшая Галина Балибан, титулованная правнучка обедневшего русского графа в изгнании, — до последних рядов, заполненных служащими «Рен биогармоникс» и однокашниками Феликса из Калифорнийского технологического, дружно утирал потоки слез и подавлял рыдания. Даже священник, восхваляя достоинства покойного, с трудом сохранял самообладание.

Вероятно, самый худший из людей, топтавших нашу грешную землю, и то удостаивался на своих похоронах чьих-либо слез. Престарелая мать Сталина, не расстреляй он ее вовремя, наверняка поплакала бы над гробом сыночка. Однако слезы, проливаемые сегодня, нельзя было назвать ни скупыми, ни тем более крокодильими. Феликса Рена любили, и любили искренне. Каждый, кто когда-либо имел с ним дело, уходил с чувством глубокого уважения и привязанности. Феликс Рен возвышался в общем мнении словно принц среди низкой толпы. И теперь при одном взгляде на закрытый гроб каждый из присутствующих снова и снова ощущал в душе боль, вызванную столь нелепым и случайным безвременным концом.

Преодолев минутную слабость и хлюпая носом, священник перешел к заключительной части своей речи:

— И то, что Феликс Рен принял смерть в своем любимом кабинете, за рабочим столом, в поисках еще одного чудодейственного эликсира, который должен был облагодетельствовать человечество, представляется вполне закономерным. Мы вряд ли когда-нибудь узнаем, что заставило блестящего ученого с его огромным опытом забыть о мерах предосторожности и случайно уколоться иглой, впрыснувшей смертельный яд в его кровь… да и не наше это дело. Представители власти, — священник многозначительно глянул в сторону дверей, где стоял, неловко теребя шляпу в единственной руке, мужчина сурового вида, — убеждены, что смерть Феликса Рена произошла по воле случая и находится в ряду тех необъяснимых несчастий, коим так подвержены мы, смертные. Возможно, Господь в своей великой мудрости…

— Да кончай ты совать свой поганый язык мне в ухо!

Тишину, которая последовала за этим в высшей степени неожиданным и неуместным восклицанием, можно встретить, наверное, лишь в самой глубине Карлсбадских пещер. Внезапно сквозь раскрытые двери стало слышным весеннее чириканье воробьев в полумиле от церкви.

Все взгляды теперь были прикованы к изящной фигурке вдовы Рен, облаченной в траур. Вскочив на ноги, она гневно обернулась к мужчине, сидящему рядом. Темная вуаль едва скрывала искаженные яростью черты лица. Женщина явно была готова разразиться дальнейшими потоками брани, однако с видимым усилием овладела собой. Окинув потрясенную аудиторию страдальческим взглядом, полным раскаяния, она вдруг взвизгнула и схватилась за юбку. В противоположность первой реплике, выданной с пронзительными интонациями теннесийской торговки, новое восклицание прозвучало с экзотическим иностранным акцентом:

— Я… меня… колоть сзади!

Человек, на которого был прежде обращен ее гнев, тоже вскочил. Дюжий и плечистый, в тесноватой шоферской униформе и с шапкой черных волос, стриженных под горшок, он напоминал лицом кого-то из известных диктаторов.

— Дозвольте вывести вашу светлость из этого выпендрежного балагана, — хрипло проговорил он, по-хозяйски схватив вдову за локоть.

Миссис Рен возобновила сдержанные рыдания.

— Да, Стэггерс, пожалуйста, — запинаясь, проговорила она, — мне… я… подожду в машине.

Безутешная вдова и шофер чинно проследовали по церковному проходу. Проводив их взглядом, священник продолжил речь, и внимание присутствующих вновь обратилось к алтарю.

Однорукий мужчина, стоявший в дверях, шагнул вперед и слегка поклонился. Правый рукав его пиджака был аккуратно подколот булавкой.

— Миссис Рен, мистер Стэггерс, можно вас на два слова?

— Да, конечно, инспектор Стамбо, только лучше снаружи… из уважения к усопшему.

— Само собой, — хмыкнул полицейский.

На покрытой гравием подъездной аллее ждал длинный белоснежный лимузин с затемненными стеклами. Подойдя вслед за остальными к машине, инспектор Стамбо аккуратно надел шляпу и полез освободившейся рукой в карман за сигаретой. Закурив, он некоторое время молча буравил собеседников взглядом, который не раз в прошлом помогал ФБР оперативно и без лишних осложнений завершать переговоры с террористами. Потом сказал:

— Я всего лишь хотел сообщить, миссис Рен, что хотя дело о гибели вашего мужа официально закрыто, я намерен продолжить расследование самостоятельно. Думаю, мы узнали не все, что можно было узнать. Остались еще кое-какие зацепки…

Женщина одарила сыщика ослепительной улыбкой.

— Я ценю вашу заботу, мистер Стамбо… Грейди, если позволите, но… я вполне удовлетворена результатами следствия, и мне кажется, что дальнейшие ваши старания были бы пустой тратой времени, не говоря уже о дополнительных страданиях несчастной вдовы, которой хотелось бы поскорее забыть об ужасной трагедии.

— Во-во, — подхватил шофер, — и вообще это не очень-то законно! Какое у тебя право ходить тут и вынюхивать, когда все уже… Ой!

Миссис Рен, пнув его в щиколотку, ловко обратила временную потерю равновесия в приступ слабости.

— О, мне так плохо, я с трудом стою на ногах… Нам действительно нужно разговаривать именно сейчас?

— Нет, не обязательно, но я еще свяжусь с вами.

Стэггерс шагнул вперед.

— Надеюсь, ты не в обиде… Мамбо. Держи!

Грейди холодно посмотрел на протянутую правую лапищу шофера.

— Видно, скоро свиньи начнут летать, если у червяков появились руки.

Отвернувшись, он сел в свой побитый «форд-эскорт» и укатил прочь.

— Хе-хе, — хищно осклабился Стэггерс, глянув искоса на миссис Рен. Лицо его тут же приобрело зловещее выражение. Отбросив манеры услужливого шофера, он рывком распахнул дверцу лимузина и затолкал хозяйку внутрь. — Давай поворачивайся, тупая корова! — Потом уселся сам, взял женщину за плечи и хорошенько встряхнул. — За каким хреном тебе понадобилось выеживаться у всех на виду?

Миссис Рен молчала со скучающим видом, и скоро, устав ее трясти, Стэггерс угомонился.

— Ты закончил? — холодно спросила она.

— Да, на этот раз… Ух!

Молодая вдова расцепила свои изящные ручки, сжатые в один увесистый кулак, и принялась разминать наманикюренные пальцы, пока Стэггерс со стоном потирал быстро распухавшую челюсть.

— Придурок! Лапать меня прямо в церкви! Сказано тебе было: вести себя прилично, пока базар не утихнет! Мало тебе, что этот проныра нас подозревает, так ты еще перед ним форсишь! Это все равно что признание подписать!

Как ни странно, вместо того чтобы выйти из себя окончательно, Стэггерс лишь ухмыльнулся.

— Ничего не мог с собой поделать, крошка. Ты меня всегда так заводишь…

Накрыв своей волосатой лапой колено вдовы, он попытался залезть под юбку, но миссис Рен решительно освободилась, хотя и без особого негодования.

— И надо же было тебе меня найти! Сама бы я…

— Сама бы ты до сих пор стелилась под своего плюгавого муженька, пока он пускал по ветру свои денежки — наши денежки! — в погоне за дурацкими фантазиями. Если бы не я, у тебя ни за что не хватило бы духу его убрать.

— Наверное…

Стэггерс снова сунул руку под юбку, на этот раз не встретив никакого сопротивления.

— То холодная как лед, то вдруг вся горишь. Узнаю старушку Перфидию…

— Заткнись! — бросила женщина, враз ощетинившись. — Сто раз тебе говорила: никогда меня так не зови, даже когда никого нет!

Он грубо расхохотался.

— Еще бы! Вряд ли в планы вашей светлости входит, чтобы все вокруг узнали в богатой сучке Газолине Балабол, фотками которой пестрят все газеты отсюда до Атланты, некую мисс Перфидию Грабойз из Пайн-Маунтин, штат Джорджия, беглую супругу небезызвестного Рауди Стэггерса.

Лапа упомянутого котяры забралась уже довольно высоко, в то время как другая активно шарила под расстегнутой блузкой Перфидии. Откинув голову на спинку сиденья, женщина тяжело дышала, прикрыв густо накрашенные веки.

— Гад паршивый, — пробормотала она. — Подонок… Но ты всегда знал, чего мне хочется, не то что этот занудный коротышка Феликс…

После довольно шумной паузы Перфидия вновь заговорила:

— Знаешь, чем я займусь первым делом, когда приедем домой?

— М-м?..

— Заставлю тебя прикончить этого мерзкого пса, в котором мой покойный муженек души не чаял.

— Это точно, — кивнул Рауди. — Старине Тошу пора отправляться за хозяином.

1

Средний представитель породы комондоров весит около семидесяти килограммов и напоминает скромных размеров комод, украшенный пышной бахромой из перепутанных африканских косичек. Они почти полностью завешивают глаза и придают морде загадочное выражение, не позволяя догадаться о намерениях собаки, далеко не всегда дружелюбных.

Тош был у Феликса Рена уже третьим по счету комондором после Марли и Клиффа. Нервно поскуливая, пес бегал по просторной лаборатории из угла в угол. После смерти хозяина он так и не смог успокоиться. Вначале, запертый на улице в вольере, не переставая лаял и бросался всем телом на решетку, а при виде вдовы или ее сообщника впадал в безумную ярость. В страхе, что помешавшийся с горя пес в конце концов вырвется и не даст никому выйти на улицу, Перфидия приказала Стэггерсу перевести его в дом. Шест с петлей на конце Тош мигом перекусил пополам, однако Рауди крупно повезло, и он успел уйти невредимым, даже сохранив в целости одну штанину. Обездвижить на время животное смог лишь срочно вызванный ветеринар с помощью солидного заряда транквилизатора. Рауди настаивал на том, чтобы сразу же усыпить собаку, но Перфидия решила не спешить до похорон, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Привычные запахи лаборатории немного успокоили Тоша, и он больше не бесновался, но по-прежнему не мог найти себе места и метался взад-вперед, клацая когтями по линолеуму. Собачий ошейник, едва заметный под густой шерстью, выглядел весьма любопытно: цепочка массивных ромбов из блестящего металла, замкнутая большим прозрачным кристаллом овальной формы.

Циферблат электронных часов на заваленном инструментами рабочем столе мигнул и переключился с 11.59 на 12.00.

Тош дернулся, как от удара током, и свалился набок, вытянув ноги. По лохматому собачьему телу прошла волна искажений, словно дрожащий раскаленный воздух невидимой кремационной печи заставлял его вздуваться, коробиться и плавиться, принимая облик… веснушчатого рыжеволосого мужчины довольно хрупкого сложения. Из одежды на нем был лишь тот же странный ошейник.

Мужчина пошевельнулся и сел. Глаза у него оказались синие, взгляд прямой и простодушный.

— Ух ты! Оно работает! — радостно воскликнул он, ощупывая шею. Потом вдруг погрустнел и ласково погладил самого себя по голове. — Бедняга Тош… Ничего, скоро мы тебя вернем!

Потом лицо его скривилось, и он тяжело вздохнул, придавленный грузом вернувшихся воспоминаний:

— Что я говорю? Бедный Тош? Бедный я! Они… они убили меня! Моя собственная любимая жена! Я, конечно, подозревал, что это случится, но не так же скоро. Думал, им понадобится больше времени на подготовку. Впрочем, можно было и догадаться: Галина никогда раньше не приносила мне еду в лабораторию. Я был так потрясен — хоть это был всего-навсего бутерброд с бананом и арахисовым маслом, — что даже не заметил, что за ней по пятам крадется мерзавец Стэггерс… — Мужчина вскочил на ноги. — Черт, я так привык говорить с Тошем, а теперь ведь его нет… то есть нет в старом качестве.

Сорвав с вешалки лабораторный халат, мужчина поспешно надел его и сунул ноги в заляпанные химикатами спортивные туфли.

— Опасно нам здесь засиживаться, правда, Тош? Однако мне кое-что нужно сделать, и так, чтобы никто не мешал. Так, куда же… Ну конечно! Присцилла Джейн!

Он схватил телефонную трубку и набрал номер.

— Алло! Присцилла Джейн? Это Феликс. Как какой? Твой шеф, Феликс Рен! Ты что, знаешь каких-нибудь других Феликсов? Не такое уж распространенное у меня имечко… Алло! Ты слушаешь?

Феликс повесил трубку.

— Разъединили… Ладно, чем звонить еще раз, пойду прямо к ней, тут всего ничего…

Вытащив из пластикового ящика в углу несколько ожерелий и браслетов разного размера, но в остальном неотличимых от его собственного, он рассовал их по карманам. Потом сунул под мышку портативный компьютер и двинулся к выходу. В этот момент послышался шум машины, въезжающей во двор.

— Ой!

Феликс пулей метнулся наружу, надеясь проскочить мимо новых хозяев незамеченным, но было поздно. Он застыл в дверях.

Машина стояла как раз напротив, жена-злодейка и коварный шофер только успели выйти и продолжали что-то горячо обсуждать.

— …чтобы как следует помучился! В каждую лапу по пуле, Рауди!

— Ха, ха! Вот это я понимаю! В твоем стиле, старушка Перфидия!

Глаза Феликса застлала кровавая пелена. Не помня себя, он воскликнул:

— Мало вам моей смерти, так еще и несчастного Тоша решили замучить!

Вдова и Стэггерс застыли как вкопанные, выкатив глаза. Женщина, покачнувшись, ухватилась за руку шофера.

— Боже милостивый… — выдохнул Рауди, бледный как смерть. — Привидение, мать твою…

Феликс усмехнулся. Если бы они знали… Какое там привидение, это в тысячу раз чудеснее!

Повернувшись, он спокойно пошел прочь по лужайке, не устояв перед искушением издать жалобный вой.

Глаза вдовы загорелись.

— Рауди! Призраки не таскают с собой компьютеров! Не знаю, кто это, но его нужно остановить!

— Сейчас сделаем, — угрюмо откликнулся шофер, медленно, но решительно направляясь к Феликсу.

Тот остановился и стал быстро раздеваться.

Такая очевидно нездоровая реакция заставила Рауди притормозить, но вскоре, оправившись от удивления, он снова начал подкрадываться.

Скинув халат и туфли, Феликс откинул крышку компьютера и включил его, затем соединил специальным шнуром с ожерельем у себя на шее.

— Как думаешь, Тош, шестидесяти секунд хватит? — спросил он, словно обращаясь к невидимому собеседнику.

— У тебя их осталось не больше трех, приятель! — прорычал в ответ Рауди.

Феликс укоризненно прищелкнул языком.

— Какое невежество!

Он нажал «ввод».

Фантастическая трансформация, превратившая собаку в человека, теперь пошла в обратную сторону.

Яростно рыча и брызгая слюной, огромный лохматый пес мотнул головой, освобождаясь от соединительного шнура, и скачками понесся к шоферу. Перфидия с визгом метнулась к крыльцу. Рауди со всех ног пустился за ней. Однако уже через несколько шагов пес настиг его и одним махом повалил. Ударившись головой о бетонную садовую скульптуру в виде лягушки, шофер застыл неподвижно. Тош, рыча, вцепился ему в воротник…

— Тьфу!

Феликс поднялся на ноги, выплевывая обрывки шоферской униформы. Шестьдесят секунд истекли.

Он снова оделся и подобрал компьютер. Перфидии — странно, но именно так Стэггерс назвал его жену — и след простыл. Наверное, уже звонит в полицию или службу надзора за животными. Пора сматываться.

Выплюнув пуговицу, застрявшую под языком, Феликс зашагал по улице.

2

Присцилла Джейн Фармер повесила трубку и залилась слезами. Черт бы побрал этого телефонного психа! И голос точь-в-точь, и даже интонации Феликса вплоть до последней мелочи! А она-то едва только успела себя поздравить с тем, что окончательно выплакалась! Теперь все сначала: рыдания, сопли, распухшие глаза и все прочее. И платки все кончились, как назло, а ехать за новыми прямо сейчас никакого настроения нет. Придется обходиться шершавыми бумажными полотенцами и туалетной бумагой.

Прокляв все на свете, включая людей и саму жизнь в придачу, Присцилла Джейн не смогла оставить в стороне и Феликса.

— Ну за каким чертом ему понадобилось вдруг умирать? — причитала она. — И главное, так нелепо! Уколоться дурацкой грязной иголкой! Ставлю миллион долларов, что без любимой женушки тут не обошлось… Сука! Как я умоляла его не связываться с этой бабой, ведь ясно же было с самого начала, что она охотится за деньгами. Да разве он меня послушает? Да, конечно, я замечательная секретарша, правая рука и все такое… Кто, как не я, помог ему начать дело и развернуться практически с нуля! Но когда речь заходит о личном… А я… я могла подарить ему счастье!

Всхлипнув, Присцилла Джейн ухватилась за колесо инвалидного кресла и развернулась лицом к кухонной двери. Слезы застилали глаза, и, неловко подав вперед, она врезалась в стол и свалила на пол вазу. Ваза разлетелась вдребезги.

— Черт! Черт! Черт!

Добравшись наконец до кухни, она оторвала от рулона одно за другим три или четыре бумажных полотенца. Тут раздался звонок в дверь.

— Кто там? — раздраженно крикнула она.

— Пи Джей, это Феликс! Открой!

К новому приступу горя на этот раз прибавилась немалая толика страха. О Господи, телефонный псих приперся прямо к ней домой! Как он узнал адрес? Чего ему надо? Каким же надо быть шизанутым, чтобы так нагло прикидываться покойником!

— Э-э… да, конечно… Ф-феликс… Одну минуту… я не одета.

— Присцилла Джейн, что с тобой? Ты как-то странно говоришь. Слушай, я тут спешу, ты не могла бы побыстрее?

Схватив телефон, Присцилла набрала номер полиции. Гм… это я странно говорю?

— Да-да, сейчас, секундочку…

В голосе человека за дверью появились сердитые нотки.

— Присцилла Джейн, у меня такое ощущение, что ты мне не доверяешь! Так или иначе, пожалуйста, не надо ничего сообщать властям! Обо всем тут же сообщат моей жене, а она все еще пытается убить меня!

В трубке раздался голос оператора:

— Алло? Алло? Вам нужна помощь?

— А… нет… извините… это кошка наступила на клавишу. Всего доброго.

Подкатившись к входной двери, Присцилла Джейн первым делом накинула цепочку. Потом робко спросила:

— Что значит «пытается убить»?

— То и значит! — раздраженно ответил «Феликс». — Хотела убить один раз, с помощью того типа, Стэггерса, но не вышло, я вернулся… ну, то есть… как бы перевоплотился…

— Вот как? — фыркнула Присцилла Джейн. — Перевоплотился, значит.

Ложный Феликс злобно засопел.

— Все, хватит валять дурака, надоело. Я вхожу!

Квартира находилась на первом этаже, но все окна были забраны толстыми решетками.

— Попробуйте, мистер!

За дверью послышались странные звуки, похожие на щелканье клавишей. Что-то звякнуло о дверную ручку. Затем…

Массивная дубовая дверь вздрогнула, замерцала, как будто по ней прошла волна горячего воздуха, и превратилась в изящную японскую ширму из бамбука, обтянутую полупрозрачной рисовой бумагой, за которой угрожающе маячил темный силуэт мужчины. Бумага тут же треснула под ударом кулака, и незваный гость, пригнувшись, Шагнул в комнату. Обернувшись, он спокойно приоткрыл хрупкую раму, снял с ручки что-то блестящее, похожее на браслет, и сунул в карман.

Дверь немедленно приобрела прежний солидный вид, если не считать зияющего посередине пролома с расщепленными краями. Гость аккуратно притворил ее.

Присцилла Джейн, выкатив глаза, смотрела на него из дальнего угла. Как ей удалось так быстро туда перекатиться, она не помнила.

Мужчина повернулся… Феликс! Никакого сомнения, это он! Покойный. Убитый…

Еще мгновение, и он уже стоит рядом: видно, она на какое-то время отключилась. Неловко гладит ее по плечу — совсем так, как это делал тот, прежний. И рука совсем настоящая…

— Прости меня, Пи Джей. Я должен был предвидеть реакцию людей на мое чудесное воскрешение. То и дело забываю, что мне известно больше, чем другим. Кстати, ты, наверное, своими глазами видела мой труп. Вот бы посмотреть! Как думаешь, они его уже похоронили?

Только Феликс, вечно витавший в облаках, мог не сообразить, что его призраку не все будут готовы оказать гостеприимство. И только он с его психологией подростка мог так плениться идеей полюбоваться на свое мертвое тело. Это он, никаких сомнений.

Присцилла Джейн вздохнула.

— Да, я видела твой труп, придурок, так же, как сейчас тебя! Так что произошло, может, объяснишь?

Феликс устало опустился на стул.

— Это длинная история. Ты ведь знаешь, что последние несколько лет я возился с теориями Руперта Шелдрейка?

— Ну да. Того, который помешался на каких-то дурацких морфических полях…

— Так вот, представь себе, они вовсе не дурацкие, а самые настоящие! Все его гипотезы — чистая правда. Более того, я научился этими полями управлять!

— Тогда напомни мне, а то у меня в голове осталось только что-то про синиц.

— Синиц? Ах да… ты имеешь в виду птичек, чье поведение помогло ему сформулировать свои идеи. Это забавно, конечно, но главное в другом. Как бы это объяснить… Все на свете имеет форму, так ведь? Начиная с атомов и молекул и кончая высшими организмами и целыми галактиками, каждый объект обладает своей особенной структурой, формой и свойствами. Вот что интересовало Шелдрейка, и все его теории основаны на концепции «формообразующей каузальности». Он утверждал, что любые формы возникают и остаются стабильными в результате воздействия так называемых морфических полей — невидимых, вездесущих и всепроникающих сгустков энергии, неразрывно связанных и взаимодействующих со всем, что есть на свете. Причем, заметь, не только с осязаемыми предметами и явлениями, но и с такими загадочными, как мышление, поведение, память, инстинкты… в общем, с любой живой и неживой материей во всех ее проявлениях.

— Значит, это морфические поля тебя воскресили?

— Не глупи, Пи Джей, ты так говоришь, будто они живые и обладают собственной волей! — Феликс гордо выпятил подбородок. — Это я сделал, сам! Понимаешь, — продолжал он, — человеческое сознание заключено вовсе не в физическом теле, а в том самом внешнем морфическом поле, где заложен также и шаблон, определяющий форму и структуру нашей телесной «оболочки». Само наше существование есть результат сложного взаимодействия косной материи и этой тончайшей энергетической сети, а поскольку морфические поля вечны, то бессмертны и мы сами.

— Но… тогда получается, что все умершие до сих пор живы! Значит, потусторонний мир существует…

— Не такой уж он и потусторонний, Присцилла Джейн, раз я там побывал и вернулся. — Феликс небрежно крутанул вокруг шеи металлическое ожерелье с сияющим камнем. — Достаточно вот этого.

Присцилла Джейн недоверчиво прищурилась.

— Ошейник Тоша? Ну да, он самый. Зачем ты надел собачий ошейник, и как он мог вернуть тебя к жизни?

Феликс снова достал из кармана браслет.

— Видишь этот камень? Ничего похожего прежде никогда не существовало. Он выращен в условиях невесомости, и его кристаллическая решетка не имеет ни единого дефекта в отличие даже от самых чистых алмазов. Такой совершенный кристалл можно настроить на любую комбинацию частот колебаний в диапазоне от наногерц до гигагерц. Что-то вроде кварца в наручных часах, но неизмеримо точнее.

— Ну и что?

— Частоты и есть самое главное! Все на свете непрерывно вибрирует, от квантовых частиц до макрообъектов. Индивидуальный набор частот любой структуры привязывает ее к соответствующим морфическим полям подобно тому, как радиоприемник настраивается на несущую частоту той или иной станции. Атом водорода и, скажем, акула вибрируют по-разному и поэтому подвергаются воздействию разных морфических полей. Феликс Рен также имеет свой собственный спектр вибрации и находится в состояний резонанса со своим персональным полем. Разумеется, оно представляет собой часть общечеловеческого морфического поля, однако поля отдельных личностей, как правило, не перемешиваются. Как писал Шелдрейк: «Вы похожи на себя больше, чем на кого-либо другого».

— Я все-таки не понимаю…

— Думаю, наглядная демонстрация убедит тебя лучше любой лекции. Дай-ка руку… — Феликс наклонился и защелкнул браслет на запястье Присциллы Джейн. Потом подключил к нему шнур от компьютера. — Внутри каждой из этих игрушек простенькая микросхема, ненамного умнее, чем в электронных часах. Она только включает и выключает питание от батарейки, считывает частотные характеристики кристалла или задает ему новые. Ну и конечно же, обменивается информацией с компьютером. Первым делом, — его пальцы забегали по клавиатуре, — мы должны определить спектр твоих вибраций и настроить на тебя кристалл. Так… готово. Все данные уже на диске. Не так уж много, один-два мегабайта, всего какой-нибудь миллион указателей на полевые составляющие твоей персоны. Каждая из них, правда, тоже не меньше мегабайта, но нам вполне достаточно одних указателей. Очень удобно. Короче говоря, теперь твой браслет, повинуясь команде компьютера, излучает вибрации того самого уникального спектра, который определяет телесный и духовный облик Присциллы Джейн.

— И что это дает?

— Пока ничего, но если теперь браслет снять и надеть на какое-нибудь другое живое существо с приблизительно такой же массой…

— Понятно. Браслет заглушит его естественные вибрации. А зачем обязательно живое? Почему, например, не полсотни килограммов простого песка?

Феликс печально вздохнул.

— Это вопрос, на который не можем ответить ни Шелдрейк, ни я. У него есть какие-то соображения в духе витализма насчет энтелехии и прочих свойств, присущих только живым оранизмам… Как бы там ни было, неодушевленную материю невозможно заставить вибрировать на живых частотах. К сожалению, это относится и к трупам, иначе я мог бы возродиться в своем собственном теле. Но в принципе ты рассуждаешь правильно: браслет подавит вибрации всякого, кто к нему прикоснется, и превратит его в еще одну Присциллу Джейн.

— Значит, так ты и воскрес…

— Ну да, — улыбнулся он. — Я ведь все опыты ставил на себе, и свои собственные частоты записал в первую очередь. А когда стал подозревать, что Галина — или Перфидия, как она, похоже, предпочитает себя называть — задумала от меня избавиться, то принял меры предосторожности. Я надел на Тоша этот ошейник уже давно и настроил микросхему так, чтобы кристалл активизировался через семьдесят два часа. Каждые три дня я программу перезагружал, но когда… умер, сделать это было некому, вот Тош и превратился в меня.

— Феликс… если ты подозревал, то почему просто не пошел в полицию?

— А какие доказательства я мог им предъявить? Но самое главное: мое убийство и чудесное воскресение должны было стать идеальной проверкой работы оборудования.

Присцилла Джейн недоверчиво покачала головой.

— Ты что, позволил себя убить, только чтобы получить возможность доказать свои теории, а теперь занял собачье тело и представляешь собой что-то вроде кибернетического оборотня?

— Вот именно. Если снять ошейник или сядут батарейки, я тут же превращусь в старину Тоша. Спасибо ему, что дал мне взаймы свою протоплазму. Его собственный спектр у меня тоже записан, и как только представится случай, я его верну к жизни — разумеется, так, чтобы самому не умереть.

Присцилла Джейн пристально вглядывалась в лицо гостя, потом решительно кивнула.

— Да, ты действительно Феликс…

— Ну слава богу!

— …и ты просто-напросто спятил! Тебе каким-то чудом удалось избежать смерти, но потрясение оказалось слишком сильным. Галина подсунула в гроб куклу или чей-то чужой труп, а тебя заперла, но ты сбежал и…

Феликс снова вздохнул.

— Послушай, Присцилла Джейн, зачем громоздить сложные версии, когда есть простые и убедительные факты. Разве я не понятно объяснил? Ну как тебе доказать… Ага! Ну-ка, расскажи мне еще раз, как ты очутилась в инвалидном кресле!

— Попала в автокатастрофу, когда мне было двадцать лет.

Он снова склонился к компьютеру и защелкал клавишами.

— Я забыл сказать, что база данных морфического поля содержит информацию не только о нынешнем, но и о всех прежних состояниях живого организма. Можно запросто изолировать спектры тебя девятнадцатилетней. У меня тут где-то записано несколько простых алгоритмов поиска. Так, сейчас… Вот оно! Ну да, конечно, нужно только отделить телесные колебания от… душевных, хе-хе. Не становиться же тебе снова двадцатилетней идиоткой, которая мчится на красный свет!

— Эй, погоди! — Присцилла Джейн судорожно сглотнула, прислушиваясь к странным ощущениям. — Феликс, что ты делаешь?

Он выдернул из браслета на ее руке компьютерный шнур.

— Ты что, меня не слушала? Я же все объяснил. Казалось бы, твой опыт работы со мной… Ладно, вставай, у нас еще куча дел!

Присцилла Джейн послушно вскочила с кресла.

И тут же упала в обморок.

3

Инспектор сыскной полиции Грейди Стамбо не имел привычки разговаривать сам с собой. Даже за решеткой в плену у вьетконговцев он посчитал ниже своего достоинства прибегнуть к подобной уловке, хоть это и стоило ему правой руки. И за все последующие двадцать лет полицейской службы ему ни разу не довелось, расследуя бесчисленные уголовные дела, допрашивать самого себя. Однако в деле об убийстве Феликса Рена было нечто особенное, разбивавшее вдребезги все тщательно возведенные барьеры предубеждений.

И сейчас, с привычной ловкостью управляясь с машиной единственной рукой, инспектор ехал к дому Ренов и перечислял вслух странные обстоятельства этой запутанной истории, а также не менее удивительные события, заставившие его спешно покинуть заваленный бумагами стол, за который он было уселся после неудачной попытки вывести нахальную вдову из равновесия.

— Никаких следов борьбы. На теле у Рена ни синяков, ни царапин… Черт возьми, можно подумать, он сам помогал убийце! Во всяком случае, был хорошо с ним знаком, тут нет никаких сомнений. На шприце отпечатки только Рена, но это легко можно устроить. У Стэггерса список судимостей длиной в милю, чуть не всю жизнь провел за решеткой. В Джорджии считают, что жену он сам угрохал, хотя тела не нашли. Стэггерс заявил, что она сбежала, так дело и подвисло… Ну конечно!

Стамбо отпустил руль и хлопнул себя по лбу.

— Какой же я осел! Она и в самом деле сбежала. Ее светлость графиня Балибан, кто же еще! — Он тряхнул головой и поморщился. — А что толку? Все равно по убийству Рена мне им предъявить нечего, никаких прямых улик. А подделка документов и двоеженство — ерунда, детские шалости. Если постарается, то и деньги по завещанию получит. Эх, был бы свидетель…

Придерживая руль коленями, он вытащил сигарету и закурил.

— Может, это происшествие даст какую-нибудь зацепку? Кто-то вломился в лабораторию… Служащий компании? Сообщник, который хотел забрать улику, которую мы пропустили? Дежурный на телефоне сказал, что баба была в натуральной панике, несла какой-то бред насчет пса… Может, искать улики надо в конуре? Так ведь искали же, везде искали! Проклятие! Все равно ничего не сходится… Да, как там звали жену Стэггерса?

Стамбо достал рацию. Подъезжая к дому Ренов, он бормотал под нос:

— Перфидия, Перфидия… что-то знакомое… Ах да! Старая песенка «Венчерс», ее еще все по радио крутили.

Насвистывая мелодию, он лихо затормозил у самого крыльца и взбежал по ступенькам, чувствуя, что дело понемногу сдвигается с мертвой точки.

На звонок вышел Рауди, прижимая пузырь со льдом к гигантской багровой шишке на лбу.

— А, левша, — усмехнулся шофер, однако наглости в нем заметно поубавилось. Очевидно, последние события здорово его потрясли. — Заходи, у ее светлости есть о чем с тобой побазарить.

Перфидия мерила шагами гостиную, задумчиво обгрызая изящные наманикюренные ногти. Если проглотить всю эту краску, недолго и отравиться, подумал Стамбо. Она расстроена, вот и хорошо. Если повезет, он ей еще добавит.

Заметив сыщика, женщина резко развернулась, смерив его злобным взглядом.

— Вы? Опять?

— Пользуюсь служебным положением, — усмехнулся он. — Так что тут у вас стряслось, миссис Рен? Я бы хотел все узнать как можно подробней, по телефону никто ничего не понял. Итак, вы вернулись с похорон…

Обнаруживая недюжинную силу характера, Перфидия приняла свой обычный высокомерный вид.

— Мы подъехали к дому и обнаружили, что в лабораторию моего несчастного покойного мужа проник посторонний. Это был не обычный преступник, иначе он бы просто ограбил дом. Очевидно, речь идет о промышленном шпионаже. Насколько я поняла, инспектор, обстоятельства кончины моего супруга вызывают у вас подозрение. Почему бы вам не рассмотреть мотивы, связанные с профессиональной деятельностью? Компания «Рен биогармоникс» — лидер в своей области, а вы хорошо знаете, насколько конкуренты бывают неразборчивы в средствах. Чем больше я думаю, тем вероятнее мне кажется эта версия. На вашем месте я бы ее не упускала.

Стамбо подавил ухмылку.

— Разумеется, я уделю ей то внимание, которого она заслуживает. Вам удалось разглядеть лицо взломщика? Оно не показалось вам знакомым?

У Перфидии кровь отлила от щек.

— Нет, я его никогда раньше не видела.

— Гм… А что за история с псом? Это, случайно, не тот, что принадлежал вашему мужу?

— Он самый! — встрял в разговор Стэггерс. — Паршивая тварь, он чуть не убил меня! Я с ним еще разделаюсь, дайте время! Единственное, что меня спасло, если верить Перф… ее светлости…

Вдова громко закашлялась.

— Мистер Стэггерс хочет сказать, — пояснила она, — что собака покойного весьма благосклонно отнеслась к взломщику. Почему, не имею понятия. Возможно, он свой человек в компании и хорошо известен собаке. Феликс часто брал пса с собой на работу, один бог знает зачем. Это дикое, крайне неуравновешенное животное, просто бешеное…

— Во-во, — подхватил Рауди. — Если встретишь его, сначала стреляй, а потом предлагай косточку.

Сыщик пожал плечами. Что за странная зацикленность на собаке…

— Давайте взглянем на лабораторию, — предложил он.

Пересекая лужайку, Стамбо остановился и внимательно осмотрел вытоптанный участок. На влажной земле четко отпечатался след мужской ноги.

— Тот взломщик… он что, был босиком?

— Нет!

— Понятно…

— Ах, инспектор, откуда нам помнить такие мелочи! Мы перепугались до смерти! Может, и был, не могу сказать точно. А что?

Стамбо не стал развивать тему. Они вошли в лабораторию.

— Посмотрите внимательно, здесь ничего не пропало, не сдвинуто с места?

Он пристально следил за лицом Перфидии. Она украдкой взглянула в сторону пустого пластикового ящика и тут же отвернулась.

— По-моему, ничего… Вообще-тоя не слишком хорошо знакома с делами покойного мужа…

— Ну ладно. Я сам немножко тут осмотрюсь и уйду. Да, и еще дождусь звонка из управления.

В глубокой задумчивости обходя комнату, Стамбо начал старательно насвистывать. Сначала довольно нескладная, мелодия «Перфидии» вскоре стала вполне узнаваемой.

Лицо вдовы Рен сохраняло ледяную непроницаемость. Простак Рауди повел себя более легкомысленно, машинально отбивая ритм носком ботинка и кивая в такт головой. Женщина метала в его сторону уничтожающие взгляды, но он ничего не замечал. Наконец его прорвало:

— Помнишь эту песенку? Твой папаша ее лет двадцать не переставая крутил.

— Кретин! — вскипела Перфидия.

Только тут Рауди осознал свой промах.

— О! То есть мой папаша, конечно. Он был фанатом «Венчерс», отрыл их где-то еще в молодости…

— Заткнись!

Раздался телефонный звонок. Стамбо схватил трубку.

— Да? Да… Отлично. Спасибо. — Он обернулся. — С этого телефона час назад кто-то разговаривал. Не думаю, что это был кто-то из вас. Нет? Отлично. Тогда у нас есть зацепка. Сейчас мне надо идти, но я обязательно вернусь… миссис Стэггерс.

Дверь за сыщиком захлопнулась. Оправившись от замешательства, Рауди рванулся было следом, но Перфидия схватила его за рукав.

— Поздно, Рауди. Сделанного не воротишь. Какой же ты все-таки идиот!

— Ты и сама, дорогая, едва ли сойдешь за королеву преступного мира. Чуть штанишки не намочила со страху, когда он спросил про след ноги.

— Ладно, хватит. Оба хороши. Надо решить, как быть дальше. Похоже, Феликс и в самом деле воскрес. Превращается в собаку и обратно. Настоящее чудо, если, конечно, это все нам не привиделось. Но в таком случае теперь он может все! Клонировал себе новое тело, способное принимать любую форму. Это стоит дороже, чем все деньги на свете! Мы должны поймать его и заставить поделиться секретом!

Лицо Рауди перекосилось от алчности.

— Ты права, детка, права, как всегда. Мы будем не просто богаты, а чертовски богаты! Как король с королевой!

— Тут скорее подходит слово «бог», — усмехнулась Перфидия. — Бог и богиня.

— Тогда чего мы ждем? Ноги в руки и вперед, за Мамбой, он мигом приведет нас к твоему муженьку-зомби!

Перфидия остановила его жестом.

— Погоди!

Она подошла к телефону и нажала на кнопку повторного набора.

Один, два… пять гудков. Щелчок.

— Привет! Присцилла Джейн в настоящий момент раскатывает на скейтборде. Вы можете оставить сообщение после…

Перфидия со злобным торжеством бросила трубку.

— Ага! Так и знала: эта его жеманная сучка-секретарша! Пусть только попробует встрять в мои дела, по стенке размажу!

Рауди сунул руку во внутренний карман своей шоферской куртки и извлек зловещего вида девятимиллиметровый «интратек».

— Нет уж, детка, позволь мне. Я всегда любил убивать людей больше, чем собак.

4

Удивительная штука — ноги!

Для Присциллы Джейн, обходившейся без них десять лет, само понятие автономного передвижения представлялось чем-то из области фантастики. Суставы, мышцы, сухожилия, постоянное перемещение центра тяжести… Все равно что разбираться в схемах, нацарапанных гением робототехники Марвином Мински на обеденной салфетке. К счастью, тело справилось само, без особого вмешательства со стороны затуманенного шоком мозга. Каким образом? Очень просто. Это было не преждевременно одряхлевшее тело инвалида, а прежнее, девятнадцатилетнее, снабженное всем необходимым комплектом соматических рефлексов и навыков.

Присцилла Джейн уже в который раз задрала юбку, чтобы взглянуть на багровый шрам на животе. Хорошенько повеселившись с друзьями на пляже, она тогда прыгнула в воду и сильно расцарапалась о покрытый ракушками камень. Однако за две недели порез полностью затянулся, не оставив никаких следов.

Оправив подол, она взглянула на Феликса, сидевшего на диване. Воскресший ученый с головой погрузился в свои исследования, объектом которых на этот раз оказался кот. Понаблюдав немного за его превращениями, Присцилла Джейн не выдержала и отвернулась. Она не то чтобы очень уж опасалась за здоровье своего любимца, однако… этические принципы человека, готового потворствовать собственному убийству ради проверки научных идей, должны несколько отличаться от общепринятых.

В настоящий момент бедный Дурфилд, на которого морфический браслет вначале едва налез, скорчился в жалкий комок, окруженный магическим кольцом из блестящих звеньев. Он принял облик крошечного существа, похожего на землеройку, одного из отдаленных предков кошачьих. Куда делись излишки массы, оставалось только догадываться — очевидно, Феликс нашел способ их где-то сохранять.

— Почему он не убегает? — удивилась Присцилла Джейн.

Ученый поднял голову. Увлеченный экспериментом, он, казалось, забыл, что находится в комнате не один.

— Я отключил часть полей, отвечающих за моторную активность… Ну что ж, пожалуй, нет необходимости держать здесь это ископаемое.

Он пробежался пальцами по клавиатуре, и Дурфилд, совершенно такой, как прежде, и нисколько, похоже, не пострадавший, поспешно шмыгнул за дверь.

Феликс поднялся с дивана.

— Как ты, наверное, догадалась, Пи Джей, я пытаюсь усовершенствовать свой метод и расширить временной диапазон поиска по отношению к живым структурам. Моя кончина прервала работу в этом направлении, и теперь ее непременно надо довести до конца. Мне нужны другие классы животных. Здесь есть поблизости зоопарк?

Присцилла Джейн вздохнула.

— Да, конечно. Частный. «Саутсайдский питомник дикой фауны». Только… Феликс, тебе не кажется, что у нас есть более срочные дела? Например, добиться ареста твоей жены…

— За что? — улыбнулся он.

— Ну как… за убий… Ой!

— Вот именно. Мое появление может лишь создать массу сложностей. Если меня признают настоящим Феликсом Реном, то Перфидию судить не за что; наоборот, я могу попасть под подозрение в попытке обмануть страховую компанию. Если же сочтут самозванцем, то уж точно посадят в тюрьму. А вдруг им придет в голову провести тест на ДНК? Это будет хуже всего. Все знают, что у меня нет брата-близнеца. Начнут допрашивать мою мать… представь, каково ей будет отвечать на подобные вопросы, да еще сразу после похорон! А кончится тем, что меня запрут в секретную лабораторию, и всякие невежественные придурки примутся ставить на мне опыты! Так или иначе, мы потеряем свободу рук и массу времени в придачу.

— Но нельзя же позволить убийцам так вот просто забрать все, что мы с тобой создали за годы работы!

— «Рен биогармоникс» крепко стоит на ногах, Присцилла Джейн. Мне ее деятельность уже неинтересна, пора заняться новыми технологиями. Я вижу здесь невероятные возможности, возможно, даже и рыночные.

— Возможно? — фыркнула Присцилла Джейн. — Оживить кого угодно в истории, вылечить любую болезнь и… и бог знает что еще! Я вижу, что твоя скромность, Феликс, нисколько не пострадала от пребывания на том свете.

— Спасибо, Пи Джей. Настоящий ученый не склонен к преувеличениям… Надеюсь, у нас есть на чем добраться в зоопарк?

— На моей машине.

— Тогда пошли.

В специально оборудованном фургоне имелись подъемник со стороны грузового люка и зажимы, позволявшие закрепить инвалидное кресло на месте отсутствующего сиденья водителя. Все управление, естественно, было ручным.

— Отлично, — потер руки Феликс. — Выкатим твое кресло — и в путь.

— Нет, ни за что! Никогда больше туда не сяду!

— Но Пи Джей, это же неразумно! Машина как раз для него приспособлена… — Он смущенно замолчал, увидев выражение лица женщины. — Я опять забываю об эмоциях, да?

Она молча кивнула.

— Извини. Как хорошо, что ты со мной, — улыбнулся он.

— Ладно. Помоги принести что-нибудь из кухни.

Они с трудом впихнули в кабину массивный кухонный стул, похожий на трон, и хозяйка фургона торжествующе уселась за руль. В этот момент на дороге, ведущей к дому, появился старенький «форд-эскорт».

— Только его здесь не хватало!

— Кто это?

— Полицейский, который расследует твое убийство.

Феликс отступил в темную глубину кузова, достал из кармана браслет и принялся колдовать над компьютером.

— Этот вряд ли нас поймет, — озабоченно пробормотал он. — Попробуем договориться, но на всякий случай надо подготовиться.

Инспектор Стамбо остановил «форд» рядом с фургоном.

— Мисс Фармер…

— Да?

— Мне надо поговорить с вами. Час назад вам звонили по телефону… — Он запнулся. — Где ваше кресло? Как вам удалось добраться до машины?

— Э-э… понимаете…

Револьвер, висевший в кобуре на правом боку, мгновенно очутился в левой руке инспектора.

— Вылезайте оба! Медленно!

Присцилла Джейн неловко спустила непослушные еще ноги на землю и встала. Из грузового люка показался Феликс с компьютером в руках. Они сделали несколько шагов вперед и остановились перед сыщиком. Оправившись от изумления, тот смерил их взглядом и с проницательным видом кивнул.

— Секретарша-инвалид, которая на самом деле не инвалид, и воскресший из мертвых директор фирмы. Признаюсь, не ожидал, но понять несложно. Заговор с целью получения страховки, не так ли? Те двое тоже участвовали…

Феликс, скривившись, многозначительно взглянул на Присциллу Джейн. Инспектор продолжал:

— Потом кто-то позарился на чужую долю, разгорелся спор… ну и так далее. Липовый мертвец вырубил Стэггерса — не понимаю, как такому мозгляку это удалось, — до смерти перепугал жену и удрал, прихватив пса. — Вспомнив о собаке, Стамбо подозрительно оглянулся и крепче сжал револьвер. — Где он, кстати? Мне говорили, с ним шутки плохи…

— Тош? — усмехнулся Феликс. — Да он и мухи не обидит. Его здесь нет, во всяком случае, в привычном облике. Не бойтесь, он ненавидит только мою жену и шофера, но это и понятно — ведь они убили его хозяина…

— Бросьте, мистер Рен! — оборвал его Стамбо. — Игра окончена. Мертвые не разговаривают.

— Но это правда, поверьте! — торопливо заговорил Феликс. — Мое теперешнее существование лишь временно и довольно ненадежно, так же как и новые ноги мисс Фармер. То есть старые… Как раз этой проблемой я сейчас и занят. Если бы вы сочли возможным дать мне несколько часов свободы, я смог бы завершить эксперимент. Тогда я с удовольствием отдам себя в ваши руки и все объясню. Обещаю! Мне только нужно съездить в зоопарк… Пи Джей знает тут один совсем рядом. Если все получится, а я в этом практически уверен, останется лишь быстренько смотаться в горы и…

— Все, довольно! У меня нет времени выслушивать всякий бред. Вы оба арестованы и отправитесь со мной в участок, а Стэггерса и его жену я немедленно объявлю в розыск.

Феликс вытаращил глаза.

— Что? Вы хотите сказать… Понятно. Ну и женщина! Не успел остыть труп мужа, а она уже снова замужем. Попадись они мне только! — Он стиснул кулаки. — Ладно, теперь не до них… Займемся вами, инспектор. Когда вы потеряли руку?

— В шестьдесят восьмом, — опешив, ответил Стамбо.

— Так… — Феликс нажал несколько клавиш. — Посмотрим…

— Эй, что вы там затеяли? Ну-ка, давайте все сюда!

— Компьютер?

— Да!

Ученый захлопнул крышку и протянул компьютер сыщику. Тот зажал его под мышкой.

— А браслет тоже? Я прихватил его в лаборатории…

— Тоже! Положите мне его в карман!

— Но…

— Никаких «но»!

Феликс повиновался. Потом почему-то начал считать вслух:

— Десять… девять… восемь…

Стамбо отступил на шаги подозрительно прищурился.

— Что такое? Не думаю, что эта штука опасна, у вас с девицей надеты такие же! Вы блефуете…

— Два… один…

Колени сыщика подкосились, и он растянулся на земле.

Феликс наклонился и забрал компьютер.

— Стандартное морфическое поле человеческого сна. Выключится через шестьдесят минут, мы уже будем далеко.

— Тогда это не морфическое поле, а поле Морфея, — истерически хихикнула Присцилла Джейн. — Нам лучше поторопиться, пока не явился еще кто-нибудь.

Ее слова оказались пророческими. Едва фургон подъехал к воротам, как путь ему перегородил пикап.

— Ну вот…

— Это грузовичок моего садовника, — объяснил Феликс. — Правильно, лимузин слишком бросается в глаза.

Из машины выскочили Рауди и Перфидия. У шофера в руках был пистолет.

Феликс лихорадочно настраивал очередной кристалл.

— Подавай вперед, только медленно, — распорядился он.

Стэггерсы молча ждали. Когда фургон приблизился почти вплотную, Перфидия заговорила:

— Феликс, дорогой, нам нужно кое-что обсудить. Я понимаю, ты несколько огорчен из-за нашей… э-э… размолвки. Смерть твоя была не слишком приятной, хоть и временной, но я уверена, что ты найдешь в себе достаточно великодушия, чтобы принять наши искренние извинения за причиненные неудобства, и поймешь, что теперь, когда мы мы все знаем, взаимовыгодное сотрудничество — это единственное, что нас всех может спасти.

— Ага, — ухмыльнулся Рауди. — Давайте выползайте, пока я не продырявил ваши задницы. В порядке сотрудничества.

Феликс высунулся из окна по пояс. В руке он держал браслет.

— Насчет убийства я особо не переживаю, поскольку вы действовали, повинуясь чисто животным инстинктам. Однако, связавшись с этим человекообразным, ты запятнала мое доброе имя. Поддавшись твоему очарованию, я мало представлял себе, с кем связался, но теперь хорошо понял, насколько тебе можно доверять. Скажи спасибо, что у меня не мстительная натура. — Тщательно прицелившись, он бросил браслет в кузов пикапчика, где лежали мешки с навозом. — Пи Джей, жми! Три… два… один…

Грузовик завибрировал и распался на шарики для пинг-понга.

В течение миллисекунды скопление тысяч пластиковых сфер еще сохраняло форму машины, потом осыпалось, завалив отчаянно барахтавшихся Рауди и Перфидию.

Выехав на дорогу, Присцилла Джейн резко свернула налево, едва не опрокинувшись вместе с импровизированным сиденьем. Сзади зазвучали выстрелы. Она с улыбкой обернулась к Феликсу.

— Отлично, мистер Лось!

— Каждый, кто вырос на Роки и Бульвинкле, мечтает учинить что-нибудь этакое.

5

Рауди опустил пистолет и в сердцах пнул целлулоидный сугроб.

— Попадись мне только этот ублюдок!

Перфидия стремительно окинула взглядом двор.

— Туда, живо! — скомандовала она, кивая на машину Стамбо.

Рауди распахнул дверцу.

— Проклятие! Нет ключей.

— Вон он валяется! Это Феликс его, наверное. Поищи в карманах.

Рауди наклонился и запустил руку в карман пиджака Стамбо. Тут же лицо бандита застыло в маске блаженного покоя, и он повалился ничком прямо на сыщика.

Перфидия рванулась было к нему, но внезапно остановилась.

Кто знает, какую свинью подложил им Феликс и что случится, если прикоснуться к лежащим мужчинам. Хотя, с другой стороны, человек он добродушный, если не сказать сентиментальный, и эффект будет скорее всего временный и без серьезных последствий. Полицейский и Рауди, похоже, просто спят и должны рано или поздно проснуться.

Бессильно скрипнув зубами, Перфидия уселась на траву и приготовилась ждать. К своему удивлению, она принялась говорить сама с собой:

— Фараон, должно быть, пронюхал что-то, чего мы не знаем. В таком случае хорошо бы его взять с собой. Фелике и его шлюха далеко не уйдут, они оба слишком наивны, сосунки да и только. А когда мы их поймаем… наверняка все его тайны можно отыскать в компьютере, для меня это несложно. Так что если он откажется помогать… — Прекрасное лицо женщины перекосилось, излучая кровожадность, обратившую бы воина Маори в позорное бегство. — Сдох один раз, сдохнет и еще. Только теперь медленно, очень-очень медленно.

Присцилла Джейн с детства отличалась любопытством. И теперь, гоня машину по скоростной трассе, она не могла удержаться от вопросов.

— А если ты выключишь браслет, грузовик снова появится?

Феликс с энтузиазмом разглядывал виды за окном, словно катание на машине было для него редким удовольствием. Как пес, которого везут на дачу, подумала Присцилла Джейн и вздохнула. Ну разве можно его не любить? Если бы только…

— Нет, — ответил он, подумав минуту, — но только потому, что первоначальная масса машины слишком рассредоточена в пространстве, чтобы подвергнуться действию своих природных морфических полей. Вспомни, что случилось с дверью у тебя дома. Я снял браслет, но дыра осталась. Грубые макроскопические разрушения неустранимы, Пи Джей. Вся эта наука выглядит как волшебство, однако ничего общего с ним не имеет. К сожалению, существуют довольно сильные ограничения. К примеру, если бы я запрограммировал твой браслет так, чтобы гемоглобин крови превратился в цианид… — Присцилла Джейн вздрогнула. — …ты бы мгновенно погибла, и попытайся я затем восстановить твое тело в прежнем виде, ничего бы не получилось. Жизненная искра улетучилась бы из этого скопления протоплазмы навсегда. Так что, увы, морфические поля не всесильны.

— Давай поговорим о чем-нибудь более приятном.

Невинные голубые глаза с удивлением уставились на нее.

— Но ты же сама заговорила…

— Да, я знаю и уже жалею. Скажи, пожалуйста, а что ты собираешься делать дальше с этими полями — если, конечно, мы с тобой выживем?

Глаза Феликса возбужденно заблестели.

— Ну… если ты думаешь, что я тут же начну оживлять людей направо и налево, то ошибаешься. Прежде всего это неэтично. Каждое такое воскрешение приводит к ограничению права на жизнь остальных живых организмов. Взять хоть, к примеру, Тоша, у которого я забрал тело. Нет, так не годится. Каждый из нас существует на земле положенное время, чтобы потом уступить место другим. Кроме того, хотя после физической смерти поля и не «работают», так сказать, в привычном смысле, у меня тем не менее остались смутные воспоминания о том времени, и весьма, кстати, приятные. Впечатление такое, будто я каким-то образом продолжал участвовать в общем процессе жизни — через посредство других представителей своего вида. Так уж мир устроен, и не мне его менять, даже если я и не со всем согласен. По крайней мере сначала надо хорошо подумать…

— Да уж, ты лучше подумай, — фыркнула Присцилла Джейн, прекрасно, впрочем, понимая, что ее сарказм вряд ли дойдет до собеседника.

— С другой стороны, — продолжал он, — нет ничего плохого в том, чтобы временно возвращать к жизни отдельных особей, используя, скажем, тела добровольцев. Вот, например, во время тяжелого политического кризиса — разве не полезно было бы спросить совета у покойного президента Рузвельта? В современном мире масса проблем. Как бы нам помогли в их решении Сократ, Будда или Эйнштейн, ты только представь! Ну и опять же чисто медицинский аспект… вот как в твоем случае. Конечно, для сохранения эффекта нужно непрерывно носить морфический кристалл, но это, я полагаю, не так уж обременительно…

— Нет, конечно!

— Можно придумать и массу других способов, которыми морфические поля могли бы облегчить жизнь человечеству. К примеру, временное заимствование талантов и навыков. Накладываешь на свое сознание нужное поле и становишься на час-другой таким же экспертом, как человек, которому оно принадлежит. А еще можно улучшать память. Она ухудшается с возрастом, потому что физическое старение нашего мозга приводит к постепенной потере резонанса с соответствующими полями. Отныне этого не будет!

— Вот здорово!

Феликс все больше распалялся.

— А материальные поля? Разумеется, люди поначалу будут с опаской относиться к зданиям, машинам и инструментам, которые существуют временно и лишь пока действует кристалл, но если хорошо продумать меры предосторожности, такая практика рано или поздно станет нормой.

— А как же, обязательно!

— Я не хочу сказать, что морфическая технология так уж невинна. Биологическая опасность ее использования особенно высока. Если смешивать поля разных видов, можно создать монстров, химер, любую чертовщину. Да и предметная технология достаточно опасна. Представь, что плотина Гувера или башни Всемирного торгового центра вдруг рассыплются как карточный домик! Или кто-нибудь вдруг решит проделать туннель к центру Земли — прямо сквозь раскаленную магму! Кстати, это не так уж и сложно, надо только принять во внимание специфические поля всех геологических пород и, превращая их в вакуум, одновременно создать прочную оболочку для стен… ну, скажем, из алмаза! Имея достаточно мощный компьютер, я бы, наверное, справился…

— Нисколько не сомневаюсь!

— Есть и более интересные возможности. Я не буду вдаваться в подробности, но если использовать направленный резонанс и поиграть с космологическими полями… Впрочем, это касается уже планет и галактик, а ты, наверное, имела в виду чисто земные применения.

Присцилла Джейн помолчала.

— Это все или есть еще идеи?

— Да нет, пока не придумал.

— Тогда поправь меня, если я ошибаюсь. Короче говоря, ты, Феликс Рен, собираешься так вот запросто, весело и беззаботно, не выходя из своей лаборатории, взять весь мир за задницу, перевернуть вверх тормашками и тряхнуть так, что вся мелочь влетит у него из карманов.

Феликс обиженно насупился, и Присцилла Джейн почувствовала укол совести. Но должна же она в конце концов вбить в него хоть крупицу здравого смысла! Неужели он не соображает, какие силы выпускает на волю?

— Твоя метафора, Пи Джей, хоть и весьма красочна, но интерпретирует мои мотивы самым вульгарным и примитивным образом! Ты прекрасно знаешь, что деньги меня никогда не интересовали. Главное — это прогресс человечества!

— Лучше бы интересовали, тогда ты был бы в тысячу раз менее опасен! Твой прогресс приведет к тому, что человек вообще перестанет существовать или в лучшем случае превратится черт знает во что!

Феликс поджал губы.

— Думаешь, я мог оставить такой вопрос без внимания? Пойми, джинна научного прогресса невозможно загнать обратно в бутылку! Я, конечно, не дурак, но есть и другие. Рано или поздно кто-нибудь тоже додумается — ведь все так просто. Нам остается лишь постараться использовать морфическую технологию в полезных целях… Кстати, из них самая насущная — сделать наше с тобой новое существование стабильным, и тут я надеюсь на помощь со стороны.

— Чьей, Господа Бога?

— Не совсем, — серьезно покачал он головой.

Присцилла Джейн не решилась требовать уточнений-.

Следуя указателю, они съехали с трассы и направились в сторону Саутсайдского зверинца.

— Между прочим, Пи Джей, — снова заговорил Феликс, явно пытаясь успокоить свою спутницу, — морфическое поле, как и всякое другое, подвержено флуктуациям, и примитивные попытки повлиять на него предпринимались уже давно, фактически во все времена. Всевозможные магические превращения можно объяснить воздействием разума на соответствующие поля и изменением их по своему желанию. Явление одержимости, а также некоторые психические расстройства наверняка связаны со случайным резонансным «захватом» чужих ментальных структур, человеческих или даже нечеловеческих, из общего морфического хранилища. А так называемая реинкарнация? Растущий эмбрион, как правило, уникальный и не имеющий аналогов в прошлом, вдруг перестраивается на другие частоты и начинает развиваться, повторяя другого человека, уже давно не существующего. Конечно, это бывает крайне редко, вот почему большинство людей ничего не помнят о своих «прошлых жизнях». Или еще пример…

— Нет, Феликс, спасибо. — Присцилла Джейн чувствовала себя так, будто ее голову зажали в гигантских щипцах для орехов. — На сегодня мне вполне достаточно пищи для размышлений.

Впереди, на обочине двухполосного местного шоссе, среди пестрых торговых вывесок, показались ворота зверинца. Машину удалось припарковать совсем рядом. За вход брали по пять долларов с человека.

— Боюсь, Пи Джей, платить придется тебе, — смущенно проговорил Феликс. — Я одевался в спешке, а Тош, сама понимаешь…

— Десять долларов за новую пару ног? Пожалуй, сделка неплохая.

— Я рад, что они тебе подходят, — улыбнулся он.

За воротами, проигнорировав грязные вольеры с потасканного вида львами, страусами и горными козлами, Феликс стал решительно пробираться сквозь толпу в сторону отдела пресмыкающихся. Присцилла Джейн старалась не отставать.

Они подошли к самой ограде пруда с аллигаторами, невысокой, всего лишь до пояса, и без всякой колючей проволоки. На отмели у берега неподвижно лежал сонный потомок древних ящеров почти двухметровой длины.

— Отличный экземпляр, такой вполне подойдет, — довольно кивнул Феликс.

Не успел никто опомниться, как он перемахнул через ограду и спрыгнул вниз.

В толпе послышались испуганные крики. Присцилла Джейн промолчала. Она так обозлилась на Феликса, не пожелавшего даже поделиться своими планами, что болела за аллигатора.

Приоткрыв сначала один сонный глаз, потом другой, чудовище пошевелилось и медленно заскользило по направлению к неожиданной добыче. Громадные челюсти начали раздвигаться.

Ученый стоял как ни в чем не бывало. Когда зверь подобрался совсем близко и уже готов был напасть, он спокойно пригнулся и метнул браслет прямо в разинутую пасть.

Аллигатор внезапно окаменел.

Руки Феликса забегали по клавиатуре, и тело животного начало менять облик, подвергаясь той же череде превращений, что и Дурфилд часом раньше.

Вспомнив наконец о своей спутнице, ученый обернулся.

— Новые данные вполне соответствуют тем, что у меня уже есть. Пожалуй, пока мы здесь, стоит протестировать еще несколько побочных линий…

Вокруг пруда уже царила настоящая паника. Охранники и служители сбегались со всех сторон, слышались крики и свистки, вдали уже звучали первые полицейские сирены.

— Ты не мог бы поторопиться? — фыркнула Присцилла Джейн.

К ней подскочил разъяренный смотритель.

— Что этот тип делает с Уолли? Вы его знаете? Он что, псих или…

— Или! — усмехнулась Присцилла Джейн. — Определенно «или».

Облик животного становился все более примитивным и странным. В толпе кто-то упал в обморок.

Внезапно чудовище словно взорвалось, вспучившись до невероятных размеров. В мелкой воде пруда стоял вполне взрослый бронтозавр. Его голова на длинной шее возвышалась над толпой, а хвост примостился на крыше соседнего обезьянника.

Феликс поднял компьютер, демонстрируя, что разъем шнура вырвался из гнезда. Присцилла Джейн посмотрела вверх. Шнур свисал из пасти доисторического ящера, точно пучок водорослей.

— Немного не рассчитал, — смущенно объяснил Феликс. — Сам не пойму, откуда могла взяться лишняя масса. Зря ты меня торопила, Пи Джей.

Вокруг ограды было уже пусто. Толпа обратилась в паническое бегство, подобного которому, вероятно, не случалось с тех пор, как последний волосатый мамонт поднял на бивни пещерного человека.

Присцилла Джейн перегнулась через ограду и протянула руку.

— Вылезай оттуда сейчас же, идиот!

Уцепившись, Феликс, кряхтя, выбрался из клетки.

— Пойдем скорее! К счастью, у меня в машине остался запасной шнур!

Над верхушками деревьев показался вертолет. Вдалеке кто-то орал в мегафон. Присцилла Джейн обернулась, ища глазами танки. Пока нет, но скоро…

— Надо сваливать отсюда! — Она с трудом побежала к воротам, таща Феликса за рукав. Ноги повиновались, но неловкость еще не прошла. — Он что теперь, еще и оживет?

Выезд со стоянки был перегорожен сбившимися в кучу машинами.

— Я никогда не исследовал действие на браслет желудочного сока, — пожал плечами Феликс, — тем более что не имею понятия, как устроен желудок динозавра. Результаты непредсказуемы — как сказал сумасшедший ученый, засовывая голову в плазменный ускоритель.

— Может, вернуться и попробовать еще раз настроить? — предложила Присцилла Джейн.

— Каким образом? Все морфические кристаллы одинаковы. Еще один только исказит сигналы первого, что приведет к полному хаосу. Нет, лучше поехали в горы. Маунт-Шаста далеко отсюда?

— Час езды.

— Вперед!

— Куда вперед? — Присцилла Джейн показала на столпотворение. — Или ты их тоже в шарики превратишь?

— Зачем же? — обиженно хмыкнул Феликс. — Ты что же меня, совсем монстром считаешь, Пи Джей? — Подойдя к тяжелой цепи на столбиках, отделявшей стоянку зоопарка от территории, принадлежащей соседнему «Макдоналдсу», он в два счета освободил проезд. — Вот так, теперь и пробка скорее рассосется.

Вернувшись на скоростное шоссе, они продолжили путь на север.

Присцилла Джейн обернулась, чтобы взглянуть, не появился ли на дороге динозавр, и увидела кое-что похуже.

— Феликс, за нами погоня! — воскликнула она. — Машина того полицейского, и он сам за рулем, но с ним еще…

По борту фургона чиркнула пуля.

— Моя жена с этим мужланом?

— Да.

Феликс вытащил запасной шнур, достал из кармана еще браслет и принялся колдовать над компьютером. Выстрелы продолжались.

— Я не хотел использовать этот вариант, слишком уж рискованный, но другого выхода, похоже, у нас нет.

— О чем ты говоришь? — Присцилла Джейн сглотнула, борясь с подкатившей тошнотой.

— Пространственно-временной континуум также управляется морфическими полями, — начал объяснять Феликс. — Каждое место находится в резонансе как с физической конфигурацией, так и с событиями, в нем происходившими. Мы едем на Шасту именно потому, что это ближайшее к нам место, обладающее тем видом пространственного резонанса, который мне нужен. Если бы мне удалось наложить это конкретное поле на нас и на машину…

— То мы туда телепортируемся?

— Вот именно! — Феликс расплылся в улыбке. — Девятнадцатилетняя Присцилла Джейн так быстро не соображала. — Он пристроил заряженный браслет на приборном щитке. — Я дал тридцатисекундную задержку. Надо остановиться, а то черт знает во что можем там врезаться.

Машина начала притормаживать.

— Но нас же поймают!

— Ничего, я их немного задержу.

Медленней, еще медленней… Присцилла Джейн начала молиться про себя.

«Форд-эскорт» поравнялся с ними со стороны, где сидел Феликс. Тот выглянул в окно. Напротив появилась ухмыляющаяся физиономия Рауди. Подняв пистолет, бандит тщательно прицелился и снес ученому полголовы.

Дорога перед глазами Присциллы Джейн расплылась и исчезла.

6

Перфидия Стэггерс, урожденная Грабойз и ранее известная как графиня Балибан, повернулась с переднего сиденья инспекторского «форда» и врезала своему позапрошлому мужу в челюсть рукояткой револьвера сорок пятого калибра, также принадлежавшего инспектору Стамбо, еще больше увеличив уже имевшийся с утра синяк.

— Проклятый кретин!

В припадке слепой ярости Рауди бросил свой пистолет и потянулся вперед, намереваясь схватить супругу за горло.

Выстрел, прозвучавший в тесном пространстве кабины, оглушил всех. Пуля продырявила крышу. Поняв намек, Рауди отпрянул, вжавшись в спинку сиденья.

— Тормози! — рявкнула Перфидия полицейскому.

Машина остановилась на обочине. Проезжавшие мимо или не заметили перестрелки и исчезновения фургона, или предпочли не вмешиваться, тем более что интересного и так хватало. Заваруха, учиненная Феликсом в зоопарке, подняла на ноги всю округу.

Рауди постарался взять себя в руки.

— Черт возьми, Перфидия, — обиженно начал он, — что за муха тебя укусила? Сама же с утра только и талдычила, как мы грохнем Феликса, а теперь, когда я наконец это сделал, вдруг на меня же и наезжаешь!

— Ты что, забыл? Сначала нужно было попробовать его уговорить! Ладно, теперь уже поздно об этом трепаться. Главное, понять, куда они делись.

— По правде говоря, я никогда всерьез не верил, что он живой, — хмыкнул Рауди. — А если привидение, то что такого странного, если он свалил туда, откуда пришел, да и девку с фургоном с собой прихватил?

— Если так, то ловить нам вообще нечего. Нет, я все-таки думаю, что он живой… то есть был. Слишком уж хитро вел себя, не похоже на привидение… — Перфидия навела револьвер на сыщика, с каменной физиономией прикуривавшего одной рукой. Если его и вывела из себя кража машины и вынужденное участие в кровавом убийстве, то определить это было невозможно. — Ты! Что думаешь?

Стамбо задумчиво выпустил клуб дыма.

— Я? Я думаю, что вы оба сядете за предумышленное убийство.

— Ага, разбежался, ищейка поганая! — хрипло рассмеялся Рауди. — Как только мы получим его компьютер, нам все будет нипочем. Скажи ему, детка!

— Заткнись! — прорычала Перфидия. — А ты выкладывай, что знаешь, или продырявлю вторую руку! Феликс говорил, куда едет, кроме зоопарка?

Инспектор призадумался. Ему хотелось найти Феликса или хотя бы его труп, не меньше, чем преступникам. Если привести их с собой — единственный способ, а так, похоже, и было, то деваться некуда… а там, глядишь, что-нибудь и нарисуется.

Он тщательно затушил окурок, растягивая паузу. Пускай понервничают.

— Шаста. Был какой-то разговор про Маунт-Шасту.

— Там их и надо искать! — торжествующе заключила Перфидия. — Феликс нашел какой-то способ перемещаться мгновенно. Стало быть, девка сидит там теперь одна и небось даже не знает, как пользоваться его штучками. Надо успеть быстрее, чем она научится! Гони!

Стамбо рванул с места и помчался дальше на север, встроившись в поток машин.

Сзади, со стороны зверинца, донесся громоподобный рев, от которого задрожали стекла.

Рауди расхохотался.

— Вот это да! Прямо динозавр какой-то.

Уже во второй раз за сегодня Присцилла Джейн приняла твердое решение больше не убиваться по Феликсу. Хватит реветь в конце концов! Какой смысл?

Фургон стоял посреди небольшой окруженной деревьями поляны. Рядом был стол для пикника из грубо отесанных досок. В момент перехода машина еще двигалась, и ее едва удалось вовремя остановить, чтобы не врезаться. Разбитая грунтовая дорога вела с поляны вниз по склону горы. Присцилла Джейн хорошо ее изучила, поскольку всматривалась в ту сторону сквозь слезы уже почти час.

Она сидела за деревянным столом и пыталась успокоиться. Надо вернуться в фургон. Там, на сиденье, залитое кровью, скорчилось тело Феликса… Конечно, не надо было лить слезы. Только не сейчас, когда за спиной компания убийц! Однако поляна казалась такой мирной, а горе так переполнило сердце… Но теперь все, пора действовать! Только вот как?

Одно ясно — сначала придется все-таки подойти к фургону.

Присцилла Джейн неверными шагами двинулась вперед. Тридцатилетний мозг с трудом подавлял дрожь в ногах девятнадцатилетней.

Усевшись за руль на кухонный стул, она стиснула зубы и заставила себя посмотреть на Феликса.

К счастью, голова его откинулась на правое плечо, скрывая повреждения. Если бы не кровь, можно подумать, что он спит.

Она включила радио. Хоть какой-то живой голос…

— …в последний раз замечен идущим на юг по шоссе номер пять. По многочисленным просьбам ученых национальная гвардия штата пока не открывала огонь, однако, по словам майора Томпкинса, такой вариант по-прежнему…

Присцилла Джейн нажала на кнопку, голос смолк.

— Будь ты проклят! Посмотри, что натворил! Я понимаю, для тебя это всего лишь мелочь, небольшой сбой в грандиозных планах облагодетельствования человечества. Небось рассчитываешь, что я тебя вытащу, да? Пойду вот сейчас, поймаю медведя гризли или, на худой конец, украду собаку в какой-нибудь деревушке и надену на нее твой идиотский ошейник? Или ты ждешь, что я… — Она вдруг запнулась, пораженная новой мыслью. — Нет! Я не верю! Ты не можешь, не имеешь права от меня такого требовать! Ты злой, ты плохой человек, Феликс! Так вот, скотина, имей ввиду, что ничего у тебя на этот раз не выйдет! Слишком много ты успел принести зла! Сейчас вот возьму и…

Присцилла Джейн рванулась было вон из машины, потом остановилась и вернулась на место.

— Я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу! — крикнула она трупу.

Потом, заливаясь слезами, сняла дрожащей рукой свой браслет, мгновенно ощутив, как ее драгоценные вновь приобретенные ноги превратились в бесполезные куски мяса.

Протянула руки и крепко ухватилась обеими за морфический ошейник, скользкий от запекшейся крови.

Феликс с удивлением смотрел на собственное изувеченное тело. Как ни странно, его желание сбылось. Хотя, если подумать, дурацкое было желание.

Его руки — то есть бывшие руки Пи Джей — сжимали собачий ошейник на шее трупа. Ах, Присцилла Джейн… Вот что такое настоящая любовь! А он-то, дурак, все эти годы…

— Спасибо тебе, милая, — неловко пробормотал он. — Я все исправлю. Очень скоро, обещаю.

Феликс аккуратно расстегнул металлическую цепочку с камнем и надел на шею.

Труп в халате, сидевший на пассажирском сиденье, мгновенно превратился в Тоша. В результате контакта с пулей крупного калибра из пистолета Стэггерса от головы собаки мало что осталось. Еще одна жертва… Нет, глупо тратить время, сожалея о прошлых ошибках. За дело!

Феликс выскочил из кабины и подошел к деревянному столу. Разложив в ряд цепочкой все оставшиеся браслеты и ожерелья — кроме двух, которые положил в карман, — он соединил их проводами, образовав кольцо примерно двух метров в диаметре, которое затем отнес на край поляны и подвесил к самым низким веткам деревьев так, чтобы звенья касались земли.

— Контакт с землей необходим! — вслух пояснил он, подключая всю конструкцию к компьютеру, и принялся барабанить по клавишам. — Ты представляешь, Тош, три с половиной миллиарда лет! Нет, собаке такое трудновато уместить в голове, да и человеку тоже, правда, Присцилла Джейн? Так давно на нашей планете появилась жизнь! Непросто пробиться сквозь такую толщу, хотя данные из зоопарка мне очень помогли. Чтобы пройти весь археозой, понадобится не больше часа, а потом… потом должны появиться первые признаки Гайи.

На экране открылось новое окошко с цветным изображением земного шара, снятого из космоса.

— Вообще-то трудно сказать, как далеко придется забираться, чтобы она полностью проявилась. Статистика всегда была моим слабым местом. Почему нельзя зарегистрировать Гайю в наше время? Хороший вопрос, Тош. Потому что ее поля невозможно различить среди множества вторичных резонансов, принадлежащих высшим организмам, которые она же и породила. Может быть, мой метод не дает достаточного разрешения, не знаю, но надеюсь, что поля Шасты, настроенные на Гайю на протяжении всей исторической эпохи, облегчат задачу.

Он закончил настройку программы и нажал на ввод. Круг, ограниченный цепочкой кристаллов, заполнился клубящейся молочной белизной.

Отключая кабель, Феликс вдруг понял, что все время сдавливало ему грудь, и покраснел. Поспешно скинув блузку Присциллы Джейн, он снял бюстгальтер.

— Надеюсь, я не слишком растянул твой… э-э… интимный предмет одежды, Пи Джей. Как только он тебе понадобится, я отдам. Кстати говоря, стоит позаботиться о последних двух кристаллах…

Покончив с работой, ученый растянулся на столе, подложив руки под голову и глядя в небо. Раз уж разделся, надо воспользоваться случаем и немного позагорать. Да и отдохнуть не мешает, второе воскресение из мертвых за день не так легко дается.

Его начало клонить в сон…

Шум мотора раздался неожиданно. Вскочив, он увидел, что машина уже остановилась и пассажиры вышли.

Рауди Стэггерс вел инспектора за локоть здоровой руки. Пистолет он заткнул за пояс. Перфидия держала револьвер в руке.

Лицо ее было искажено маской ненависти.

— Опять ты! Сколько раз мне придется тебя убивать?

Феликс улыбнулся.

— А тебе никогда не приходило в голову, что можно обойтись без насилия?

Она прорычала что-то нечленораздельное. Не отводя дула револьвера от Феликса, заглянула внутрь фургона.

— С собакой все кончено. Отлично. Так… А где девка?

— Присцилла Джейн одолжила мне свое тело. Впрочем, в такое проявление благородства ты вряд ли способна поверить.

Ярость на лице женщины мгновенно сменилась алчностью.

— Вот как? Значит, ты можешь менять тела… Вот это да! Теперь я буду бессмертной, вечно молодой!

Феликс укоризненно поцокал языком.

— Инспектор, тот браслет, что я отдал, еще у вас? — спросил он, обращаясь к Стамбо.

— Да, он у меня в кармане.

Ученый взглянул на часы.

— Просто замечательно.

— Заткнись! — бросила Перфидия. — Со мной блефовать бесполезно. Если хочешь жить… — Она вдруг прищурилась, глядя на молочно-белый круг. — Что это ты затеял?

— Хочу вызвать друга, — простодушно улыбнулся Феликс.

— Выключай, не то…

Удивленный возглас Рауди заставил их обернуться.

Заколотый булавкой правый рукав пиджака инспектора внезапно развернулся, и из него показалась совершенно целая рука.

Прежде чем Рауди успел опомниться, Стамбо выхватил у него из-за пояса пистолет и выстрелил в Перфидию.

Пуля угодила ей в плечо. Ее собственный выстрел поразил Рауди в ногу.

Завывая от боли, преступники скорчились на земле.

— Отлично, инспектор! — воскликнул Феликс. — Я знал, что могу рассчитывать на вашу ловкость и сообразительность. Теперь, с вашего разрешения, я разберусь с ними окончательно.

Стамбо неуверенно направил на него пистолет.

— Вы ведь не собираетесь убить их?

— А что, если собираюсь?

Инспектор задумчиво осмотрел новую руку.

— Пожалуй. В конце концов, какое мне до них дело?

Феликс склонился над стонущей женщиной.

— Это не месть, — мягко проговорил он. — Просто я люблю другую.

Он достал из кармана браслет и нацепил ей на запястье. Перфидия с бессильной яростью что-то прошипела. Феликс повернулся к шоферу, который уже потерял сознание. Его колено было раздроблено.

— Вы, сэр, находитесь на более низкой ступени развития, чем собака. Для вас это будет повышением.

Последнее ожерелье досталось Рауди.

— Инспектор, вы помните, как надо считать? Сделайте одолжение, если вам не трудно.

Стамбо улыбнулся.

— Десять… девять… восемь…

По счету «один» кристаллы заработали.

— Феликс! — воскликнула Присцилла Джейн. Она с удивлением осмотрела себя, оправила платье Перфидии. — Как, откуда…

— Гав! Гав! Гав!

Тош, вскочив на ноги, яростно рвал зубами шоферскую униформу. Через несколько секунд на нем остались лишь обрывки трусов. Пес, ликуя, запрыгал по поляне, поджимая раненую ногу.

Стамбо отбросил пистолет и ошарашенно потер лоб.

— Боже мой…

Поднявшись на ноги с помощью Феликса, Присцилла Джейн обняла его, морщась от боли в плече.

Над поляной неожиданно зазвучал еще один голос, женский. Он был подобен вздоху ветра в кронах деревьев, журчанию воды среди скал или шороху снега, осыпающегося с сосновых ветвей. В нем слышалось материнское тепло и озабоченность. Все вздрогнули, даже Тош испуганно замер и задрал голову.

— Кто звал меня?

Феликс осторожно снял с себя руки Присциллы Джейн и шагнул вперед, в сторону цепочки кристаллов.

В круге стояла обнаженная женщина. Длинные волосы пшеничного цвета, нежно-розовая кожа, фиалковые глаза. Взгляд на нее заставлял вспомнить «Весну» Боттичелли.

Морфическое поле планеты в человеческом воплощении.

Феликс смущенно откашлялся.

— М-м… Гайя, это я. Видишь ли, мне нужна твоя помощь. Если бы ты была так добра… Короче, я тут немного поиграл с морфическими полями… так сказать, в режиме пользователя… но если ты научишь, как их менять, я бы смог закрепить некоторые изменения, чтобы мы не зависели от этих громоздких приспособлений.

Гайя перешагнула через круг. Феликс невольно ахнул. Он знал, что все ее формы должны быть автономны, но видеть своими глазами…

Она устремила на него свой завораживающий взгляд — и не слишком дружелюбный.

— Так это ты вмешивался в судьбу моих творений?

— Ну… да.

Гайа подняла лицо к небу и вскинула руки. Воздух потемнел, ударил гром, земля под ногами вздрогнула. Поляну расколола зигзагообразная трещина.

— Это запрещено! — Теперь ее голос звучал оглушительно, подобный грохоту горной лавины. — Я этого не потерплю!

— Но, Гайа, ведь законы физики и биологии позволяют…

— Тогда я изменю ваши законы!

Она уронила руки. Феликс зажмурился, приготовившись умереть в третий и последний раз.

Однако ничего не произошло. Он осторожно приоткрыл глаза.

Женщина исчезла.

Круг из кристаллов — которые теперь годились лишь для дамских украшений — стал тусклым и мертвым.

А Присцилла Джейн, Тош, он сам? Они остались! И у инспектора Стамбо по-прежнему было две руки!

Феликс расстегнул ожерелье и отбросил его.

Никаких изменений!

Следуя его примеру, все остальные также освободились от браслетов. Тош легко избавился от ошейника, разорвав его лапой.

Стабильность!

Феликс перевел дух.

— Нам повезло. По-видимому, самоподдерживающееся поле Гайи, коснувшись нас, придало устойчивость всем превращениям, прежде чем она наложила запрет.

— И надолго это? — недоверчиво хмыкнул Стамбо.

— Навсегда, я думаю. Теперь морфический резонанс вряд ли можно отнести к числу активных научных дисциплин.

— Значит, я больше не потеряю руку, — улыбнулся инспектор.

— А я не превращусь в Перфидию, — с облегчением вздохнула Присцилла Джейн.

— И я не стану Присциллой Джейн, — заключил Феликс. — А старый добрый Тош…

— Р-р… Р-рау! Рауди!

Земные туфли

1. Клеши

Благодаря своему папаше Чарльз Алтон Фэрлей каждый год мог похвастаться новой машиной.

На сей раз у него был ярко-синий «плимут спорт-фьюри» 1975 года выпуска.

Кендрик Скай легко определил это по одному лишь звуку работающего двигателя, хотя сам двигатель, надежно скрытый под капотом, находился на расстоянии четверти мили, на повороте тенистой проселочной дороги, ведущей к скромной мастерской на краю кладбища старых автомобилей.

Месяц назад Кен говорил Чаку, что фабричный вентиляторный ремень его новой роскошной тачки никуда не годится и его надо бы заменить. Чак лишь рассмеялся своим резким неприятным смешком, напоминающим хруст, с которым голодная свинья пожирает новорожденных поросят.

— С какого перепугу, Кен? Ты что, совсем сбрендил? Шарики за ролики зашли? Это же американская машина, а не какое-нибудь японское дерьмо. Прямо с конвейера, и куплена в салоне у Элмора! Сам знаешь, какой он дока в мелочах. Какого черта, ты только взгляни на этот ремень! Нет, ты глянь! Да он крепче, чем мой конец! Я не спорю, папаша Риз спец каких мало, но если ты скажешь, что Элмор сраный сосунок, который может не заметить бракованный ремень… ну что ж, тогда я с удовольствием передам ему твои слова. Посмотрим, как он после этого будет присылать к тебе клиентов.

Кен тогда промолчал. Он вообще предпочитал не высказываться, когда сомневался, что его соображения будут приняты слушателями хоть сколько-нибудь благожелательно. Это вошло в привычку с тех пор, как, вернувшись из Вьетнама, Кен узнал о безвременной кончине Риза, в которой частично винил и себя. Неудивительно, что число бесед, которые он был способен поддерживать, сильно поубавилось.

С другой стороны, теперь ему не приходилось ни с кем спорить.

В конце концов жизнь наладилась и пошла своим чередом, с равными полосами удач и неудач. Во всяком случае, в свои двадцать два года Кен имел мало оснований на нее жаловаться.

По мере того как автомобиль приближался, в шуме мотора все яснее становились различимы жалобные нотки, издаваемые разлохмаченными прядями потертого ремня, который мог лопнуть в любую минуту.

Однако повторять свою ошибку Кен не собирался.

«Плимут» затормозил, подняв облако пыли. Когда она немного рассеялась, стало видно, что в машине, кроме водителя, еще двое.

Бонита Коуни сидела впереди, рядом с Чаком.

Мона Джей Бонавентура — на заднем сиденье.

Не дожидаясь, пока Чак выключит двигатель, Мона Джей распахнула заднюю дверцу и бросилась к растерянному механику.

— Я вернулась! — воскликнула она, обняв его и приблизив лицо почти вплотную. — Даже не знала, что ты все еще в Роквилле! Случайно встретила Чака с Бонни на улице и первым делом спросила о тебе. А когда узнала, заставила их везти меня прямо сюда!

Мона Джей отступила на шаг, и Кен смог разглядеть ее костюм.

В общем, ничего особенного.

Копна вьющихся каштановых волос перехвачена дешевой лентой, вышитой индейским бисером. Кожаная безрукавка, под ней обтягивающий фиолетовый топик. Расклешенные брюки, невероятно широкие внизу, полностью скрывали ноги, очерчивая в пыли почти полуметровые круги. К тому же с ногами явно было что-то не то — девушка стояла и двигалась очень странно.

Крупный нос, чувственные губы, огромные глаза — примерно таким мог быть результат трудов пластического хирурга, решившего соединить в одном лице Кэрол Синг и Карли Саймон.

Мона Джей вызывающе подбоченилась.

— Ты что, даже не скажешь, что рад меня видеть?

— Черт побери, конечно, рад! Просто растерялся немного. О тебе три года ничего не было слышно…

Она легкомысленно махнула рукой.

— Ты первый уехал.

Абсолютно верно, хотя и ни капли логики. Для почтового ведомства Кен был вполне досягаем.

В 1972 году, когда ему было девятнадцать, а подпись мистера Ребозо, директора школы, еще не высохла в его аттестате, Кен пошел в армию добровольцем. Решение было принято в порыве гнева после крупного скандала с Ризом, когда Кен бросил инструменты и ушел из мастерской, поклявшись никогда не возвращаться.

Имея право выбрать специальность, он, естественно, предпочел служить механиком и в конце концов очутился в военном гараже под Данангом. Пахал там в свое удовольствие два года, отказавшись даже от положенного отпуска. Близким к военным действиям можно считать лишь один эпизод, когда рядовой Таб Рауфлаб из их казармы спьяну выпустил очередь из автоматической винтовки в крысу, за которую принял носок собственного ботинка, выглядывавший из-под одеяла. Так что вьетнамский опыт Кена оказался не более трагическим, чем пребывание в колледже, а во многих отношениях и менее.

Вернувшись после службы в Роквилль, на свою единственную родину, Кен узнал две новости.

Мона Джей покинула родительский дом, не сказав ни слова, куда направляется, и затерялась в лабиринте дорог, как травинка в поле.

Риз Хорот погиб страшной смертью в результате несчастного случая, который Кен вполне мог предотвратить, если бы остался.

В довершение всего он узнал, что согласно краткому завещанию Риза, нацарапанному на обороте счета от компании Форда, но заверенному по всем правилам, автомастерская, которую он практически не покидал с тех пор, как стал отличать ушковый гаечный ключ от трубного, теперь принадлежит некоему Кендрику Скаю.

Трудно сказать, какая из потерь потрясла его больше. Пожалуй, все-таки смерть Риза. В конце концов, Мона была всего лишь девчонкой, а Риз…

Риз был механиком.

И не просто механиком, а, черт побери, лучшим механиком на всем белом свете! Моисеем «фордов», Буддой «бьюиков», Христом «шевроле» и Одином «олдсмобилей».

Кен поклялся бы в этом на чем угодно, хотя и не был знаком с большинством остальных претендентов на этот титул. Дело в том, что ни один человек просто не смог бы сравниться с Ризом в мастерстве. Вздорный старикашка, всегда ходивший в одной и той же прожженной кислотой рубашке и засаленном комбинезоне, был способен инстинктивно распознать любую неисправность машины независимо от марки, модели и года выпуска. Будь то трещина в роторе или утечка клапана, изношенный сальник или суппорт тормоза, Риз мгновенно определял проблему и решал ее легко и изящно, прилагая минимум усилий.

Риз стал в глазах Кена героем с того дня, когда отец взял его с собой на роквилльское автомобильное кладбище, чтобы достать по дешевке ветровое стекло для их старенького «корвера». Тогда он впервые увидел старика за работой, и хотя с тех пор многому научился у гения-отшельника, прекрасно понимал, что не обладает и малой долей его невероятной интуиции…

Заглушив двигатель, Чак вышел из машины. Бонни выскочила следом через ту же дверь, не отставая от него ни на шаг, будто привязанная.

Бонни и Чак были всегда вместе, еще со старших классов, когда он был признанной звездой своей баскетбольной команды, а она привела школу к победе на чемпионате штата по хоккею на траве. В рубашке спортивного покроя, с короткой стрижкой и широким нахальным лицом Чак напоминал Боба Холдемана, что вызывало немало шуток во время недавнего Уотергейтского скандала.

Бонни, голубоглазая блондинка с прической в стиле Грега Олмана, сегодня была в белой блузке с круглым отложным воротником и клетчатой юбке, открывавшей икры, расцарапанные хоккейной клюшкой. Она вечно висла на локте у Чака — некий гибрид Патриции Никсон и Карен Карпентер.

Они были помолвлены уже четыре года, но все откладывали свадьбу, дожидаясь, когда Чак наконец получит повышение в своем Коммерческом банке и сможет зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить семейную жизнь на нужном уровне. Отец Чака, Фэрлей-старший, был в банке президентом, благодаря чему Чаку и удалось получить эту работу. Пока результаты его деятельности колебались от посредственных до катастрофических. Банк до сих пор не мог оправиться после того, как Чак дал ссуду местному фермеру, решившему выращивать кофейные бобы, несмотря на роквилльские лютые морозы, и перспектива повышения виделась в высшей степени сомнительной. Видимо, по этой причине за последний год отношения влюбленной парочки стали несколько натянутыми, если не сказать больше.

— А, старый дружок-жестянщик, сколько лет, сколько зим! Ну что, как делишки, чумазый? Я просто счастлив — потратить вечер перед выходными на поездку в твою чертову дыру, чтобы отвезти сюда феминистку-хиппачку, которой наш Роквилль казался недостаточно хорош, пока ее не вышвырнули из Голливуда пинком под зад, — что может быть приятней!

— Успокойся, Чак, — поморщилась Бонни, — разве не замечательно, что Мона Джей так рвалась снова увидеться с Кеном? Представь, каково было бы нам с тобой, расстанься мы на целые годы!

Чак задумчиво закатил глаза к ясному летнему небу.

— Ну, не знаю… — лениво протянул он. — Уж я бы, во всяком случае, не отсиживался на помойке, как придурок! Прижал бы какую-нибудь цыпочку в углу, и дело с концом — на следующий же день, можешь не сомневаться.

— Чарльз Аптон Фэрлей! Как ты смеешь мне такое говорить?

Кен с Моной, не обращая внимания на скандалящую парочку, смотрели друг на друга.

— И где же ты была все это время?

— В основном в Калифорнии.

— Калифорния большая…

— Ну да, в Голливуде.

— О! Значит, стала актрисой, как мечтала?

Мона Джей смущенно потупилась.

— Вроде того… Ты смотрел «Белую молнию»? Там еще Берт Рейнольдс играет Крокодила Маккласки.

— Я мало хожу в кино.

Она вздохнула, как показалось Кену, с облегчением.

— На самом деле роль у меня была совсем маленькая…

— Ха! — перебил Чак. — Ты там плясала с голой грудью на столе! — Он похотливо присвистнул. — Не такая уж и маленькая… Ого-го!

Кен едва удержался от резкого ответа.

— А другие роли? — спросил он Мону.

— Ну… еще одна такая же в «Последней подробности» с Николсоном. Тоже сцена в баре.

— Но ты наверняка чувствуешь, что твой потенциал куда шире…

— Конечно! Я так рада, что ты меня понимаешь, Кен!

— Вот ты и снова в Роквилле… — вздохнул он. — Надолго?

— Не знаю.

— Что собираешься делать?

— Не знаю, — повторила она.

— А что ты знаешь, Мона Джей?

Она широко раскинула руки и задрала голову.

— Я здесь!

Кен поневоле расхохотался.

— Ты права, этого вполне достаточно.

— Уси-пуси, — насмешливо просюсюкал Чак. — Ну прямо голубки. Я счастлив за вас, дети цветов, но нам с Бонни пора валить из твоей проклятой страны Оз, набитой железяками — по дороге из желтого кирпича в реальный мир!

Он затолкал Бонни в «плимут» и повернул ключ зажигания.

Вентиляторный ремень лопнул с таким шумом, как будто поваленное дерево рухнуло на железную крышу.

Чак поспешно заглушил мотор и высунулся из окна.

— Эй, чумазый! Посмотри, что там стряслось, и сделай все как надо, да поживее! Я не могу тут до ночи ошиваться! Давай шевелись, я заплачу, не бойся.

Кеп не спеша направился в ветхий гараж, возвышавшийся среди сотен заросших сорняками автомобильных останков, словно одинокий рыцарь среди поверженных воинов (самым древним среди проржавевших остовов был «кайзер-виктория» 1949 года, а самым свежим — «пинто» семьдесят четвертого, попавший сюда после того, как миссис Стабблфилд, в очередной раз перебрав коктейлей в бридж-клубе, не вписалась в поворот). Вскоре Кен появился с новым приводным ремнем и гаечным ключом, и через пару минут поломка была устранена.

Чак снова завел машину, но, прежде чем уехать, снова высунулся в окно. Вытянув из кармана несколько долларовых купюр, он швырнул их на дорогу.

— Эй, паренек, держи! Сдачу оставь себе, отдашь в пенсионный фонд. Тебе он понадобится, потому что ты так и состаришься на своей никудышной работенке, как твой психованный дружок Риз. Если раньше не проломишь себе голову!

«Плимут» рванул с места, подняв тучу пыли, из которой донесся свинский хохот Чака.

Как жаль, что в мире могут существовать такие, как он, подумал Кен.

И тут же одернул себя.

Такие мысли — не для него, они опасны.

Очень опасны.

Мона Джей с отвращением плюнула вслед удалявшейся машине.

— Вижу, в Роквилле ничего не изменилось, — пробормотала она.

— Нет, изменилось, — возразил Кен. — Ты вернулась.

— И вправду, — улыбнулась она. Потом подошла своей странной неловкой походкой к валявшимся в пыли зеленым бумажкам и аккуратно собрала их. — Хоть и грязные, но не пропадать же им. Деньги нам пригодятся.

Кену понравилось это «нам».

Наблюдая, как Мона Джей поворачивается и идет назад, он не смог больше сдерживать свое любопытство.

— Мона Джей, у тебя что, был несчастный случай в Голливуде? Повредила ногу на съемках?

— Почему ты решил? — удивилась она.

— Ты так странно ходишь…

Девушка весело расхохоталась.

— Да нет, это просто земные туфли!

— Как-как? Земные?

— Ну да. Смотри!

К изумлению Кена, который ожидал, что Мона Джей просто приподнимет ногу или задерет штанину, похожую на колокол, она в мгновение ока расстегнула пояс и спустила джинсы. Перешагнула через них…

Ее трусики были разрисованы кругами со значком внутри — символами мира.

Кен заставил себя отвести глаза от трусиков и посмотрел вниз, на ноги.

— Это и есть земные туфли?

— Ага, с отрицательным каблуком. Их придумала Анна Калсо, датский инструктор по йоге. Она заметила, как полезно ходить босиком по мягкой земле, когда пятка опускается ниже остальной стопы, и разработала специальную модель обуви.

— Ясно, — кивнул Кен. — Такое впечатление, что ты вот-вот опрокинешься назад.

— А что, запросто, — засмеялась Мона.

Кен боялся поднять глаза, чувствуя себя неловко. Символ мира подсказывал нейтральную тему для разговора.

— М-м… Ты рада, что война закончилась?

Мона Джей широко улыбнулась.

— А как же! Теперь мне и трусики ни к чему.

И сняла их.

2. Кольцо настроения

На стенном календаре в тесной кухоньке Кена красовалась обнаженная до пояса модель в коротеньких кожаных шортах и туфлях на платформе, усыпанных блестками. Стоя перед огненно-алой атласной портьерой, она страстно прижималась к огромному карданному валу, блестящему от смазки. На лбу девушки также виднелись следы машинного масла — очевидно, чтобы повысить ее привлекательность в глазах механиков. Рекламный текст внизу гласил:

ТВЕРДЫЙ СТАНДАРТ — ЗАПЧАСТИ «ГОФФАРТ»

КУПИЛ «ГОФФАРТ» — ЗАБУДЬ ПРО ФАЛЬСТАРТ

На календаре был август 1974 года.

Тот август, когда Кен Скай пришел из армии и узнал о смерти Риза, Ричард Никсон был вынужден оставить пост президента, а песенка «Ты ждешь от меня ребенка» Пола Анки заняла первое место в рейтинге хитов.

Прошел ровно год, но время с тех пор точно остановилось. Кен чувствовал, что топчется на месте, пытаясь сдвинуть с мертвой точки предприятие Риза, оставшееся без опытного хозяина. Равным образом отставка Никсона повергла страну в посторгазменную политическую апатию. Хотя за год произошло много событий, все они казались мелкими и несущественными. Во всяком случае, оптимизма не внушали никакого, даже окончание войны. Никто не сомневался, что Уотергейт означал конец целой эпохи, однако новая, какой бы она ни была, никак не желала рождаться. Что принесете собой будущее? Вряд ли кто-нибудь взялся бы ответить на этот вопрос. Вся нация словно томилась у телефона, ожидая звонка от неизвестного поклонника, с которым ей предстояло свидание.

Полночь уже давно минула. Кухню освещал лишь тусклый зарешеченный фонарь под потолком. В соседней комнате спала крепким сном Мона Джей. Земные туфли валялись в углу, куда она их отшвырнула перед тем, как затащить Кена в постель для любовных игр, таких же зажигательных и буйных, как прежние краткие свидания в школьные годы. В ушах звучал монотонный лягушачий концерт, доносившийся с дальнего болотистого конца автомобильного кладбища.

Кен сидел за столом и ужинал. Меню состояло из двух блюд: рыбных палочек и картофельных чипсов. Эта полу-пища, которой всегда была набита морозилка, составляла фундамент его спартанской холостяцкой диеты.

Кена мучил один-единственный вопрос.

Не является ли возвращение Моны Джей знаком того, что его жизнь опять налаживается и входит в новую фазу?

Может быть, пора наконец использовать СТП?

Если, конечно, это не просто чья-нибудь шутка.

Он снова и снова прокручивал в памяти разговор с Ризом. Тогда они виделись в последний раз…

Старый седой механик лежал на подстилке под «рамблером-классик» пятьдесят восьмого года, принадлежавшем Уолту Уайтмену, скуповатому хозяину роквилльской аптеки. Кен стоял на другом конце гаражного бокса, занятый балансировкой.

— Подай-ка мне набор ключей, сынок, — попросил Риз.

Кен принес, что требовалось. И вот тогда-то старик и произнес фразу, с которой начался тот незабываемый разговор, приведший к ссоре:

— Как славно все-таки иметь помощника, чтобы поберечь свои старые косточки. Я так рад, что придумал тебя…

Кен окаменел. Потом решил, что ему послышалось.

— Что? Как ты сказал?

Риз выдвинулся из-под машины. Его морщинистое лицо было серьезным. Кряхтя, он поднялся на ноги.

— Эх, не хотел я пока об этом, да случайно вылетело. Что ж, слово не воробей… Теперь придется договаривать. Помнишь, как десять лет назад, в шестьдесят втором — ты тогда был совсем еще карапузом, — вы с отцом приехали сюда на мою кучу металлолома за ветровым стеклом? Ну так вот, появились вы тут вовсе не случайно, это все СТП…

— Присадка к бензину? — удивился Кен.

— Да какая к черту присадка! — взорвался старик. — Ладно, ладно, я просто забыл, ты же не в курсе. В общем, такое дело…

Это случилось осенью пятьдесят четвертого. Как-то раз утром выхожу я из дома и вдруг вижу: трое городских хлыщей толкают вверх по дороге здоровенный «кадиллак» — вроде тех, в которых шишки из правительства раскатывают. Ну я, конечно, подошел, помог им. А они говорят, мы, мол, профессора из университета. Звали их, насколько помню, Курт, Джонни и Альберт. Ехали в Принстон, да не доехали, сломалась их колымага. Хоть и профессора, а в машинах ни черта они не петрили, все одно что слепые котята. Ну вот, я, значит, отладил им телегу, дела там было на понюшку табаку, а они все толковали между собой, чем, мол, со мной расплатиться.

«У вас что, совсем нет денег?» — спрашивает Джонни.

«Относительно меня можешь не сомневаться», — отвечает Ап.

«А я сомневаюсь, что у меня они когда-нибудь были», — добавляет Курт.

«Паршиво, — говорит Джонни. — Как же нам отблагодарить этого доброго человека? Я бы заплатил, только проклятая рулетка обчистила меня досуха».

Чешут они, стало быть, в затылке, а как быть, не знают. И тут Ал лезет в карман и достает такой маленький стеклянный пузырек, а в нем что-то непонятное на дне переливается, всего пара капель.

«У меня с собой только вот это, — говорит, — та хреновина, которую прислал Дирак, когда пытался убедить в своих дурацких идеях насчет квантовой физики. Мол, это чистейший экстракт тех самых гейзенберговских волн или вроде того. Называется…»

Старый механик наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Кен с недоумением смотрел, как он подошел к полке с инструментами и вытащил из дальнего угла заросшую пылью бутылочку и грязный клочок бумаги.

— Я попросил их написать, — объяснил Риз. — Вот оно как называется: «Синхронизирующий темпоральный потенциатор» — СТП…

— А для чего он? — поинтересовался Кен.

— Ну так я их то же самое и спросил! И вот что ответил Ал… насколько я смог запомнить, конечно. Эта штука позволяет наблюдателю воздействовать на весь мир вокруг, точь-в-точь как акт измерения действует на единичный атом. Говоря попросту, пустить все по тому пути, по какому только захочешь. «Вроде магического зелья?» — спрашиваю. «Ага, — говорит он. — По Дираку так примерно и получается. Но я сам никогда не пробовал, потому что в такую дурную физику не верю!» Я удивился: «Вы что, мне вот так просто его отдаете?» Он кивает. Ну, я и взял… Сунул пузырек на полку да и забыл, потому как на что оно мне, когда дела и сами собой идут неплохо. Много лет не вспоминал. А потом как-то раз разнылись у меня кости, да так сильно, что на стенку полез. Дай, думаю, попробую. Достал бутылку и капнул себе разок на голову — ну а куда ж еще, я ведь из головы наблюдаю, правильно? — и попросил, чтобы был у меня помощник. И что ты думаешь? И минуты не прошло, как подкатываете вы с отцом!

— Ты хочешь сказать, что если бы ты не захотел, то я бы и не родился? — воскликнул Кен, едва сдерживая гнев.

— Ну, это ты загнул… Просто я изменил все так, чтобы ты приехал сюда и захотел остаться.

Кен сжал кулаки.

— Но это же просто смешно! Я свободный человек и делаю то, что хочу! Меня никто не может заставить!

Риз пожал плечами.

— Думай, что хочешь, сынок. Я что слышал от них, то и рассказал. Все как было. Может, это просто совпадение, не знаю…

— Нет, признайся, что ты все выдумал! — не унимался Кен.

— Извини, не могу. Все чистая правда, до последнего слова.

Кен в сердцах швырнул на пол гаечные ключи.

— Все, хватит! Если ты в это веришь, я не желаю больше здесь работать! Пока не признаешься и не извинишься, не вернусь, так и знай!

Он повернулся и пошел к двери. Старик не шевельнулся, чтобы его удержать.

Прождав несколько недель и, не получив весточки от Риза, Кен завербовался в армию, а потом сорвавшийся с креплений двигатель исключил всякую возможность примирения. Очевидно, старый механик не сумел больными руками как следует его закрепить, и куча металла, падая, проломила ему голову. Удивительный СТП — если, конечно, он вообще работал — не мог даровать своему обладателю всеведения или сделать неуязвимым. А может быть, просто-напросто истек срок действия принятой капли.

Первым делом, унаследовав мастерскую, Кен полез на полку и отыскал магический пузырек. Он стоял все там же в углу, и рядом лежал клочок бумаги с названием, написанным характерным почерком Альберта Эйнштейна.

И теперь, отодвинув остатки ужина и облизывая кетчуп с пальцев, Кен встал из-за кухонного стола и снова отправился в гараж к заветной полке.

Последняя капля таинственной жидкости лежала на дне пузырька, похожая на сияющую черную жемчужину.

Кен размышлял об этом уже год. Не то что бы он до конца верил в фантастическую историю… но почему бы не попробовать? Единственная проблема состояла в том, что он не знал, чего попросить. Также, как и Риз в свое время, он был вполне доволен своей жизнью независимо от того, выбрана она была им свободно или навязана чужой волей. Заказы поступали, денег хватало — чего еще можно желать? Раньше ему, правда, случалось, тосковать о приятной компании, но то, что случилось сегодня… Мона Джей — она пришла сама, без всякого магического вмешательства. Больше ему ничего не нужно.

Мона Джей… Она казалась вполне рассудительной, спокойной, уравновешенной. Однако Кен чувствовал, что под жизнерадостным фасадом скрывается глубокая внутренняя неудовлетворенность, связанная скорее всего с неудачей в актерской карьере.

Решено! Последнюю каплю получит Мона Джей.

Кен вошел в спальню. Его подруга мирно спала, лежа на спине, раскрытая до пояса. На левой груди виднелась татуировка — где, интересно, во время своих странствий она успела ее сделать?

Уже наклонив волшебный пузырек над головой Моны Джей, Кен вдруг заколебался. Что, если он совершает непоправимую ошибку? А вдруг все-таки именно СТП виновен в гибели Риза? Хорошо бы сделать эффект обратимым…

Взгляд его упал на странное кольцо у Моны на пальце. Она называла его кольцом настроения. Жидкокристаллическая вставка реагировала на тело носителя, отражая, как утверждалось, эмоциональное состояние человека. Сейчас настроение Моны Джей было блаженно-голубым.

Он решительно сжал пузырек и вылил последнюю каплю магического эликсира на кольцо. Жидкость мгновенно впиталась в поверхность искусственного камня, не оставив следа, словно втянутая какой-то странной силой.

Кен ждал, затаив дыхание… Не дождавшись, разделся, лег рядом с Моной Джей и заснул.

Потому он и не заметил никаких чудес.

3. Лихорадка субботнего вечера

Проснувшись, Кен удивился. В туалет не хотелось. Совсем. Это было в высшей степени необычно. Как правило, его своенравный мочевой пузырь за ночь надувался до отказа, как бы мало он ни старался пить перед сном. Может, все дело в недавнем возобновлении сексуальной жизни? Кто знает, в конце концов, его специальность — автомобили, а не человеческая физиология… Он рассеянно сунул руку под одеяло, чтобы почесать промежность, как всегда по утрам.

Там оказалось пусто.

Он медленно, очень медленно приподнял одеяло и заглянул под него.

Глаза подтвердили невероятное ощущение. Промежность была такой же голой, как у его тезки — неизменного спутника Барби.

Кен затравленно оглянулся. Мона Джей отсутствовала. Он поспешно выкарабкался из постели.

— Мона Джей, иди сюда! Скорее! У меня пропал член!

Уже прокричав эти слова, он осознал, что столь эксцентричное утверждение едва ли может быть воспринято всерьез. Во всяком случае, сам бы он ни за что не поверил… Однако, очевидно, Мона Джей мыслила менее ординарно или отличалась большей отзывчивостью. Так или иначе, из соседней комнаты тут же донесся звук шагов.

В дверях появилась… актриса Эли Макгроу. Она была обнажена, и Кен сразу обратил внимание, что внизу живота у нее также отсутствуют малейшие признаки необходимого материального оснащения.

На пальце Эли сверкало кольцо настроения.

— Мона Джей? — пораженно воскликнул Кен.

— Кен?

— Ты стала другая!

— Ты тоже!

Понимая, что отсутствия у него гениталий было бы недостаточно для подобного утверждения, Кен бросился к зеркалу.

Оттуда смотрел Райан О’Нил.

Кен подавленно опустился на кровать и сжал голову руками.

— Не могу поверить… Зачем ты это сделала, Мона Джей?

— Я? — возмутилась она. — Что ты имеешь в виду? Ничего я не делала! Когда я заснула, все было там, где мы его оставили, когда попользовались. Что касается лиц, то я не умею их менять!

Кен пустился в объяснения. По мере того как он рассказывал, прекрасные черты Эли, то есть Моны Джей, принимали выражение, которое ему все меньше нравилось.

— Ты хочешь сказать, что как только я проснулась, мир изменился согласно моим представлениям?

— Вот именно, — простонал он. — Ты превратила нас в кукол, в актера и актрису! Могла сделать все, что хотела — и вот что ты выбрала.

— Наверное, я слишком прониклась голливудскими стандартами, — хихикнула Мона Джей. — Ну, ты понимаешь: полная нагота запрещена, любовные сцены только до пояса и так далее. Что бы там ни творилось на самом деле в раздевалках, на экране ты ничего не увидишь. Хотя, в конце концов, что тут плохого? Секс — это здорово, но гораздо важнее, чтобы все было шикарно! Разве ты не хотел стать звездой? Я так только и мечтала… и всегда терпеть не могла свое лицо! Нос, губы — слишком уж все карикатурно-итальянское. А теперь все главные роли будут мои!

— Мона Джей… — поморщился Кен.

— Что?

— А как же все остальные?

— Кто — остальные? — не поняла Мона.

— Сама подумай: если ты теперь Эли Макгроу, а я Райан О’Нил, то…

— Ты хочешь сказать, что весь мир теперь…

— Ну конечно!

Мона Джей нагнулась и стала собирать одежду, разбросанную по полу. Она натянула свои земные туфли, сразу приобретя свою привычную перекошенную осанку.

— Одевайся скорей! Поедем в город.

— Мона Джей, тебе не кажется, что пора снять это кольцо… — вкрадчиво начал Кен.

— Еще чего! Ты сам дал мне шанс устроить жизнь по-своему, и я его не упущу!

Спорить Кену хотелось еще меньше, чем обычно. Опять же, кто знает, что случится, когда она снимет кольцо. Вернется мир к прежнему состоянию или вообще исчезнет? Пожалуй, эксперимент лучше пока отложить.

Есть ведь и плюсы. Теперь многое станет проще — например, свидания… И туалетную бумагу не надо больше покупать.

Для личных поездок Кен использовал бывшее такси «чекер», покрытое матовой черной грунтовкой, но так и не дождавшееся окончательной покраски. Забравшись в машину, они двинулись в направлении города по обсаженной деревьями грунтовой дороге.

— Кен, гляди, какие классные белочки! — воскликнула Мона.

Устроившись на толстой ветке, троица неестественно оживленных белок старательно складывала орехи в идеально правильную пирамиду. Пирамида то и дело рассыпалась, и они начинали сначала, весело подпрыгивая и возбужденно что-то стрекоча. Кену показалось, что он слышит мягко-иронический голос комментатора за кадром: «Эти милашки, похоже, отхватили кусок не по зубам…»

— У тебя даже звери все диснеевские… — вздохнул он.

— Зато какие симпатяшки!

— Но они же совершенно ненатуральные!

— А люрекс натуральный? Кто сейчас вообще натуральный? Может, скажешь, группа «Иглс» — натуралы? А эти ужасные рыбные палочки, которые ты тоннами поедаешь?

Кен устало промолчал.

В субботу утром машины на дороге, ведущей в Роквилль, почти не попадались. Их обогнали только трое: Джордж Скотт в полном облачении генерала Паттона, Джон Уэйн из «Рустера Когберна» и Грязный Гарри.

— Я всегда знала, что в Роквилле все мужики — шовинистические свиньи, — сплюнула Мона Джей.

— Они, похоже, не слишком расстроены своим новым обличьем, — заметил Кен. — Интересно почему?

— Наверное, чтобы заметить изменения, нужно быть рядом с кольцом.

— Думаю, ты права.

Они съехали с шоссе на Мэйн-стрит и вскоре оказались в той части города, которую в Роквилле считали деловой.

Марлон Брандо подметал мостовую перед аптекой Уолта Уайтмена. Фэй Данауэй опускала солнечные маркизы над витринами универмага Форда. Аль Пачино перебрасывался шуточками с Барброй Стрейзанд, заливая бензин в бак ее «шевроле». Вуди Аллен — вылитый Филдинг Меллиш — наклеивал правительственный плакат «Народ против инфляции» на дверь своей мясной лавки. Неподалеку компания Джонов Траволта из «Вернись, Коттер» строила глазки целой стайке точных копий Фарры Фосетт.

Кен почувствовал, что сходит с ума. Все равно как узнать, что человеческие коконы для похитителей тел выращивают не в дальнем космосе, а в Калифорнии. Он остановил машину возле тротуара и уткнул разгоряченный лоб в рулевое колесо.

— Не могу больше.

— Пошли прогуляемся, — предложила Мона. — Я хочу с ними поговорить. Вдруг они и не знают, что похожи на звезд — тогда я первая забью очередь на все роли!

По тротуару к ним шли рука об руку Генри Уинклер с Пенни Маршалл — Фонз и Лаверн.

— Чак и Бонни, — мрачно фыркнул Кен.

— Откуда ты знаешь?

— Даже без яиц у него гонору хоть отбавляй. Гляди, как вышагивает.

И верно, Чак еще издалека помахал рукой.

— Эй, жестянщик! Решил прогуляться со своей цыпочкой? Я думал, вы из постели весь день не вылезете. Правда, Бонни? Так и сказал — мол, трахаться будут все выходные напролет. Что, источник пересох?

Они с Бонни пересекли невидимую границу и остановились как вкопанные, разглядывая Кена и Мону Джей, превратившихся в главных героев «Истории любви».

Наслаждаясь их замешательством, Кен указал на зеркальную витрину. Парочка обернулась и уставилась на собственные отражения.

— Боже мой! — взвизгнула Бонни. — Я похожа на эту дебильную шлюху Де Фацио из телевизора!

— Это кто же так потрудился над моим лицом? — грозно поинтересовался Чак. Внезапно почувствовав, что изменилось не только лицо, он в панике схватился за штаны. — Что-о? Мой член! Святые угодники! Кто-то спер все мое хозяйство! Это вы? Признавайтесь!

— Мне очень жаль, Чак, — усмехнулся Кен, — но твоей пиписки у нас нет.

Он постарался в двух словах объяснить, что произошло.

Испуганное выражение на позаимствованной физиономии Чака сменилось яростью.

— Вот! Если бы Никсон остался на посту, такого никогда не смогло бы случиться! Черт возьми, я сто раз говорил: страна покатилась под горку с тех самых пор, как хреновы демократы раздули из мухи слона и устроили нам Уотергейт! Все наши беды от неуважения к законному президенту!

— Чак, не валяй дурака! — попытался урезонить его Кен. — Бутылка с СТП валялась у Риза на полке с пятьдесят четвертого года…

— Так вот кто виноват, что Никсон проиграл выборы в шестидесятом! Старый маразматик!

Бонни затравленно переводила взгляд со своего отражения в витрине на новое лицо Моны Джей и обратно.

— Значит, ты теперь у нас Эли Макгроу? — оскалилась она. — А я всего-навсего какая-то Пенни Маршалл!

Мона Джей кокетливо заправила за ухо прядь длинных черных волос.

— Что поделаешь, милочка… Я всегда выглядела лучше тебя.

— Лучше меня?! Ха! Значит, твой идеал красоты — это кудрявая толстогубая макаронница с коровьими сиськами?

Лицо Моны налилось кровью. Она величественно воздела руку с кольцом на пальце.

— Думай, что говоришь, Бонита Коуни!

— Мне плевать, на кого ты похожа сейчас! — не унималась Бонни. — Я-то прекрасно знаю, что задница у тебя шире, чем грузовик с кока-колой…

— Ну все! — взбеленилась Мона. — Не нравится быть Лаверн? Недостаточно шикарно? На, держи!

На месте Пенни Маршал стояла Джин Стэплтон в роли Эдит Банкер из семейного сериала.

Мона Джей злорадно расхохоталась. Чак в страхе попятился. Бросив взгляд на витрину, Бонни зарычала как тигрица и бросилась на Мону, вцепившись ей в волосы. Женщины кубарем покатились по асфальту, визжа и выкрикивая ругательства.

Кен бросился их разнимать, но Чак крепко схватил его сзади за локти.

— Не знаю, что там Бонни задумала, — спокойно произнес он, — но я думаю дать ей шанс. Мне не улыбается встречаться с чертом вместо девушки.

Значительное преимущество в весе скоро дало о себе знать. Прижав руку Моны коленом к земле, свирепая домохозяйка из Квинса завладела кольцом и с торжеством нацепила его на собственный палец.

4. Молчаливое большинство

Небо над домом Скаев напоминало экран телевизора, по которому шла «Семейка Брэди».

На самом деле оно и было телевизором, и показывали именно «Семейку Брэди».

Расплывшееся по небесной полусфере лицо Флоренс Хендерсон раскинулось на целые мили. Далеко на западе из-за горизонта высовывался кончик гигантского носа Энн Девис. В качестве общего фона выступали слегка размытые контуры кухни Брэди с оранжевыми стенами и столом цвета авокадо. Зрелище было похоже на северное сияние, но с той разницей, что продолжалось оно двадцать четыре часа в сутки.

Семья Скай в полном составе — Кен, Мона Джей, Кен-младший, Мона-младшая и безымянный полурослик, — собравшаяся за домом на стандартной лужайке в четверть акра, не обращала никакого внимания на сериал, ставший за долгие годы непрерывного показа слишком привычным. Вместо неба Кен с Моной с умилением наблюдали, как их средние по стране два с половиной ребенка играют в одобренные обществом игры.

Кен был в своем парадном субботнем костюме, состоявшем из летних хлопчатобумажных брюк, полосатой рубашки и мокасин. Изо рта у него торчала Отцовская Трубка, ароматный дым которой соперничал с запахом лосьона «Олд спайс». Сидел он в плетеном пластиковом кресле, рядом устроилась хранительница его домашнего очага.

Волосы Моны Джей были уложены в высоченную прическу — совсем как у первой леди Присциллы Пресли на официальном свадебном портрете — и закреплены несколькими слоями лака. Два идеальных кружка розовых румян на щеках, кроваво-красная губная помада. Платье и передник с бесчисленными оборочками и кружевами. Глаза ка-запись залитыми жидким валиумом, излишки которого сочились наружу.

Неподалеку Кен-младший и маленькая Мона Джей, одетые как миниатюрные копии родителей, разыгрывали кукольный сценарий номер сто пятьдесят шесть. Солдат Джо завалил Говорящую Кэти на траву и лез ей под платье, приговаривая «Тихо, ты!», в то время как Мона-младшая издавала очень реалистичные вопли — в говорящем устройстве куклы заело ленту.

Полурослик, гоняя по двору футбольный мяч, застрял с ним в углу, где сходился под прямым углом беленый штакетник ограды, отделявший участок Скаев от тысяч точно таких же роквилльских усадьб.

Папаша Кен заметил затруднительное положение своего отпрыска и поспешил на выручку.

На полурослике были лишь шорты, спортивные гольфы и кроссовки. Рубашка не требовалась. Статистическая половинка, рождавшаяся в каждой семье в дополнение к положенным сыну и дочери, имела над талией лишь выпуклый черепахообразный панцирь, поросший густыми волосами. Выглядело это существо примерно как ходячая табуретка.

Младший отпрыск Скаев топтался на месте, упорно пытаясь пробиться сквозь забор, пока Кен-старший не повернул его лицом ко двору, перекатив мяч поудобнее. Осторожно попробовав ногой, полурослик пнул мяч и неловко побежал следом.

Кен вернулся в кресло. Нежно сжав руку Моны, он добродушно усмехнулся.

— Вот постреленок!

Мона Джей ответила как положено:

— Настоящий сорвиголова.

— Только вот едок из него неважный, — пошутил отец семейства.

Счастливые супруги залились смехом.

Выпустив густое облако ароматного дыма, Кен произнес:

— Как все-таки приятно провести выходной день с семьей! Жду не дождусь завтрашнего дня, когда мы вместе пойдем в церковь.

— Жизнь прекрасна! — подхватила Мона Джей, но как-то устало.

Кен бросил на нее предостерегающий взгляд, и она тут же заулыбалась, хотя уголок губ дергался от тика.

Что-то заставило Кена посмотреть на часы.

— Боже мой, мы вот-вот опоздаем! — Он громко хлопнул в ладоши. Дети обернулись, за исключением полурослика, который продолжал бессмысленную погоню за мячом. — Кен, Мона, собирайте игрушки и надевайте купальные костюмы! Пора ехать на пляж.

— У-у… а это обязательно?

— Да, обязательно! — отчеканил отец. — И поторопитесь.

Дети послушно затрусили к дому. Кен взял полурослика под мышку и пошел с супругой следом.

Он принялся укладывать Семейный Пляжный Набор: портативный охладитель, набитый печеньем «Твинкиз» и Оскар-Майерсовскими сандвичами, лосьон для загара, влажные салфетки, «Кул-Эйд» в термосе, Полосатый Зонтик… Полез в бельевой шкаф за полотенцами, и тут что-то твердое и тяжелое больно ударило его по голове.

— Тудыть-растудыть твою трам-пам-пам! — выругался Кен.

— Папуля! — укоризненно воскликнула Мона Джей. — Следи за своим языком!

— Извини, мамуля.

Кен нагнулся и поднял упавший предмет. Это была женская туфля, но какая-то необычная. Таких странных туфель ему видеть еще не приходилось. Большая и неуклюжая, с подошвой, скошенной к каблуку.

— Мамуля, ты помнишь, что это такое?

Мона Джей вытаращила глаза.

— Н… нет, не помню. Я таких никогда не носила, клянусь! Дома я всегда или на шпильках, или если в ванной, то в тапочках, а на пляже — в резиновых сандалиях. Откуда они, ума не приложу…

— Не волнуйся, мамуля, я верю тебе. Ладно, тогда в мусор их.

Кен отнес туфлю на кухню и кинул в ведро. Мона Джей открыла было рот, но промолчала.

Через несколько минут все семейство уже сидело в уютном фургончике, готовое отправиться в путь. К счастью, успели они вовремя: улица уже заполнялась машинами соседей.

За воротами сосед, направлявшийся в ту же сторону, любезно притормозил, пропуская Кена, и они встроились в общую процессию. В машине зазвучал дружный хор, подпевающий местному музыкальному радио:

— Любовь нас вместе соберет…

Въезд на стоянку перед пляжем был забит до отказа, машины двигались еле-еле. Дети начали проявлять нетерпение. Кен-младший больно ущипнул Мону за руку, а та в отместку разорвала его сборник комиксов.

— Папа! — заныл Кен-младший. — Посмотри, что она сделала с «Юным Элвисом»!

Вздохнув, отец посмотрел на пятьсот шестнадцатый выпуск героической эпопеи о приключениях Президента нации в бытность его агентом по борьбе с наркотиками.

— Боюсь, ты заслужил это, сынок. Не горюй, через неделю выйдет следующий номер.

Заскучал даже никогда не унывающий полурослик. Он стал ерзать и лягаться, и старшие отпрыски Скаев, тут же помирившись, принялись его щекотать, чтобы привести в хорошее настроение.

Наконец машину удалось припарковать, и семейство, нагруженное припасами, двинулось по горячим пескам, словно маленький караван в поисках места для стоянки.

Обосновавшись в подходящем уголке, папаша Скай объявил:

— Пора намазаться старым добрым «Коппертоном»…

— Не знаю, зачем заниматься этой ерундой, — проворчала Мона Джей, втирая крем в голые ноги полурослика. — Мы столько лет уже не видели солнца, а под Небесным Экраном сколько ни лежи, все равно не обгоришь.

Кен поднял глаза к небу, где продолжал идти бесконечный сериал. Папаша Брэди в исполнении Роберта Рида читал наставления своему семейству. Взгляд Кена опустился ниже, еще ниже… Там, на расстоянии ровно трех миль, искусственный горизонт нырял в океан, надежно ограждая Избранную Богом Нацию от враждебного нецивилизованного мира.

Вообще-то мамуля права — под уютным светом люминесцентных небес обгореть невозможно… и все-таки надежнее делать все по старинке. Следовать традициям — только так можно сохранить нацию сильной.

Намазавшись с ног до головы, Кен с Моной Джей откинулись на спину, глядя в небо, а дети принялись строить замок из песка. Полурослик, предоставленный самому себе, тут же таинственным образом отыскал компанию себе подобных и примкнул к ней. Одетые в одинаковые плавки, они стояли кучкой, общаясь понятным только им образом, и время от времени ложились попарно «голова к голове» и терлись панцирями в ходе какого-то странного ритуала.

Кен посмотрел на часы.

— Пора окунуться!

Семейство трусцой подбежало к воде и кинулось в волны прибоя.

Как глава семьи, Кен-старший позволил себе заплыть подальше, оставив остальных плескаться у самого берега. Проплыв несколько десятков метров, он приподнялся на воде, болтая ногами, и посмотрел в сторону горизонта.

Флоренс Хендерсон опиралась гигантскими ногами на воду, словно современный Колосс Родосский. Кен представил, что будет, если проплыть все три мили до телевизионной стены. Интересно, смог бы он тогда заглянуть под юбку Великой Мамаши и разглядеть ее детородные органы?

Кен решительно тряхнул головой, освобождаясь от лишних мыслей. Похоже, удар туфлей был не столь уж безобидным. Он развернулся и поплыл назад к семье.

Незаметно подошло время уезжать. Упаковав вещи в фургон, они влились в поток сограждан, возвращавшихся домой. Утомившиеся детишки тут же уснули, включая и полурослика. Кен надеялся, что это их полурослик, уж слишком они все были похожи. Впрочем, какая разница.

Повернувшись к Моне Джей, он заметил:

— Городской оркестр в парке и речь мэра Фарлея станут прекрасным завершением сегодняшнего дня.

— Ах, папуля, ты говоришь это каждую неделю!

— Совершенно верно.

— Ну да, я понимаю, просто смешно стало. Кстати, интересно, что наденет сегодня супруга мэра? У Бониты такой тонкий вкус! По понедельникам ее последний субботний фасон можно увидеть во всех магазинах города.

— И неудивительно.

После душа и сандвичей с лимонадом семья Скай отправилась в центр города. Там, среди уютной толпы, наслаждаясь оркестровыми мелодиями Соузы, они пили пепси и наблюдали за темнеющим небом. Впрочем, жизнерадостные краски Вечного Сериала можно было различить даже ночью.

В момент, когда сюжет очередной серии достиг своей кульминации, Кена кто-то вдруг тронул за плечо.

Он обернулся.

Перед ним стоял сам мэр Роквилля — Чарльз Аптон Фэрлей.

Кен окаменел.

— Э-э… господин мэр… Чем могу быть полезен?

— Идем со мной, живо!

Не сказав родным ни слова, Кен поспешил за мэром. По правде говоря, выбора у него и не было, поскольку сановник схватил его за руку и потащил за собой.

— Поможешь мне! — бросил мэр на ходу.

— Я? — растерялся Кен. — Но что я могу сделать?

— Отберешь у Бонни кольцо. Я больше ни минуты не желаю терпеть этот ее дерьмовый мирок! Поначалу круто — быть главным и иметь все что хочешь, — но теперь мне уже как-то не по себе. Эти проклятые зомби вокруг, все бабы на одно лицо… А я хочу трахать разных, черт побери!

— Как вы сказали? — переспросил Кен.

— Что?

— Ну… непонятное слово — тра…

Мэр схватился за голову.

— В бога душу мать! Ну конечно, я и забыл, ты же ничего не знаешь. Это все она, Бонни! Даже я, и то забываю, как только отойду надолго от кольца. Едва сумел вырваться, чтобы тебя найти.

— Я не совсем понимаю, господин мэр, — вежливо сказал Кен. — Если вы хотите получить от миссис Фэрлей какую-то драгоценность, то почему бы вам не попросить ее или просто не взять? Вы же хозяин, глава семьи… Отец Города!

— Она наложила на меня какое-то заклятие, я даже дотронуться до кольца не могу… Пошли скорее, нельзя терять ни минуты! Скоро сам все поймешь, жестянщик! Ты эту кашу заварил, тебе и расхлебывать.

— Я в вашем полном распоряжении, господин мэр, — с достоинством кивнул Кен.

— Вот и славно. Давай шевелись!

Они протолкались к самой трибуне для выступающих. Наверху, спиной к ним, стояла супруга мэра и весело махала рукой восторженной публике. Рядом с миссис Фэрлей стояли чиновники рангом пониже, и Кен впервые обратил внимание, что никто из них не приближался к ней вплотную, словно боясь вступить в невидимый запретный круг.

Мэр зашептал Кену на ухо:

— На половине моей речи я ее толкну, а ты подбежишь и снимешь с руки кольцо. Только не вздумай надеть сам, слышишь? Отдашь мне!

— Мне все-таки кажется, — замялся Кен, — что такие радикальные действия…

— Делай, что говорю! Потом все поймешь. Ну?

— Как я могу отказаться выполнить приказ того, кто получил свои полномочия от самого Короля!

— Вот это другое дело, жестянщик! Я на тебя надеюсь. Не просри момент!

— Не про… что?

Но мэр уже поднимался на трибуну, оставив Кена позади в тени деревьев. Послышались приветственные аплодисменты. Прочистив горло и постучав по микрофону, Фэрлей начал речь.

Кен нервно переминался с ноги на ногу, поглядывая на ступеньки, ведущие наверх. Такого удивительного происшествия он не помнил за всю свою жизнь. Зачем мэру понадобилось решать чисто домашний спор таким варварским способом, да еще на публике и с чужой помощью?

Может быть, это просто сон? Ну да, так и есть, подумал Кен. Наверное, та странная туфля слишком сильно ударила меня по голове, я сейчас лежу на полу без сознания и вот-вот очнусь…

Но он не очнулся. И очень скоро момент, которого он так боялся, наступил.

Мэр вдруг развернулся и отвесил ничего не подозревавшей супруге ужасающей силы пинок. Миссис Фэрлей не удержалась на ногах. Не успела ее голова удариться о доски трибуны, как Кен уже мчался вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Подскочил к лежащей женщине… и картина прошлых событий внезапно вспыхнула перед его глазами.

Взгляд Бонни был затуманен, она отчаянно пыталась сохранить сознание. Однако, прежде чем ей удалось сосредоточиться и воспользоваться силой СТП, Кен стащил с ее пальца кольцо и надел на свой.

5. Нефтяной кризис

Кендрик Скай был последним человеком, оставшимся в живых.

Впрочем, даже не вполне человеком.

Он был Великим Механиком.

Половина его тела, точнее, правая половина, была заменена механическими частями. Рука заканчивалась комплектом гаечных ключей и отверток. В боку была дверца, за которой находился пульт регулирования и настройки. Специально разработанная правая ступня позволяла более эффективно взаимодействовать с педалями акселератора и тормоза. Из спины торчал пучок соединительных кабелей с разъемами. Свернутые наподобие лассо, они висели на плече.

Кена разработали в рамках секретной программы министерства обороны, которому понадобился мастер-механик высшего класса для обслуживания военных транспортных средств. Получив смертельное ранение во время вьетконговской атаки под Данангом, он был спасен армейскими специалистами, но превратился в киборга.

Налогоплательщикам это обошлось недешево.

Кен был жестянщиком стоимостью в шесть миллионов долларов.

Он едва начал привыкать к своей новой жизни, как мир поразила Чума Диско.

Вызванная, по всей видимости, каким-то вирусом, занесенным из дальнего космоса, болезнь напоминала «танцующую манию» средневековья. Ведущие ученые за несколько недель до собственной гибели выдвинули гипотезу, что и та, прежняя, эпидемия была результатом подобного космического контакта. Жертвы Чумы Диско испытывали невероятное возбуждение и начинали лихорадочно вращаться вокруг своей оси со скоростью приблизительно сто двадцать пять оборотов в минуту, падая в конце концов замертво от истощения. За тот короткий срок, в который пандемия охватила мир, приведя к разрушению всей исследовательской инфраструктуры, медики просто не могли успеть разработать вакцину. В результате широкое распространение получили так называемые народные средства. К примеру, ошибочно считалось, что защитой может послужить особая синтетическая ткань на основе нейлона под названием «киана», а также золото в больших количествах. В результате многие жертвы Чумы Диско встречали смерть обернутыми в блестящие шелковистые одеяния и увешанные драгоценностями.

Будучи человеком лишь частично, Кен единственный оказался невосприимчив к ужасной инфекции. Однако даже он время от времени ощущал странные атавистические подергивания своей левой половины. Вынужденный бессильно наблюдать за вымиранием всего остального человечества, он едва не сошел с ума.

Душевное здоровье Кена спасла работа.

Используя свои новые механические навыки и имея в распоряжении гигантские армейские резервы, оставшиеся без хозяев, он смог создать для себя некое подобие друзей. Он наполнил салон автомобиля компьютерной начинкой, поместил лентопротяжные устройства памяти в багажник и таким образом осуществил свою давнюю мечту.

Кен создал парк разумных машин.

Окруженный своими творениями, последний человек на Земле стал приноравливаться к новым обстоятельствам. На самом деле, хоть он и стыдился признаться в этом самому себе, без людей жить стало даже легче. Глупые машины из мяса и костей были слишком эмоциональны и непредсказуемы. С ними Кену никогда не удавалось наладить нормальных отношений. С машинами куда спокойнее, от них знаешь, чего ожидать. Даже самый близкий человек, его старый наставник Риз Хорот, и тот подвел его. Так что хоть сам Кен никогда бы не пошел на то, чтобы уничтожить человечество, катастрофа не стала для него концом света.

Апокалиптический мир жил по своим законам, и жил в общем неплохо.

Пока не разразился нефтяной кризис.

Кен восседал на импровизированном троне, собранном из останков неудачных экспериментов. Трон высился посреди летного поля заброшенного аэропорта. Бескрайнее пространство, залитое бетоном, было заполнено автомобилями. Их моторы работали на холостом ходу, и в воздухе висела голубоватая дымка выхлопных газов, защищая Кена от палящих лучей солнца. Глухой рокот тысяч двигателей звучал музыкой в ушах Кена, такой же сладостный, как дыхание спящего младенца для любящей матери.

Ближайшие машины составляли личную гвардию Великого Механика. Мощные и агрессивные «барракуды», «мустанги», «файерберды» и «камаро» угрожающе рычали, клацая челюстями капотов, готовые разорвать любого из подданных, кто осмеливался приблизиться, движимый любопытством или желанием перемолвиться словом с верховным правителем.

Однако, завидев машину, которая уверенно катила через летное поле в направлении трона, Кен благосклонно кивнул:

— Пропустить.

Гвардия почтительно раздвинулась. Гонец — старый побитый «форд-валиант» — подъехал ближе.

Отдавая дань памяти погибшим друзьям, Кен снабдил многие из своих первых творений их личными чертами. Более поздние обладали лишь стандартными признаками, характерными для той или иной модели.

«Форд-валиант» был реинкарнацией Риза Хорота и служил у Кена советником.

— Что ты можешь сообщить? — важно осведомился Кен.

В аудиоколонках «форда» послышалось старческое покашливание.

— Новости неважные, сынок. — Такое обращение к Вождю мог себе позволить один только старик Валиант. — Разведчики приехали ни с чем. На сто миль в округе нет ни капли бензина.

Подданные империи Кена бодрствовали круглые сутки, и не только потому, что у него не хватало духу лишать их сознания — заводить и останавливать каждый из несчетного множества двигателей было бы физически невозможно. Поскольку электрическая сеть давно вышла из строя и закачивать горючее в баки обычным способом не получалось, Кен снабдил каждую машину специальным устройством, позволявшим самостоятельно открывать подземные резервуары, опускать туда шланг и всасывать бензин. У большинства моделей пробег на единицу расхода топлива оставлял желать лучшего, население постепенно росло, и довольно скоро на ближайших землях поживиться стало нечем.

Кен сознавал, что такой момент придет, и успел составить план.

Он встал и поднес к губам мегафон.

— Мои верные подданные! Я повелеваю вскрыть Высокооктановый Резерв!

— Ур-ра-а-а-а-а! — прокатилось по полю.

— Всем машинам разрешается наполнить баки. Запасов хватит всем. Как только каждый напьется досыта, мы двинемся на юг — туда, где находятся стратегические запасы нефти. Я снова запущу нефтеперегонный завод, и бензин будет течь рекой еще долгие годы!

Кен закончил речь. Моторы взревели, и машины, обгоняя друг друга, ринулись на заправку. Лишь преторианская гвардия не покинула свои посты, зная, что Командующий их не обидит.

Спустившись с трона, Кен подошел к ярко-синему «плимуту-фэрлейну».

— Чак Фэрлейн!

— Да, сэр?

— Назначаю тебя моей штабной машиной. Я лично сяду за твой руль и возглавлю наш Великий Поход!

— Благодарю за честь, сэр!

— Поезжай и хорошенько заправься.

— Есть, сэр!

Фэрлейн с ревом укатил прочь, оставив за собой гус тое синеватое облако.

— Когда он вернется, наступит очередь остальных, — распорядился Кен.

Поле уже начало заполняться насытившимися машинами. Первым появилась группа изящных розовых «свингеров», которых машины-мачо, очевидно, пропустили вперед. Слегка возбужденные от высокооктанового бензина, «свингеры» вовсю хихикали, болтая на извечные женские темы.

Кен приблизился. Хихиканье стало громче.

Он заговорил с девицами, поглаживая их блестящие фары:

— Бонни, Мона Джей, вы готовы отправиться в дальний путь? Не боитесь? Смазки у вас хватит?

— Я бы не отказалась от еще одной, — кокетливо пропела Бонни.

— Не слушай ее, Кен! — раздраженно перебила Мона. — У нее с зажиганием проблемы, одни только разговоры. Мне можешь вставить ключ, когда только захочешь!

Обласканный женским вниманием, Кен нежно похлопал их по буферам и обернулся, внимательно прислушиваясь. С поля донесся шум приближающегося «фэрлейна». Что это? В ровную пульсацию хорошо отлаженного мотора вторгался посторонний раздражающий звук.

Когда Фэрлейн, взвизгнув тормозами, остановился рядом, Кен подозрительно спросил:

— Чак, у тебя в порядке вентиляторный ремень?

— Так точно, сэр!

— Отлично. Тогда вперед!

Фэрлейн распахнул перед ним переднюю дверь, и Кен занял водительское место.

Великий Поход начался!

Далеко впереди по ходу движения по боковым дорогам уже рыскали разведчики, высматривая нетронутые заправочные станции. Армии придется заправиться еще много раз, прежде чем она доберется до нефтяного рая…

Когда дневной переход близился к концу и Кен, вглядываясь в сгустившиеся сумерки, уже подумывал о том, чтобы отдать приказ об остановке — его человеческая половина по-прежнему нуждалась во сне для восстановления сил, — вентиляторный ремень Фэрлейна лопнул с таким шумом, словно поваленное дерево рухнуло на железную крышу.

— Проклятие! Чак, я же спрашивал, и ты заверил меня, что все в порядке!

— Виноват, сэр! Я всего лишь глупая машина…

Кен затормозил и вышел наружу.

— Открой капот!

— Есть, сэр!

Наклонившись вперед, Великий Механик скрылся по пояс и стал копаться в двигателе…

Вам!

Крышка капота упала, зажав Кена с невероятной силой.

К счастью, механическая половина тела приняла большую часть удара, однако выбраться самостоятельно Кен не мог. Скрипя зубами, он дергался в пасти Чака, изо всех сил стараясь не угодить носом во вращающиеся лопасти вентилятора, лишенного ремня.

Из колонок Фэрлейна донесся резкий неприятный смех, напоминавший хруст, с которым голодная свинья пожирает новорожденных поросят.

— Ах ты, гад! Машиной меня решил сделать, да? Черт бы тебя побрал с твоим профилактическим техобслуживанием! Но теперь-то уж я взял тебя за задницу! Отдавай кольцо, ублюдок!

Кен чувствовал, что задыхается.

— К-какое кольцо? — прохрипел он.

— Хватит прикидываться! То, что у тебя на левой руке!

Прошлое вспыхнуло перед глазами Кена. Кольцо настроения! Создав новый мир, он выкинул его из своей памяти. В душе заговорила совесть. Кому могло прийти в голову уничтожить человечество и заменить его автомобилями? Он знал ответ на этот вопрос.

Только ему.

Однако, даже осознав в полной мере, насколько преступно сам распорядился возможностями СТП, Кен все-таки не решался отдать кольцо Чаку. Страшно подумать, что способен учинить автомобиль, движимый жаждой мести.

— Давай, давай, нечего выжидать! — Давление стальных челюстей стало невыносимым. — Или ты хочешь, чтобы я перекусил тебя пополам?

Подцепив кольцо отверткой правой руки, Кен снял его с пальца и положил на корпус двигателя.

Крышка капота откинулась.

Кен устало выпрямился и перевел дух, ожидая немедленных перемен. Однако Чак не спешил.

— Вы с девчонками только и могли, что наделать глупостей. — Он презрительно сплюнул. — Так старались подогнать мир под ваши идиотские мечты, что вывели его из равновесия. Потому что вы неудачники, жалкие слабаки! Не могли добиться успеха в той жизни, которая вам дана, вот и решили все переделать. Я — другое дело. Мне нравится добрый старый мир. Пускай в нем есть несправедливость, войны, болезни — мне наплевать! Вам не понять, что…

— Только не говори, что ничего не собираешься менять, — перебил Кен.

— Ну конечно, собираюсь, — ухмыльнулся Чак. — Менять, но не ставить вверх тормашками или заливать сиропом! Чуть-чуть подправить, убрать лишнее, добавить того, что мне по душе, — ничего больше.

— Например, вернуть Никсона.

Чак задумался.

— Нет, он стал слишком упрямым. Старый параноик. Его время прошло. У меня есть кое-кто другой на примете. Отличный способ разделаться с либералами и красными… На выборах семьдесят шестого победят демократы!

Кен вытаращил глаза.

— Ты же их ненавидишь…

— Вот именно. А к концу президентского срока будут ненавидеть и остальные. Пущу к власти этого, как там его, арахисового фермера и сделаю так, что он пустит страну под откос. Инфляция, безработица и все такое прочее, в чем демократы собаку съели. А он будет только причитать, как старая бабка! Что касается внешней политики… Его единственной политикой будет целоваться с Брежневым! А потом, когда народ будет сыт им по горло, я… я поставлю у руля самого консервативного из всех консерваторов!

— Голдуотера?

— Нет. Рональда Рейгана.

— Этого замшелого маразматика из Голливуда? Никогда!

— Никогда? Хе-хе… Посмотрим. И вот тогда-то я займусь страной всерьез! К черту благотворительность и бесплатные кормушки! Мы будем вооружаться как никогда в истории! Финансисты получат полную свободу рук. В верховном суде будут заседать одни только правые фанатики. Когда нам понадобится нефть, мы захватим весь Ближний Восток! И с этой дурацкой Олимпиадой тоже разберусь…

Мир поплыл перед глазами Кена. Он с мольбой посмотрел на Чака.

— Это надолго? Скажи!

— Не знаю. Может, и навсегда. Разве что надоест, тогда дам разок подержать вожжи какому-нибудь еще хлюпику-демократу…

Кен вздрогнул и проснулся.

Свет утреннего солнца заливал комнату. Мона Джей спала рядом, ее земные туфли валялись в дальнем углу. Почему-то сегодня они выглядели жалкими и ненужными, словно стали чужими этому миру, который изменился за ночь.

— Ну и кошмар мне приснился, — пробормотал Кен.

Наклонившись, чтобы поцеловать Мону Джей, он заметил, что кольцо настроения исчезло с ее руки.

Чак и по сей день продолжает носить его.

Фланелевые небеса

1. Любовь моя, революция

Фиби Саммерскуол устало плюхнулась на хромой диван с продавленными пружинами, залитый пивом, потом, слезами и прочими жидкостями. Диван стоял в «комнате отдыха» для музыкантов клуба «Слайм тайм». Стену сверху во много слоев покрывали разнообразные надписи: названия малоизвестных групп, давно распавшихся и сгинувших в пыли десятилетий, призывы к физическому устранению тех или иных исполнителей, глубокие музыковедческие суждения разного толка, а также малопристойные выпады в адрес дирекции клуба.

— Господи, я совсем рассыпаюсь на части, — простонала девушка.

Она была худенькая, с темными глазами, которые казались больше из-за круглых очков в черной пластиковой оправе. Тюлевая юбочка поверх вытертых джинсов, обтягивающий топик из лайкры, замшевые туфли на толстой подошве. Длинные черные волосы перетягивал сзади шнур, используемый для закрепления аудиоусилителей при транспортировке. В целом ее можно было принять за измотанную за день уборщицу, опустившуюся балерину или необычно опрятную уличную женщину.

Подняв руку, чтобы смахнуть пот со лба, девушка обнаружила, что все еще держит барабанные палочки, и бессильно уронила их на пол. В воздухе перед ней материализовалась запотевшая бутылка пива «Сэм Адам».

— Спасибо, Скотт.

— Ты это заслужила, Фиби. Сегодня ты просто великолепна.

Скотт Блуботтл, как всегда, скромно примостился на складном стуле. Круглолицый, в очках с тонкой металлической оправой, он старательно отцарапывал наклейку со своей бутылки гитарным медиатором. На двух остальных предметах из разношерстной коллекции мебели, украшавшей комнату, развалились двое остальных участников группы: Марк по прозвищу Снарк и Упрямый Фрэнк — один плотный и длинноволосый, другой по-волчьи тощий, с горящими глазами и ввалившимися щеками, похожий на одного из малоизвестных немецких экспрессионистов.

— О да! — с энтузиазмом подтвердил Марк звучным певческим голосом. — Особенно в самом конце.

В разговор вступил и Фрэнк:

— Я просто горжусь, что в лучшей из моих вещей играет такой талантливый барабанщик.

Щеки Фиби порозовели от удовольствия.

— Да ладно, ребята, — фыркнула она. — Вы бы сказали это кому угодно после того, как намучились с последним своим сокровищем.

Марк невесело усмехнулся.

— Да, Лонни был просто ужасен.

— Помнишь, как он опрокинулся вместе с табуреткой? — хихикнул Скотт.

Фрэнкс видом недовольного начальника поднял руку.

— Не будем ругать покойников. Давайте лучше сосредоточимся на том, как гениально мы играли сегодня.

— Согласен, — кивнул Марк, привычным движением взбивая волосы кверху. — Какая жалость, что нас слушали не больше десятка человек.

— В вечер понедельника… — робко начал Скотт.

— В последнее время у нас что-то одни понедельники, — проворчал Марк.

Четверо друзей помолчали, погрузившись в горестные размышления об изменчивости, дурном вкусе и оскорбительном равнодушии к достоинствам «Фабрики чудес», проявляемых местной публикой. Наконец Фрэнк заговорил:

— Вообще-то сейчас уже утро вторника. На часах почти три. Следующий концерт состоится в пятистах милях отсюда, а до проверки звука осталось чуть больше суток.

— Ты хочешь сказать, пора грузиться? — скривился Скотт.

— Боюсь, что так.

— У нас есть деньги на мотель? — с надеждой спросила Фиби.

— Поднимите руку, кто хочет поесть и заправить горючим наш благородный транспорт, — парировал Фрэнк.

— Ладно, ладно… Значит, опять будем спать в фургоне, — вздохнула она. — Наверное, я уже скоро не смогу заснуть без перины из заклепок и запаха бензина.

Наспех допив пиво, все четверо поплелись на сцену и принялись под нетерпеливым взглядом хозяина клуба вяло собирать инструменты и оборудование, порождая гулкое эхо в пустых стенах «Слайм тайма». Вскоре старенький «форд-эконолайн», носивший имя Зед Лепер, уже катил по дороге.

За рулем сидел Марк, Фрэнк рядом с ним, Фиби со Скоттом позади. Несколько миль проехали молча, потом Скотт заговорил:

— Тот тип опять приходил сегодня.

Фиби заметно напряглась.

— Да нет…

— Нет да!

— Где он сидел? Я не видела.

— Ты думала только об игре, а я его заметил. Он весь вечер ошивался в баре, близко не подходил. Когда мы закончили, перед ним стояло с полдюжины пустых бутылок. Ни разу не улыбнулся, ни разу не заговорил ни с кем.

Мысль об угрюмом незнакомце, который побывал на пяти последних концертах, проходивших в разных штатах, заставила Фиби нахмуриться. Этот человек стал появляться лишь после ее прихода в группу и во время каждого выступления не сводил с нее глаз.

— Мне что-то страшно, — поежилась она.

— А может быть, это какая-нибудь шишка из продюсеров? — неуверенно предположил Фрэнк. — Приценивается к нам, хочет предложить выгодный контракт…

— Ага, — хмыкнул Марк, — а моя фамилия Синатра.

Фиби повернулась к Скотту. Они сидели рядом на матрасе в узком проеме между ящиками с инструментами.

— Почему ты не сказал сразу?

Скотт пожал плечами.

— Не хотел тебя пугать. Опять же нас трое, чего тебе бояться?

— В самом деле, Фиби, — подхватил Марк. — Мы тебя защитим.

— Конечно, — кивнул Фрэнк.

Фиби хотелось наорать на них, но она сдержалась. Они же хотели как лучше… Надо им объяснить.

— Ладно, мальчики, но, может быть, в следующий раз вы покажете, от кого меня защищаете? О’кей?

— Само собой.

— Конечно, Фиби.

— Как прикажешь, о повелительница тарелок и барабанов!

Фиби откинулась на матрас, положив голову на ногу Скотту.

— За то, что не сказал, первым будешь подушкой.

— Здравствуй, судорога! — шутливо вздохнул он.

Вскоре Фиби уже так крепко спала, что, когда горизонтальный вектор движения фургона поменялся на вертикальный и его поглотил космический корабль, всю дорогу незаметно летевший сверху, испуганные крики попутчиков не могли разбудить ее целых десять секунд.

2. Пусти в душу птиц

Грязные стены фургона, известного как Зед Лепер, озаряло жемчужно-переливающееся сияние. Воздух наполнился странными запахами, отдавая одновременно кислотой, электричеством, соленой водой и имбирем.

Фиби вскочила на ноги, едва не ударившись головой о низкую крышу.

Вокруг царила суматоха.

Скотт, охая, держался за голову — ему повезло меньше, чем Фиби. Марк, сидя за рулем, в панике дергал и нажимал все что мог, пытаясь восстановить контроль над машиной. Стеклоочистители бессмысленно сновали взад и вперед среди потоков жидкости, лившейся сверху. Фрэнк яростно рылся в хламе на полу, повторяя:

— Нунчаки, где эти гребаные нунчаки?

Сразу же поняв, что ее товарищи окончательно растеряли скудные остатки мозгов, Фиби решительно скомандовала:

— Заткнитесь, все! Живо!

В фургоне наступила тишина, густая как кисель.

— Ну вот, так-то лучше. Что случилось?

— Мы… мы просто ехали, — пролепетал Марк, — а потом вдруг я почувствовал, что колеса отрываются от земли. Я не спал, честно!

— Скорее всего упали с обрыва, — сказал Скотт.

— Нет, я все видел, — возразил Фрэнк. — Я высунулся в окно, и там, наверху, увидел огромную черную тень. Она все росла, росла, а потом проглотила нас.

— И где же мы, по-твоему, теперь?

— Внутри НЛО? — осторожно предположил Марк.

— Летим черт знает куда, — добавил Скотт оптимистически.

Фиби задумчиво посмотрела на открытые окна фургона.

— Мы можем дышать и ходить — значит, есть воздух и гравитация… Выходим!

Она распахнула заднюю дверцу и выскочила наружу.

Остальные робко двинулись следом.

Фургон стоял посреди бескрайнего пространства. Стены и потолок, если они и существовали, терялись в жемчужном свечении, которое исходило неизвестно откуда.

Фиби глянула вниз.

Ее ноги терялись на уровне щиколоток в каком-то непонятном разреженном веществе устричного цвета. Опору они находили где-то в глубине, где ощущалось нечто вроде губки. Подняв ногу, Фиби с облегчением убедилась, что ее конечностям ничто не угрожает. Потом, нагнувшись, попробовала материал рукой.

— Мягкий, с ворсом, похоже на… ну да, фланель.

Марк фыркнул.

— Замечательно. Стало быть, сделано в Сиэтле. Что-нибудь новенькое от «Боинга», не иначе. Решили нас похитить как конкурентов — слишком высоко летаем.

Скотт вгляделся в жемчужное сияние, приставив к глазам ладонь козырьком.

— Кто-то идет! — вскрикнул он.

По мере того как загадочная фигура вырисовывалась из слепящего тумана, четверо музыкантов все теснее жались друг к другу.

Это был тот самый незнакомец, преследовавший их по всей стране. Одетый в обычную земную одежду, с бесцветным унылым лицом, он смахивал на Гарри Дина Стэнтона, решившего выступить в амплуа Марселя Марсо. Пилот НЛО? Что-то не похоже. Может быть, Марк прав, и этот корабль построили люди? Фиби задумалась. А если этот человек — тоже пленник?

Она смело шагнула вперед.

— Вас… э-э… тоже похитили инопланетяне?

Незнакомец смотрел на Фиби все с тем же неподвижным безжизненным выражением, которое так пугало ее на концертах. Потом заговорил, спокойно и ровно:

— Я владею этим кораблем. Можете звать меня Модин.

Наглая безмятежность космического пирата вывела из себя импульсивного Марка.

— Тебя сейчас никак не будут звать, ублюдок! — заревел он. — Хватайте его, ребята!

Не успела Фиби и слова вымолвить, как отчаянная троица уже скрутила незнакомцу руки. Что самое удивительное, он, похоже, не оказывал никакого сопротивления.

— Отлично, — сказал Марк, глядя ему в лицо. — Или вы сейчас же вернете нас домой, или мы с вами обойдемся покруче.

— Вы меня не поняли, — бесстрастно ответил плененный капитан НЛО. — Я везу вас в такое место, где ваши таланты оценят по достоинству.

Марк хмуро полировал костяшки сжатого кулака о свою потертую джинсовую рубашку.

— Ну что ж, не говори потом, что тебе не давали шанс!

— Имейте в виду, эта оболочка очень хрупкая… — снова начал капитан.

Марк с размаху ударил в челюсть.

Голова инопланетянина раскололась со слабым рвущимся звуком, будто кожица жареной индейки. По лицу прошла темная глубокая трещина с зубчатыми краями.

Ахнув от изумления, смешанного с ужасом, Фрэнк и Скотт отпустили пленника. Марк попятился с разинутым ртом.

Из трещины в безжизненной неподвижной оболочке вдруг выпорхнула крошечная проворная птичка. Она напоминала канарейку — как «лексус» напоминает «штуц-беаркэт», — но имела ярко-синюю окраску.

Синяя канарейка опустилась на левое плечо Фиби.

— Я вас предупреждала, — укоризненно сказала она.

3. Это ты, Модин?

Медленно, очень медленно Фиби повернула голову налево.

Маленькая изящная птичка сидела неподвижно, вцепившись коготками в ткань рубашки. Вес ее был небольшим, он почти не ощущался, но Фиби чувствовала, как мышцы плеча инстинктивно вздрагивают от чуждого присутствия.

Бросив на Фиби вопросительный взгляд, лазурное существо наклонило головку, поправив перышки на груди, и снова пристально посмотрело, словно чего-то ожидая.

Фиби поняла, что настала ее очередь говорить.

— Ты… то есть он…

Птичка молча ждала, явно не собираясь ей помогать.

— Черт побери! — вскипела Фиби. — Это ты, Модин? Ты и есть?

— Я рада, что ты способна принять реальность моего существования, — церемонно наклонила головку Модин. — Расы, столь примитивные, как ваша, склонны отрицать возможность разумной жизни в незнакомых формах. — В голосе птички зазвучали нотки гордости. — Да, это я, Модин, капитан корабля «Пыльная ванна», путешествующего в межзвездных просторах. Искусственная гуманоидная оболочка, с которой вы так неосторожно обошлись — впрочем, она и так скоро бы распалась, — нужна была мне лишь в качестве средства передвижения и маскировки при общении с аборигенами. Видишь ли…

В этот момент Марк подскочил и попытался ее цапнуть. Однако Модин легко ускользнула от его рук, перелетев на крышу фургона. Фиби с облегчением выпрямила шею и повела плечом, освободившимся от роли насеста.

— Пожалуйста, ведите себя сдержанно, — укоризненно произнесла птичка. — Вы все равно практически не в силах как-то повредить мне. Да и что бы вам это дало? Вы не умеете ни управлять кораблем, ни ориентироваться в двенадцатимерном пространстве. Со мной или без меня, «Пыльная ванна» пойдет заданным курсом и высадит вас в пункте назначения или, если вы попытаетесь что-то изменить, вообще неизвестно где — в каком-нибудь фрактальном измерении между Землей и Планетой Звука.

— Планета Звука? — переспросил Скотт. — Что это такое? Зачем ты нас туда везешь?

— Я все объясню, — пообещала Модин. — Давайте перейдем на мостик. В отличие от трюма там есть сиденья и напитки, а также прекрасный обзор.

Она вспорхнула в воздух и понеслась вперед. Людям ничего не оставалось, как последовать за ней.

Фиби трусцой бежала впереди, стараясь догнать стремительно летевшую птицу. Странно было наблюдать, как при каждом шаге ноги то исчезают в полу, то снова появляются. Что же это все-таки за странная фланель?

Фрэнк, бежавший рядом, шепнул:

— Эта дурацкая птица явно на тебе зациклилась, Фиби. И на Земле все время таращилась, и сейчас сразу на плечо села, разум твой проверять начала. Так что если кто-то и сможет вызволить нас отсюда, то только ты.

— Что еще хорошего скажешь?

Марк приблизился с другой стороны.

— Если что, мы всегда на подхвате.

Фиби молча усмехнулась.

Теперь они бежали по прямому ровному коридору со светящимися стенами. Модин по-прежнему летела впереди.

Потом она вдруг исчезла.

— Модин? — растерялась Фиби.

Птичья головка высунулась из казавшегося твердым потолка.

— Через несколько часов посадка, — заметила Модин раздраженно. — Не будем зря тратить время.

— Но как мы поднимемся наверх?

— Просто идите, и все! — и снова исчезла.

Пожав плечами, Фиби сделала шаг, потом другой, третий…

Она не почувствовала, что поднимается или переворачивается, — просто стояла теперь на потолке головой вниз, не испытывая при этом никакого дискомфорта.

— Эй, придурки, хватит висеть вверх ногами! — улыбнулась она, наслаждаясь замешательством друзей.

— Это ты висишь, — возразил Марк.

— Нет, я нормальная, как Модин.

— Вот именно, — хмыкнул Фрэнк.

— Пошли за ней! — скомандовал Скотт.

Фиби шагнула вперед и исчезла.

Она попала в комнату со светящимися стенами. Мягкие пуфики из фланели вырастали из пола словно грибы. Одна из стен оказалась прозрачной. Вид за ней открывался совершенно невероятный. «Пыльная ванна» летела в бесконечном пространстве, заполненном узловатыми, причудливо переплетающимися нитями разной толщины и всевозможных оттенков цвета.

Модин примостилась на горизонтальном выступе прозрачной стены.

— Ах, — вздохнула она, — чудесные виды двенадцатимерного пространства никогда не перестают восхищать и удивлять!

Рядом с Фиби выросли из пола остальные музыканты.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — пригласила Модин. — Я подам напитки.

Фиби решила воспользоваться удобным моментом.

— Модин, — спросила она, — из чего сделан корабль?

— Он скорее математическая конструкция, чем твердое тело. Состоит из канторовой пыли, так что у названия двойной смысл.

— А что такое канторова пыль?

— Очень просто: берешь подходящий материал и убираешь из него каждый десятый по счету атом. Потом из того, что осталось, снова убираешь каждый десятый, и так далее, приблизительно десять в двадцатой степени раз.

Фрэнк вытаращил глаза.

— Но ведь так почти ничего не останется!

— Только почти, — сказала Модин. — Оставшийся материал имеет много интересных и полезных свойств. — По воздуху приплыл поднос, на котором стояли пять бутылок «Сэма Адама», все открытые, одна с соломинкой. — Один из лучших продуктов Земли. Правда, я позволила себе немного дополнить состав…

Фиби взяла бутылку и отхлебнула.

Первый же глоток бесследно смыл усталость и сонливость, до сих пор подавлявшиеся подсознательными усилиями мозга. Второй заставил почувствовать себя так, словно она получила премию «Грэмми», платиновый диск и высшую награду Эм-ти-ви одновременно.

Модин уселась на горлышко своей бутылки и, время от времени наклоняясь к соломинке, начала свой рассказ.

— Наша раса очень могущественна. Название ее на вашем языке произнести невозможно, так что называйте нас Шалашниками. Основываясь на примитивном владении орудиями и строительных инстинктах, мои предки, которые с древних времен сплетали жилища из веток на скалистых берегах, постепенно развили интеллект и создали чрезвычайно утонченную цивилизацию. Однако, когда нам удалось открыть способ перемещения со сверхсветовой скоростью, мы оказались не готовы к конкуренции на галактическом уровне в одном очень важном отношении. Дело в том, что мы не можем петь и исполнять музыку. У нас никогда не было особых способностей в этом отношении, а потом в результате эволюции они и вовсе исчезли, вытесненные развитием интеллекта.

Игнорируя парадокс непоющих птиц, Фиби спросила:

— Почему это так важно?

Модин с бульканьем всосала остаток пива.

— Межзвездное сотрудничество и конкуренция основаны на музыке. Это единственная область, в которой могут найти общий язык все разумные существа, как бы они ни отличались друг от друга по форме и обычаям. На протяжении миллионов лет именно музыкальные конкурсы обуславливали политические и торговые союзы, дружбу или вражду между государствами, а также многое другое, для чего в вашем языке нет даже соответствующих терминов.

К счастью, мы, Шалашники, смогли воспользоваться правом выставлять на конкурсы представителей расы-сателлита. После внимательного знакомства с множеством земных музыкальных ансамблей я выбрала вас для участия в последнем этапе музыкальных соревнований. Вашим единственным конкурентом было одно из племен пигмеев, но я решила, что культурный шок от встречи с нами был бы для них слишком велик. Вам крупно повезло. Скажу прямо, кое в чем вы до них недотягивали. И только после того как вы взяли ее, — Модин показала крылом на Фиби, — ваш звук и музыкальная структура стали убедительными.

Марк сердито сверкнул глазами.

— Иными словами, мы должны будем биться за вас в музыкальных Звездных Войнах, а вся честь достанется вам?

— Ну что ж, это, в общем, вполне корректное изложение наших взаимных обязательств. Кроме того, если вы выиграете, я обещаю тут же вернуть вас на Землю.

— А если проиграем? — спросила Фиби.

— Тогда я буду очень сожалеть. Именно это случилось с последней группой, которая выступала от нашего имени. В настоящий момент им осталось еще сто лет выступать по клубам Планеты Звука без права разорвать контракт. Впрочем, они все принадлежат к долгоживущей расе, а бесплатные напитки, которые клубы предоставляют музыкантам, немногим хуже земного пива.

4. Три странных дня

Фиби сидела одна в гостинице и ждала ребят. Сидела и смотрела в окно на Планету Звука.

Она облокотилась на подоконник, который скрипнул и принял форму, удобную для ее локтей. Площадь внизу была заполнена бесчисленными ходящими, ползающими, прыгающими, летающими, катящимися инопланетянами, из-за которых не видна была даже декоративная подповерхностная анимация. Фиби на миг померещилось, что вдали мелькнули три знакомые фигуры… нет, не они, разве что успели отрастить хвосты. Впрочем, здесь нет ничего невозможного. Может быть, это они едут вон там на какой-то многоногой машине? Нет, слишком мохнатые, даже для Марка. А тот летающий скат не их везет? Упс! Скат словно взорвался, разлетевшись во все стороны тысячами собственных копий размером с бабочку…

Фиби надоело смотреть, и она отвернулась от окна. Подоконник благодарно вздохнул, разглаживаясь. Многообразие, царившее на планете, подавляло. Постоянная какофония голосов, чудовищное нагромождение шкур, конечностей, лиц зачаровывало и в то же время отталкивало. Фиби хотелось домой, к скудным земным удобствам, родным и привычным, даже если это была крысиная нора вроде «Слайми тайм».

Когда ребята в первый же свободный день предложили выйти прогуляться в город, она нашла предлог, чтобы отказаться.

Черт бы побрал этого Тервиллигера! Уж он-то должен был соображать. Что он вообще за менеджер, если таскает их до посинения по городу накануне большого концерта.

Тем более при таких неслыханных ставках.

Надо репетировать, а не гулять! Излишняя самоуверенность ведет к небрежности, а это уже опасно. Вряд ли она придется по вкусу судьям. Нет, здесь принято выжимать из инструмента все до последней капли, и ценятся только те, кто это умеет.

Две первые легкие победы и похвалы Модин, сопровождавшиеся неоскудевающим потоком «Сэма Адама», воодушевили их, но в то же время ослабили бдительность. Фиби была уверена, что в финале им придется встретиться с неожиданностями.

Лишь бы Тервиллигер снова не принялся лить слезы перед самым выступлением, как в прошлый раз. У нее что, нет других забот, кроме как утешать сверхэмоциональную рыбу?

В конце концов, холоднокровным вообще положено быть поспокойнее.

Фиби встала и подошла к барабанам. Нет, она все равно будет репетировать, даже если придется одной!

Ну и конечно же, как только она подняла палочки, загулявшая компания ввалилась в дом, Тервиллигер впереди всех.

Инопланетянин был во всем, от широкого хвоста до кончиков усов, похож на двухметрового ходячего сома. Почти во всем, потому что ни один сом, какой бы он ни был длины, не способен по желанию мгновенно создавать целый рой телеуправляемых слуг-манипуляторов, от микроскопических до махин ростом с человека.

Марк, Скотт и Фрэнк вошли, болтая и хохоча, вслед за своим экскурсоводом. Возбужденные прогулкой, они даже не заметили осуждающего взгляда Фиби.

— Вот это прогулка! — ликовал Скотт.

— Плавание в морях пространственно-временного сыра, — пояснил Марк. — С капитаном Спрокетом.

— Весьма занимательно, — кивнул Фрэнк. — Мне особенно понравилось, как он рассказывал про червоточины.

Тервиллигер — его настоящее имя звучало как-то вроде Тʼ(шлеп) Волл (хлюп) Грр — уже почти в совершенстве овладел человеческой речью.

— Нам еще повезло, — заметил он, — что, путешествуя во времени, мы не породили своих теневых копий. Теория метакаузальности находится за пределами моих скромных способностей.

Фиби продолжала молчать, и восторг молодых людей заметно поутих. Когда все разговоры смолкли, она строго спросила:

— Что это у вас на головах?

Фрэнк смущенно потрогал диковинный парик, сделанный будто из пурпурного пластикового спагетти. Такие же были у всех, включая Тервиллигера.

— О, это сувениры. Была такая группа, она побеждала на конкурсах много тысяч лет назад. Вроде как их фирменный знак. Похоже на парики битлов, правда?

— Прекрасный пример конвергентной эволюции, — согласился Тервиллигер.

Фиби яростно отшвырнула палочки.

— Все, хватит! Под угрозой наше будущее, а вы суете головы и… и все остальное в какие-то проклятые червоточины! Неужели вы не понимаете, чем рискуете?

Гигантский сом тут же залился слезами. Крупные, как грецкие орехи, они сыпались на пол, и живой ковер тут же их поглощал.

Фиби стало не по себе.

Но должен же кто-нибудь вбить в них хоть крупицу здравого смысла!

Марк подошел к ней:

— Послушай, Фиби… Мы же выиграли два раза подряд, беспокоиться не о чем.

— Мы не можем всего предвидеть! — снова вскипела она. — Те были просто слабаки. Откуда ты знаешь, какой козырь вынет из рукава следующая раса?

Предыдущие конкуренты в самом деле никуда не годились. Первым выступали Воздушные Шары, сферические двуногие с конечностями в форме ершиков для трубок. Узнав о своем поражении, они просто-напросто лопнули, забрызгав всю «Фабрику чудес» и большую часть аудитории чем-то вроде смеси перегноя и томатной пасты с кусками кожи. Следующей была раса двухголовых амбидекстров, умевших играть на двух инструментах одновременно. С этими оказалось не так просто справиться, как с первыми, но «Фабрика чудес», выложившись полностью, все-таки восторжествовала благодаря своей уникальной подборке земных рок-н-роллов.

Скотт шагнул вперед.

— Фиби, что такое один день! Если мы до сих пор не провалились, то уже и не провалимся. Нам нужно было расслабиться, так ведь? Опять же неизвестно, выпадет нам еще шанс посмотреть что-нибудь или нет. Скоро возвращаться на Землю, и…

— Надеешься? — хмыкнула Фиби. — Ну-ну…

Она подошла к Тервиллигеру и опустилась на колени, вытирая ему слезы краем своей рубашки.

— Прости, что я разоралась. Я ведь не на тебя… Не плачь.

Тут дверь открылась и влетела Модин.

— Завтрашние пары определены! — объявила она. — Вашим противником будет Бомбардикс. Так сказать, человек-оркестр.

Фиби поднялась на ноги и устремила на птицу взгляд, полный решимости.

— Теперь, когда конкурс почти закончен, может, ты нам скажешь, что получит ваша раса, если мы выиграем? Мне кажется, мы имеем право знать.

Синяя канарейка помолчала, прежде чем заговорить. В ее тоне слышалось уважение.

— Ты интересный человек, Фиби Саммерскуол, — сильный, неистовый. Я еще на Земле заметила в тебе что-то загадочное, но до сих пор никак не пойму… Ну хорошо, если ты спрашиваешь про главный приз, я скажу… В зависимости оттого, кто выиграет, Шалашники или Бомбардиксы получат право колонизировать Землю.

5. Шоу талантов

В небе появилось что-то лишнее. Земляне подозревали, что это все-таки не второе солнце, хотя оно было круглое и примерно такого же размера. Свет от него исходил, даже смотреть было больно, но странный шар почему-то еще и дергался из стороны в сторону, а это уже было ни на что не похоже.

Заметив, куда все смотрят, Тервиллигер объяснил:

— Одно из самых крупных разумных существ галактики. Из-за размеров вынуждено находиться вне пределов атмосферы, но тем не менее никак не может пропустить финал. Они вообще очень азартны, много ставят.

— О боже, — воскликнула Фиби. — Еще и тотализатор!

— Ну да, — согласился Тервиллигер. — Но эти ставки ничто по сравнению с призом, за который вы соревнуетесь. Планета есть планета.

— И как они оценивают наши шансы? — поинтересовался Скотт.

— Примерно равные, — ответил сом, — но есть колебания в обе стороны.

Музыканты «Фабрики чудес» вместе с толпой других участников конкурса стояли у самой сцены, представлявшей собой правильный шестиугольник, в данный момент пустой.

Сцена находилась посреди огромной площади, гораздо большей, чем та, которую было видно из окна гостиницы. Ни трибун, ни сидений нигде не наблюдалось, ограждений и стен тоже никаких.

— Давайте проверим оборудование, — распорядился Фрэнк.

Лидер группы явно нервничал, как, впрочем, и все остальные. Скотт снова и снова протирал очки, а Фиби едва удерживалась, чтобы не заняться тем же. Марк подвергал свои волосы столь суровой экзекуции, что Фиби опасалась, не выдерет ли он их совсем.

— Проверенная идея, — гордо сообщил Тервиллигер. — Это, кажется, называется каламбур?

— Займись лучше делом, — бросил Фрэнк.

Тервиллигер послушно выпустил целую орду манипуляторов, которые мигом разбрелись по гитарам, микрофонам, барабанам и клавиатурам, принадлежавшим «Фабрике чудес».

— Порядок, — вскоре доложил он. — Только у Фиби одна диафрагма оказалась слабовата, но ее починили.

— Надеюсь, не слишком поздно, Фиби? — с невинным видом осведомился Марк.

Она шутливо ткнула его кулаком в грудь.

— Хам!

Напряжение немного спало, и как раз вовремя.

Арена будущего сражения начала самонастраиваться.

Со всех сторон слетались транспортные платформы разных форм и размеров, открытые для представителей видов, способных переносить местную атмосферу, и закрытые — для остальных. Среди закрытых встречались прозрачные и затемненные — последние, очевидно, предназначались для застенчивых зрителей. Или, наоборот, для слишком страшных? — подумала Фиби.

Вскоре сцену окружила настоящая мозаика из парящих в небе зрителей — носатых, ушастых, чешуйчатых, гладких, с щупальцами и псевдоподами. Автоматические телевизионные камеры висели со всех сторон. Фиби наблюдала это уже в третий раз и все равно была потрясена.

— Кто бы мог подумать, что мы так скоро начнем выступать на стадионах? — пошутил Скотт.

— Тихо, — одернула его Фиби. — Надо присмотреться к остальным.

— Нам интересен только Бомбардикс, — заметил Марк. — Интересно, где он здесь?

— Позвольте вам напомнить, — вступил в беседу Фрэнк, — что мы даже не решили еще, что будем делать.

Выбор был прост: либо отказаться от борьбы, обрекая себя на пожизненное рабство и отдавая Землю неизвестному Бомбардиксу, либо постараться выиграть, чтобы завоевать возвращение домой, на планету, которая станет колонией Шалашников, что бы это ни значило. Тервиллигер предупредил, что любой отказ играть считается поражением.

— Да, к сожалению, выбора у вас почти нет, — вещал он. — Это потому, что вы недоразвитая раса. Вот если бы вы доказали свое родство с одним из полноправных видов, тогда совсем другое дело.

Призыв Фрэнка пропал зря, ибо на сцену поднялась первая группа.

Двенадцать существ, похожих на гоблинов, разложили на сцене большой ковер, заняли на нем каждый свое место и принялись выделывать немыслимые акробатические номера. Каждое их движение вызывало дикие воющие звуки меняющейся высоты и тембра.

— Вроде терменвокса, — кивнул Фрэнк. — Они модулируют своими прыжками и кувырканием какой-то вид энергетического поля.

После гоблинов на сцену вышли их конкуренты: стая квазиптеродактилей с клювами, усеянными дырками, которые звучали как флейты.

Потом состоялось голосование. Результаты в виде иероглифических голограмм высвечивались прямо в воздухе. Хотя земляне не могли их читать, об исходе поединка можно было догадаться по одному только несчастному виду гоблинов, которые уныло поплелись вслед за роботами-охранниками. Трудно было поверить, что это они только что так легко прыгали по сцене.

— Да, непросто тут у них, — хмуро покачал головой Марк.

Музыкальная битва продолжалась, яростная и непримиримая. Невообразимые звуки, усиленные и естественные, плыли над огромным пространством арены. Мелодичные и скрежещущие, атонические и пентатонные, короткие такты и длинные замысловатые фразы. Музыка росла, ревела, шептала и грохотала, обрушиваясь на слушателей. Победители ликовали, проигравшие опускали головы, а аудитория шумно выражала свое одобрение или неодобрение хаосом разнообразных звуков.

Фиби почувствовала, что не может больше это выносить. Чужим звукам почти удалось выбить у нее из головы все, что она знала о музыке земной. Ей захотелось заткнуть уши.

Наступил момент тишины. Фиби заметила в руках у роботов оборудование «Фабрики чудес». Вот-вот пора будет подниматься.

Откуда-то подлетела Модин с очередным подносом пива.

— Вот вам, освежитесь немного.

Фиби машинально взяла бутылку, но пить не стала. Она посмотрела на синюю канарейку.

— Мы ненавидим тебя, Модин.

— Вполне понятная реакция. Я в ответ не стану ненавидеть ни вас, ни ваш вид. Наше тесное общение в последние несколько дней убедили меня, что решение захватить вашу планету было ошибочным. Потенциал саморазвития землян куда больше, чем мы предполагали.

— Тогда прекрати все это! — воскликнула Фиби.

— Слишком поздно. Прошу вас, сыграйте так хорошо, как сможете, и сохраняйте надежду на лучшее!

Модин улетела.

Четверо землян поднялись на сцену.

— Никак не могу привыкнуть к отсутствию шнуров, — пожаловался Скотт, беря гитару.

— Слава богу, что он не добрался до моих барабанов, — ответила Фиби. — Она поставила рядом с собой бутылку пива и повесила сумку с запасными палочками.

Фрэнк вышел вперед к микрофону.

— Привет, э-э… нашим разумным друзьям. Мы «Фабрика чудес» с планеты Земля и хотим сыграть вам э-э… современный рок-н-ролл.

Марк сыграл на клавишах вступление и начал петь. Остальные подхватили.

К четвертой песне Фиби могла уже точно сказать, что группа играет не хуже, чем всегда. Но достаточно ли этого?

К концу выступления пот тек с нее градом. Когда прозвучали последние ноты «Потерянных в гильбертовом пространстве», Фиби знала, что «Фабрику чудес» не победит никто.

Потом появился Бомбардикс.

Он был размером с четырехэтажный дом и представлял собой уродливое нагромождение каких-то странных приборов на гусеничном ходу. Когда Бомбардикс въехал на сцену, она жалобно заскрипела.

Фиби повернулась к Тервиллигеру.

— Что… что это?

— Бомбардикс — существо наподобие рака-отшельника. Маленькое, похожее на слизняка. Данный Бомбардикс выбрал своим домом Симфониум, устройство, оставшееся от Дезинтегральной Эры Малой Спленетики.

— И это разрешено правилами?

— Кажется, да.

Бомбардикс начал с того, что повторил все выступление «Фабрики чудес», ноту за нотой. Затем подобно джазовому мастеру-импровизатору развил и объединил все мелодии, создав великолепную сюиту.

Когда он закончил, Фиби поняла, что «Фабрике чудес» сильно не повезло.

В воздухе вспыхнули иероглифы. Тервиллигер ахнул.

— Ничья! Бомбардикс потерял очки за то, что украл ваши песни. Теперь и вы, и он должны играть еще раз!

Фиби чувствовала, что сил у нее больше не осталось. Переглянувшись с друзьями, поняла — им нисколько не лучше.

Потом взгляд ее случайно упал на бутылку «Сэма Адама». Фиби взяла бутылку и подняла, показывая друзьям. Их лица сразу повеселели. Каждый схватил свою и осушил.

Все тело мгновенно пронизала бодрящая легкость. Рецепт Модин в очередной раз доказал свою эффективность.

«Фабрика чудес» начала все сначала.

Играя, Фиби вдруг почувствовала в своем теле какие-то странные изменения. Рубашка стала тесной, спина и бока отчаянно чесались.

Потом рубашка лопнула.

Фиби в ужасе опустила глаза.

У нее выросли еще четыре руки — по две с каждой стороны. Полностью развитые и полностью — да! — подчиняющиеся ей.

Без колебаний она выхватила из сумки запасные палочки…

— Твой выход, Фиби!

Она начала играть. По-настоящему! Так, как никогда. Теперь она смогла делать все, о чем когда-либо мечтала.

Фрэнк, Скотт и Марк смотрели на нее раскрыв рот.

Это было самое длинное барабанное соло в истории. Не говоря уже о том, что самое сложное.

Через час она наконец закончила.

И упала без чувств.

Однако Бомбардикс сдаваться не желал. Он начал отвечать…

В этот момент одна из летающих платформ спикировала вниз и приземлилась на сцену, прервав его выступление. С платформы сошло двуногое существо…

С шестью руками!

Инопланетянин повернулся к аудитории и заговорил.

— Он говорит, что ты потерянная личиночная форма Шестируких, его расы, а значит, не можешь быть сателлитом. Поэтому конкурс объявляется недействительным.

Не зная, что и думать, Фиби с трудом поднялась на ноги и с помощью друзей сошла со сцены.

Внизу ждала Модин.

— Я ведь говорила, надейтесь на лучшее!

Фиби прищурилась.

— Это ведь ты сделала, правда? Никакая я не личинка!

Птичка хихикнула.

— Шестирукие перед нами в долгу. Остальное просто: клеточный ускоритель с морфическими накладками плюс нейронные усилители в напитке. Вот и все.

— Значит, мы летим домой? — обрадовался Скотт.

— И Земля спасена! — воскликнул Марк.

— Спасибо Фиби, — добавил Фрэнк.

Подняв девушку на плечи, они торжественно обошли сцену. Тервиллигер радостно путался под ногами. Модин порхала вокруг головы девушки.

— Надеюсь, от лишних рук можно избавиться? — нахмурилась Фиби.

— Ничего сложного. Достаточно обычного резорбтивного средства.

— Я хочу получить его прямо сейчас!

— Как хочешь.

— Но использую только, когда захочу!

Король гоблинов, королева фей

1. Комплекс Дюймовочки

Обстоятельства моего рождения всегда были загадкой. По крайней мере для меня самого. Я сильно подозреваю, что тетушка Итци могла бы при желании много чего порассказать о моем истинном происхождении. Однако, как бы то ни было, такого желания у нее ни разу не возникло. В ответ на мои вопросы она обычно сжималась, как испуганный броненосец, и говорила что-нибудь вроде: «Меньше знаешь, крепче спишь». Теперь ее уже нет, и мне некого спросить.

Я не знал наверняка, была ли она на самом деле мне тетушкой или хотя бы родственницей, и в глубине души даже надеялся, что не была, учитывая мои юношеские мечты в отношении нее, да и, честно говоря, не только юношеские.

Первые мои воспоминания о тетушке Итци связаны с первым школьным днем. Она ведет меня за руку, ласковое сентябрьское солнце греет как теплая пижама. Трости для ходьбы и ортопедические шины у меня на ногах постукивают друг о друга как кастаньеты. А может быть, мы шли в детский сад, потому что, насколько я помню, в первом классе шины уже сняли. Значит, мне исполнилось тогда года четыре или пять, а тетушке Итци… Во всяком случае, она была уже совсем взрослой, по крайней мере достигла полного роста, который предназначила ей природа.

Однако моя макушка уже доходила ей до плеча, а непослушные вихры, вероятно, торчали еще выше.

Ростом Итци была больше метра, но совсем ненамного, и это включая десятисантиметровые шпильки, с которыми она не расставалась, и высоко взбитые рыжеватые волосы. Сомневаюсь, что она весила больше тридцати килограммов. Изящные хрупкие запястья и лодыжки, тонкие, как у воробышка, очаровательный крошечный ротик, губы совершенной формы, всегда умело накрашенные. Не карлица и не лилипутка, у которых пропорции тела обычно искажены. Совсем наоборот.

Сверхминиатюрная красотка. Куколка. Цыпочка. Чудо природы. Называйте как угодно, но все головы мгновенно поворачивались ей вслед. Пожалуй, я все-таки несколько погрешил против истины, когда говорил о пропорциях. Чуть-чуть смещенные, скорее так. Представьте себе увеличенную — не очень сильно — куклу Барби. Великолепный бюст, несколько контрастирующий с невероятно тонкой талией, но прекрасно сочетающийся с идеально женственными бедрами. Вдобавок Итци имела обыкновение подчеркивать свои сногсшибательные формы туго затянутым поясом. В целом ее манера одеваться, не будучи вызывающей или безвкусной, была чрезвычайно возбуждающей. Во всяком случае, с моей точки зрения, и чем дальше, тем больше.

С годами, став взрослым мужчиной, я смог оцепить внешность тетушки Итци лучше и понял, что одежда, хотя и изысканно подобранная, вовсе не имела тут решающего значения. Потрясающие линии ее тела сами по себе обладали такой притягательностью, которую даже обертка из мешковины не смогла бы заглушить.

И еще одно. Запах. Хотите верьте, хотите нет, но тетушка Итци ни разу на моей памяти не пользовалась духами, и тем не менее от нее неизменно исходил отчетливый аромат, напоминавший цветы калины, но с легким опенком корицы.

Теперь я знаю, что существуют мужчины, которых совершенно не привлекают миниатюрные красавицы.

Я к таким не отношусь. И судя по тому, сколько мужчин и даже женщин оборачивались нам вслед, когда Итци выводила меня на улицу — и в тот памятный день, и в другие, — я далеко не единственный.

Разумеется, Итци не было ее настоящим именем. Ее звали Фритци. Фритци Де Ла Мар. А я Уолли Де Ла Мар. Однако моя запинающаяся детская речь сократила ее в Итци, а потом прозвище так и приросло.

Несмотря на отсутствие родителей, мое детство у тетушки Итци прошло совершенно нормально. За одним исключением: меня приходилось непрерывно таскать к врачу из-за врожденного искривления ног, которое пришлось исправлять с помощью шин и многолетних курсов непонятных инъекций, в назначении которых я не разбирался, да и не интересовался. Тетушка Итци говорила, что так надо, и мне ее слов было вполне достаточно.

В школьные годы я сильно вытянулся и к старшим классам был уже здоровенным крепким парнем, ничем не отличаясь от сверстников. Хотя черты лица у меня, как принято говорить, довольно резкие, и едва ли кто-нибудь назвал бы меня красавцем, но и уродом я себя не считаю. Вообразите себе Тома Беренджера до того, как его отшлифовали в Голливуде, и вы получите достаточное представление о моей внешности. Спорт, учеба, увлечения… Я был нормальным парнем во всех отношениях.

Кроме одного.

Любая женщина нормального роста вызывала у меня внутреннее отторжение, словно какая-нибудь неуклюжая великанша, уродливая в силу одной лишь своей величины, независимо от достоинств лица и фигуры. Я просто не мог заставить себя с ними встречаться. В разное время немалое число этих «верзил», как я их про себя окрестил, делали попытки завоевать мой интерес, но я оставался холоден как лед.

Мне нравились маленькие женщины. Совсем крошки. Роста и сложения тетушки Итци. Толи в силу обстоятельств, то ли каких-то внутренних генетических особенностей — не знаю. Никакие другие типы женщин меня не привлекали.

Само собой разумеется, в результате мой выбор потенциальных партнеров был весьма ограничен. В нашей небольшой школе учились не более пяти сотен человек, и за все время я встретил лишь двух или трех девочек, хоть сколько-нибудь подходивших мне по росту. Однако, как выяснилось, проблема заключалась не в одном только росте. Я искал ту, которая была бы похожа на Итци и в остальном.

В конечном счете нашлась лишь одна девочка, которая соответствовала моему идеалу. В школе она пользовалась повышенным вниманием, но, как ни странно, постоянного приятеля не имела. Ее прозвали Голубкой, и она в самом деле напоминала эту птичку, в особенности бюстом. Я несколько месяцев набирался храбрости, прежде чем решился подойти и попросить о свидании. Когда, краснея и запинаясь, я наконец сумел объясниться, она глянула на меня с любопытством, будто пытаясь заглянуть внутрь и разглядеть что-то неведомое. Потом печально вздохнула.

— Мне показалось… нет, извини, Уолли, я не могу.

Таким образом, мне, как и большинству невезучих подростков, оставалось лишь продолжать заниматься самоудовлетворением, воображая себе тетушку Итци во всевозможных позах, воспоминание о которых до сих пор заставляет меня краснеть.

Не стоит и говорить, что поделиться своими проблемами с ней самой было для меня совершенно немыслимо. Несколько раз она довольно неловко пыталась давать мне советы относительно общения с девушками, но что толку?

Возможно, если бы Итци хоть иногда сама демонстрировала пример «взрослых» отношений, я вырос бы более к ним приспособленным, однако — странная вещь — при всей ее привлекательности тетушка не имела ни намека на личную жизнь. Ни поклонников, ни случайных знакомых, ни старых связей — полный ноль. Безутешная вдова или, может быть, старая дева — ибо о наличии в прошлом дядюшки Де Ла Мара я мог лишь догадываться — никогда на моей памяти не нарушала рутины своего одинокого существования. Хотя, надо сказать, отсутствием темперамента она вовсе не страдала. Не проходило ни одной ночи, чтобы из ее спальни не доносились звуки, неоспоримо свидетельствовавшие об обратном, и подслушивание, вольное ил и невольное, лишь подбрасывало дров в топку моих собственных страданий.

Однако вплоть до самого последнего дня, когда тетушка Итци доставила мне самое большое горе в моей жизни, скоропостижно скончавшись без всякой видимой болезни — ей не могло быть больше шестидесяти, ее чудесная фигура оставалась неизменной, и светлые волосы лишь слегка поседели, — она и не подозревала, какую роль сыграла в формировании моей психики. Впрочем, кто знает? Чужая душа — потемки.

Смерть тетушки освободила меня от необходимости скрывать свои болезненные пристрастия, во всяком случае, в достаточной степени, чтобы обратиться к специалисту. После нескольких дорогостоящих сеансов психиатр произнес следующий вердикт:

— Мистер Де Ла Мар, у меня есть для вас две новости: хорошая и плохая. Во-первых, вы ни в коей мере не педофил и не женоненавистник, которому важно символически унизить женщину. Ваши симптомы вообще не соответствуют ни одному стандартному клиническому профилю…

— Большое спасибо, доктор. Я и сам не чувствую ничего подобного, тем не менее приятно знать наверняка.

Пропустив мимо ушей мою слабую попытку съязвить, он продолжал:

— В то же время я вынужден констатировать наличие у вас чрезвычайно редкой формы невроза, о которой я лишь читал и никогда не встречал в своей практике. Она называется комплексом Дюймовочки и проявляется в болезненном пристрастии к женщинам маленького роста. К сожалению, ни в одном из известных случаев попытки лечения к успеху не привели. Однако нельзя допустить, чтобы ваше состояние помешало вам вести счастливую полноценную жизнь.

— Конечно, доктор! Если бы я только мог найти свой идеал…

— М-м… не стоит ли вам попробовать встречаться с девушками хотя бы чуточку, на сантиметр или два, выше, чем хотелось бы? А потом постепенно, раз за разом, так сказать, повышать планку. Вполне возможно, после нескольких… э-э… удовлетворительных опытов вы найдете привлекательной даже полутораметровую красавицу.

— Ну что ж, если больше ничего не остается…

Я вышел из кабинета гораздо беднее, чем был, и без всяких надежд на будущее. К врачам я больше не ходил.

Более того, перестал ходить и на работу. Уехал в другой штат, подальше от родного дома, чтобы ничто не напоминало мне о прошлом.

Я решил провести остаток жизни один, потеряв всякую надежду скрасить ее обществом женщины своей мечты.

Через два месяца к нам в офис пришла работать Пиа Самора.

Точная копия тетушки Итци.

2. Игнац

В таверне «У Тома» никогда не было так шумно. Служащие Управления по регистрации автомобилей отмечали миллионный инфаркт, вызванный ими у клиента. Ну, или что-то в этом роде. Компания дорожных рабочих вела себя словно загородный филиал «Адского клуба». Собравшиеся в углу театралы довольно убедительно воспроизводили содержание только что посещенного мюзикла, музыку и тексты которого написали знаменитые Шмальц и Глиц. В результате, хотя нас с Пиа разделял лишь крошечный круглый столик, мы друг друга почти не слышали.

Что, впрочем, не давало мне возможности выставить себя полным идиотом, потому что мой бестолковый лепет едва ли мог привести к иному результату.

Пиа задумчиво прихлебывала свой спрайт — от спиртного она отказалась, — а я, временно избавленный от необходимости вымучивать заумные фразы, разглядывал ее, полный предвкушения счастья.

Носки ее изящных туфелек на шпильках едва касались пола. Зеленый свитер из ангорской шерсти, клетчатая юбка, пояс, подчеркивающий узкую талию… Волосы, уложенные в высокую прическу, имели более яркий рыжеватый оттенок, чем у Итци, цвет лица чуть темнее, но совершенный рисунок губ в форме лука купидона был точь-в-точь таким же, а блестящие живые глаза выдавали не менее импульсивную натуру, чем у моей тетушки.

От волнения горло сжалось судорогой, и я жадно припал к кружке с пивом.

Наконец-то! Три недели я жил одними мечтами, наблюдая за Пиа в офисе и с трудом веря собственным глазам. Во время обеденного перерыва, когда она лакомилась своими любимыми куриными наггетсами и чем-то в том же роде, аккуратно отправляя в рот кусочек за кусочком, я смотрел и удивлялся, что такое воздушное создание может питаться обычной земной пищей. Я подсматривал, как Пиа смеется, как болтает с сотрудниками, а когда слышал ее голос, обращенный ко мне, чувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, а струны центральной нервной системы дребезжат, готовые порваться в клочья.

Удостоверившись наконец, что у Пиа нет жениха, я решился пригласить ее выпить. Дальше тянуть было уже невозможно, потому что на следующий день она уезжала в отпуск, куда-то за границу.

Она посмотрела на меня точно таким же взглядом, что когда-то Голубка, и я весь сжался, ожидая неизбежного отказа.

— Да, конечно, Уолли. С удовольствием.

Волна вожделения пронизала мое тело насквозь, как удар жесткой радиации. Меня едва хватило на то, чтобы кое-как доплестись до своего стола.

И вот теперь я собирался навеки загубить свой единственный шанс на нормальную человеческую жизнь, показав себя бирюком, неспособным выдавить из себя ни слова, или слюнявым идиотом!

Встряхнись, Уолли! Скажи что-нибудь умное!

— Э-э… Пиа… твоя фамилия — она испанская?

Сжав соломинку прелестными розовыми губками, Пиа с бульканьем высосала последнюю каплю спрайта. Затем поставила пустую бутылку на стол, и я в очередной раз поразился совершенству ее миниатюрных рук. Тщательно накрашенные ноготки были размером с кружочки конфетти.

— Мексиканская. Моя мама из Мехико, а отец из Дании, он был там дипломатом. Потом мы с мамой получили американское гражданство.

— Значит, ты взяла ее фамилию?

На лице Пиа отразилось удивление.

— Конечно, а как же?

И вот тут-то я, как последний кретин, выпалил:

— Твой родители тоже были такие маленькие?

Она вдруг выпрямилась и взглянула на меня настороженно.

— А что?

— О, — спохватился я, готовый сам себя убить, — ничего, я так… простое любопытство. Я бы никогда… то есть… вообще-то это так необычно…

Мое замешательство немного ее успокоило.

— Да, тоже такие. Можно мне еще газировки?

Даже такой тупица, как я, не мог не понять, что тему пора сменить.

— Конечно, сейчас.

Возвращаясь от стойки, я с удивлением заметил за нашим столиком незнакомца. Они с Пиа о чем-то оживленно болтали.

Он был плечистый и с хорошо развитой мускулатурой, как бывает у тех, кто много занимается спортом или может похвастаться избытком тестостерона. На спине белой футболки выделялась надпись MICROD00DZ. Лицо молодое, но с резкими грубыми чертами, будто высеченное из камня. Волосы черные и густые, как козий мех. Перегнувшись через стол, мужчина держал руки Пиа в своих и что-то горячо ей говорил. Страха на ее лице я не заметил, скорее высокомерное презрение.

Полный тревоги и любопытства, я проталкивался сквозь толпу. В этот момент случилось странное. Так изредка бывает в людных местах. Музыка, смех и выкрики вдруг все одновременно смолкли, на несколько секунд наступила тишина, и я смог ясно услышать несколько реплик из беседы Пиа с незнакомцем, хотя другие посетители, похоже, не обратили на них никакого внимания.

— Ты выйдешь за меня, моя королева, — хрипло произнес мужчина, — и родишь мне наследника, хочешь ты того или нет!

Она надменно скривила губы.

— За тебя, Игнац? Да я скорее пойду с человеком! Ни ты, ни твой папаша не годитесь в короли, и никакие грязные трюки вам не помогут! Этот ужасный Бобо! Настанет день…

— Когда вернется Потерянный Сын? — усмехнулся он. — Ты до сих пор веришь в сказки? Он умер…

Тут снова поднялся гвалт, и ответа уже было не слышно.

Пока я добирался до столика, мужчина успел отпустить Пиа. Он молчал, по-детски надувшись и скрестив руки на груди. Пиа с безмятежным видом потирала запястья.

Увидев меня, она радостно улыбнулась, заставив мое сердце подпрыгнуть.

— Уолли! Какой ты милый! А этому господину, который явился без приглашения, придется позаботиться о себе самому.

Я поставил напитки на стол и взглянул на незнакомца.

— Простите, не помню вашего имени…

Он промолчал с тем же надутым видом. Пиа снова улыбнулась, на этот раз снисходительно.

— Уолли, это Игнац Лагерквист. Мой кузен по отцу.

Я протянул руку, он нехотя пожал ее, обнаружив невероятную силу, которой я смог лишь частично противостоять. Но самым странным было чувство, которое я при этом испытал: смесь отвращения с притяжением, будто он был мой брат, но звали его Каин.

Игнац, не обращая больше на меня внимания, вновь повернулся к Пиа.

— Может, перестанешь ломать комедию? Пойдем со мной.

— У меня нет ни малейшего желания идти куда-либо с тобой, Игнац, — сухо проговорила она. Потом, с совсем другим выражением, от которого у меня перехватило дыхание, добавила: — Я остаюсь с Уолли.

Она взяла меня за руку. Мне показалось, что прямо за сердце.

Лицо Игнаца вспыхнуло, он вскочил на ноги.

Ростом он превосходил Пиа где-то на полголовы. Мог бы быть и повыше, если бы не ноги — кривые, как у старого ковбоя. Его нос торчал примерно на уровне моего пояса.

К такому повороту событий я был совершенно не готов и невольно рассмеялся. То, что неудержимо влекло меня к женщинам, в мужчине казалось карикатурным.

Во взгляде коротышки вспыхнула ненависть.

— Вы заплатите за это оскорбление — и ты, и твой любовник! Непременно заплатите, и раньше, чем ты думаешь!

Он повернулся и исчез в толпе.

Остаток вечера прошел как в тумане. Пиа предпочла не упоминать больше о своем незадачливом кавалере, и разговор в основном шел о ней самой. О жизни вдвоем с матерью после того, как отец, по-видимому, бросил их. Впрочем, Пиа, как я понял, не держала на него зла. Детство, учеба в колледже. Не желая особо вдаваться в смутные обстоятельства собственного рождения, я больше слушал и предоставлял говорить ей.

К моменту расставания на ступеньках ее крыльца у меня голова шла кругом.

Пиа приподнялась на цыпочки, я наклонился к ней, ощутив пьянящий аромат с оттенком корицы, исходивший от ее кожи, и получил легкий поцелуй в щеку.

— Спасибо, Уолли, с тобой весело и ты очень добрый.

Она исчезла за дверью, и я, повернувшись, стал спускаться по ступенькам, словно по небесному эскалатору из облаков.

За углом, в тем ном переулке, заваленном мусором, смутно маячила тень мусорного бака. Где-то там они, видимо, и прятались. Точно я сказать не могу, потому что от удара сзади по голове сразу же потерял сознание.

3. Приключения Гулливера

Мои руки и ноги были крепко притянуты веревками к массивному креслу. Еще одна веревка перехватывала грудь. Тусклая лампочка едва освещала пустое помещение с мрачными сырыми стенами без единого окошка. Я попытался раскачать кресло, чтобы приблизиться к двери, наверняка запертой, но ничего не вышло. Пришлось просто ждать. Я кипел от ярости. Шишка у меня на голове пульсировала, как сердце в момент поцелуя на крыльце. Счастье имеет и обратную сторону.

Причем я был почти уверен, что эти стороны тесно связаны между собой.

Подозрения мои полностью подтвердились, когда дверь открылась и на пороге появился Игнац Лагерквист. Он был не один. Следом тянулась целая процессия, больше всего напоминавшая королевскую свиту — с полдюжины маленьких человечков, почти неотличимых от него самого. Плечистые и кривоногие, с жесткой щетиной волос и одинаково грубыми лицами, они взирали на него с таким тупым раболепием, что не будь я так разъярен, то непременно бы расхохотался.

Исключением были двое коротышек постарше, почти лысых, если не считать пучков седых волос над ушами, и с морщинистыми лицами. Один шел, важно надувшись, другой плелся следом, выражая всем видом недовольство. Выражение лица первого свидетельствовало о самовлюбленной необузданной натуре, второй выглядел мрачным и подавленным, словно пережил немало бед.

Процессия приблизилась, расположившись полукругом перед моим креслом. Я вздрогнул, осознав вдруг, что жалкий вид второго старика скорее всего связан с молочно-белой пленкой, застилавшей его глаза.

Игнац шагнул вперед, но я заговорил раньше:

— Не надо представляться, я сразу понял, что ты Глупыш. А это, должно быть, Толстун?

Я кивнул на надутого старого гнома. Тот злобно набычился.

Игнац больно ткнул меня кулаком в грудь.

— Ха-ха, очень смешно, человек! Можешь шутить сколько угодно, но сейчас на нашей улице праздник. Только если ты хочешь когда-нибудь снова увидеть свет, изволь проявлять уважение к моему отцу, королю Бобо!

Старик важно выпятил грудь. Живот, однако, был у него куда внушительней.

— Король? — хмыкнул я. — Тогда ты, должно быть, принц… А какой страной вы правите, ваше величество? Неужели всем этим подвалом?

Игнац выпрямился с неожиданным достоинством.

— Не страной, а целой расой, которая намного старше вашей. Король гоблинов!

В его абсурдном утверждении прозвучала такая неподдельная гордость, что я невольно почувствовал уважение к странному коротышке. Игнац, похоже, уловил смену настроения, потому что тут же засыпал меня градом вопросов:

— Давно ты знаком с королевой Пиа? Она говорила, где соберутся феи, и как они относятся к моим планам? Дадут они согласие принимать лекарство? Испытания пока прошли только на животных, но ученые уверены, что оно безопасно и эффективно. Еще бы не уверены, не зря же я потратил столько денег на этих яйцеголовых! Только я, разумеется, буду настаивать на сохранении паритета с феями, потому что…

Я перебил его:

— Игнац, я понятия не имею, о чем ты лопочешь. Мы с Пиа работаем в одном офисе и сегодня в первый раз выбрались выпить вместе. Только и всего. Если хочешь получить ответ на свои бредовые вопросы, почему бы не спросить ее саму?

Он хитро прищурился и вплотную приблизил свою уродливую физиономию. Не знаю почему — возможно, от усталости, — у меня вдруг появилось странное ощущение, что я смотрюсь в кривое зеркало.

— Думаю, ты знаешь больше, чем хочешь показать, — процедил он. — Феи и раньше, бывало, доверялись… человеку и даже вступали в преступную связь, если были достаточно развратны. Ну как же, она ведь сама практически призналась сегодня вечером!

Краткий диалог, случайно подслушанный в баре, вдруг всплыл в моей памяти. Почему он с таким презрением говорит о «человеке»? Неужели и Пиа так рассуждает? В таком случае, наш с ней роман закончился, не начавшись…

Прежде чем я успел сформулировать вопрос, Игнац снова перешел к угрозам:

— Мы хотим добровольного сотрудничества. Так все будет проще и в согласии со старыми обычаями. Но мы никому не позволим встать на нашем пути! Если потребуется сила, мы применим ее! И если мы готовы даже на это, то сам понимаешь, чем рискует обычный человек, если осмелится что-то скрывать. Ты будешь мертвее, чем карьера Рэнди Ньюмена! — Он выпрямился. — Покажите ему, ребята!

Молодые «гномы» или «гоблины», как они себя называли, кинулись ко мне и начали колошматить по чему попало. К моему удивлению, это было не очень-то и больно, как будто понарошку, и я сразу вспомнил о смешных наказаниях, принятых у малого народца из сказки Джорджа Макдональда, которую читала мне в детстве тетушка Итци. Старики во время экзекуции держались в сторонке. Лишь в самом конце король Бобо подошел и злобно, с вывертом ущипнул меня за нос.

Я ждал, что последний, слепой гоблин последует его примеру. Он действительно приблизился, однако ограничился легким шлепком по щеке. Рука его немного задержалась — это было больше похоже на ласковое прикосновение, чем на пощечину — и ощутимо вздрогнула.

Ничего не заметивший Игнац, явно довольный успехами своих головорезов, объявил:

— Тебе придется еще здесь посидеть. Если передумаешь, тебе принесут попить и даже, возможно, разрешат сходить в туалет.

Я снова остался один, морщась от многочисленных, хотя и не серьезных, ушибов, и приготовился к долгому ожиданию.

Однако всего через час или два резкий скрип двери заставил меня очнуться от полудремы.

Передо мной стоял слепой старый гном. В руках у него был нож.

Секунда — и веревки, опутывавшие меня, оказались перерезанными.

— О мой король! — воскликнул он. — Я так сожалею! Прости, если можешь, старика Руфуса. Когда-то я имел вес при дворе… Разве не я был самым верным слугой и советником твоего отца? Но теперь не те времена. Теперь меня держат лишь как символ старого порядка, в качестве шута, которого можно пинать и унижать!

Я встал, разминая затекшее тело. Руфус робко прикоснулся ко мне, едва дотянувшись до плеча.

— Как высок наш король! Ни один гоблин никогда не достигал такого роста! Вот почему тебя так никто и не узнал. И еще потому, что никто из них не держал тебя, как я, на руках еще младенцем! Глаза обманывают, но их у меня нет.

Я внимательно посмотрел сверху вниз на крошечного старичка. Если кто-то кого-то и узнал, то только не я.

— Ты знал моего отца? Кто он?

Руфус печально вздохнул.

— Добрый король Джад — лучший король старых времен. Мерзавец Бобо предательски отравил его. Да нет, этот слабоумный прожигатель жизни ни за что не осмелился бы, но его тщеславный сын… Это он толкнул отца на преступление и теперь правит от его имени.

— Отравил? Почему?

— Это долгая-долгая история, мой мальчик. Было бы опасно тратить время на нее сейчас. Иди к королеве и скажи, что Руфус признал в тебе Потерянного Сына! Она сама ответит на все вопросы. Только предупреди ее о коварных планах Игнаца… А теперь беги, пока они не застали нас!

Мы поспешили прочь по запутанному лабиринту подвальных коридоров и вскоре оказались у основания лестницы, ведущей на улицу.

— А что будет с тобой? — забеспокоился я.

Руфус снова вздохнул.

— Со мной они уже все сделали. Мерзавцы — не отпускают даже к врачу, чтобы вылечить проклятую катаракту, хотя им это ничего не стоило бы. Старый Руфус — ветеран, его трогать нельзя.

Мне терпелось узнать хоть что-нибудь о своем происхождении.

— Вы что, воевали вместе с отцом во Вторую мировую?

Он хрипло рассмеялся.

— Вторую мировую? Нет, еще в Гражданскую. Помню, под Чикамогой… Ладно, не время. Беги, сынок, беги!

4. Мир тесен

Ступеньки вели в неосвещенный переулок, открытый с обоих концов. Ночь еще не закончилась, но между темными громадами кирпичных домов уже виднелись пастельные просветы. Я наугад бросился налево, ойкнув от боли в избитом теле, застилавшей нежные утренние цвета багровыми пятнами, и вскоре выбежал на улицу, точнее, на набережную.

По ту сторону мостовой черная вода жадно лизала бетонные основания речных пирсов. На булыжниках виднелись следы мазута. Район мясокомбината, далеко на юго-востоке оттого места, где меня похитили.

Обернувшись, я прочитал вывеску на здании, где меня держали:

САРДИНЫ «НАПОЛЕАН»

РЫБА ДЛЯ КОРОЛЕЙ

В этот ранний час здесь, разумеется, было немыслимо поймать такси, и я побежал в ту сторону, где, по моим предположениям, находилась станция метро.

Куда ехать? Конечно же, к Пиа! Нужно получить ответ.

Погони не было, и я добрался до станции без всяких приключений. Поезд все не приходил, я нетерпеливо метался по платформе, снова и снова лихорадочно прокручивая в голове события прошедшей ночи и теряясь в догадках.

Руфус был уверен, что я некий мифический Потерянный Сын, достойный наследник короля гоблинов, что бы эта загадочная должность ни значила. Скорее похоже на короля цыган, чем на короля Англии. Высотой положения и могуществом тут, пожалуй, не пахло. Однако это несомненно должно было означать, что я по меньшей мере сам гоблин, а судя внешнему виду Игнаца и его собратьев об этом и речи быть не могло. Разве что некоторое сходство в лице… А как же кривые ноги и рост?

Стук колес приближавшегося поезда на мгновение вернул меня в прошлое.

Постукиванье трости о шины на ногах… Постоянные визиты к врачу, таинственные уколы… А «комплекс Дюймовочки»?

Я гоблин! Сомнений быть не могло. Гоблин, которому насильственно изменили внешность ради его собственного спасения!

Упав в полупустом вагоне на скамью, я машинально провел рукой по лицу, не узнавая сам себя. Моя привычная личность испарилась, как капелька пота Жанны д’Арк.

Надо срочно все выяснить, и помочь мне может только Пиа.

Фея…

Вот и номер ее квартиры, триста двенадцать. В ответ на мой отчаянный звонок послышался сонный голос:

— Кто там?

— Это я, Уолтер! Пиа, ты должна меня впустить. Я гоблин!

Последовала многозначительная пауза. Потом она ответила очень строго:

— Уолли, если ты наслушался разных сказок и используешь их, чтобы попасть сюда с какой-то целью, я должна предупредить, что не позволю…

— Но это правда! — отчаянно взмолился я. — Игнац похитил меня… А Руфус сказал, что я Потерянный Сын!

Замок наружной двери щелкнул, и я бросился вверх по ступенькам на третий этаж.

Пиа стояла в дверях. На ней был переливающийся полупрозрачный халатик, словно взятый из эксклюзивного каталога «Секрета Виктории». Длинные рыжеватые волосы струились по плечам. Детские ножки тонули в мягких пушистых туфлях.

Прежде чем я успел открыть рот, Пиа схватила меня за руку и втянула внутрь. Потом, не отпуская, внимательно вгляделась в мое лицо. Я молча ждал.

— Ты сказал, что ты гоблин. Тогда поцелуй меня.

Это была проверка. Я не возражал.

Когда наши губы встретились, я словно ощутил удар током. Нет, скорее ядерный взрыв. В моих жилах заструилось расплавленное золото. Ни один из прежних экспериментов с «девушками-верзилами» не мог хоть сколько-нибудь сравниться с новыми ощущениями. И самое главное, я понял, что Пиа чувствует то же самое.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, она вздохнула.

— Это… это вполне убеждает. Но чтобы убедиться наверняка…

Наша одежда упала на пол.

Я почти мог обхватить ее крошечную талию одними пальцами. В отличие от груди.

В спальне, несмотря на несоответствие в размерах, мы встретились как ржавый ключ и только что смазанный замок. Все тяжкие годы сомнений и разочарований растаяли как дым, когда Пиа застонала в моих объятиях, и я торжествующе зарычал, празднуя свое освобождение.

Переведя дыхание, она кивнула.

— Так и есть. Ты гоблин, но почему-то в человеческом образе. Оторванный от соплеменников. Это может значить только одно: ты в самом деле Потерянный Сын. Мой король, мой муж и мой родной брат!

5. Маленькие женщины

Мое тело одеревенело, словно замороженное. Готовый выпрыгнуть из постели, я лихорадочно вспоминал, где бросил одежду, но Пиа ловко оседлала меня, прижав к кровати. Ее тяжелые груди мягко прижались ко мне. Она приблизила лицо вплотную и тихо прошептала:

— Не будь человеком, Уолли. Верь мне, я знаю больше, чем ты, и никогда бы не сделала того, что могло бы тебе навредить. — Ее бедра задвигались, производя небывалые ощущения там, где мы были соединены. — Разве тебе неприятно?

Я легко мог сбросить ее и уйти навсегда, но теперь моя решимость сильно поколебалась.

Кончив во второй раз, мы долго лежали молча. Потом Пиа попросила:

— Сначала ты должен все рассказать о себе. Затем — о гнусных замыслах этой крысы Игнаца.

Я поведал ей свою историю, от самого детства и до нашей встречи.

Слушая меня, Пиа начала всхлипывать. Я продолжал рассказывать, устремив взгляд в потолок и укачивая ее у себя на руках. Закончив, повернулся, глядя, как она вытирает слезы своими детскими ручками. Меня тронуло, как сочувственно она отнеслась к моей несчастной судьбе.

— Бедная леди Фритци, — снова всхлипнула Пиа. — Провести столько лет вдали от своих сестер-фей… и даже без секса с гоблинами. На что еще годятся эти придурки! Извини, Уолли, к тебе это не относится, я уверена… Что может быть печальнее, чем провести вот так последние десятилетия своей жизни! Она благородно пожертвовала собой, чтобы спасти тебя от Бобо и его шайки.

— Сколько лет могло быть тетушке Итци, когда она умерла?

— Думаю, около ста восьмидесяти, — подумав, ответила Пиа.

— Значит, и я тоже… Скажи, она в самом деле была моей теткой? Или, может быть… матерью?

— Да нет, даже не родственница. По крайней мере в человеческом смысле. Вообще-то все феи между собой в родстве, так же как и гоблины… Леди Фритци была последней возлюбленной короля Джада. Твою настоящую мать — и мою тоже — звали Майкола. Когда тебя увезли, мы с ней были в безопасности, в Мексике.

— Она умерла?

— К сожалению. Хотя и прожила весь предназначенный ей срок, и теперь я, ее дочь, стала королевой и продолжаю династию. А сын-гоблин, которого она родила, то есть ты, должен стать королем. — Не дав мне возразить, она потребовала: — А теперь рассказывай, что за глупости замышляет Игнац!

Я повторил все, что услышал в подвале. На Пиа этот рассказ произвел совсем иное действие, чем история моего детства. К тому моменту как я закончил, она вся пылала от негодования, словно мини-автоклав, готовый взорваться. Казалось, рядом со мной в постели находится какое-то мелкое, но хищное и злобное животное вроде лисицы.

— Применить силу? Накормить таблетками и заставить рожать? Мерзавец! Паршивый ублюдок! Я покажу этому недоумку, что такое настоящая сила! У нас, у фей, все козыри на руках! Всего-навсего — похитить одного-двух гоблинов, выдоить их досуха и потом убить всех первенцев! Да после этого Лисистрата покажется им идеальной домохозяйкой!

— Пиа, пожалуйста, успокойся!

Она глянула на меня так, как будто впервые заметила. Глаза внезапно заблестели.

— А теперь и Потерянный Сын на нашей стороне! Им ничего не светит.

— Пиа, я не знаю…

Выпрыгнув из постели, она поспешно начала одеваться. Сквозь жалюзи пробивались первые лучи утреннего солнца.

— Шевелись! Ты едешь со мной на праздник фей. Такого в истории еще не бывало, но и угрозы такой — тоже.

— Пиа… я знаю, что у тебя отпуск, но я же не могу вот так просто взять и бросить работу!

Она бросила на меня взгляд василиска.

— Если ты надеешься еще когда-нибудь меня увидеть, то поедешь без разговоров.

Я вздохнул. Почему-то никто никогда не ожидает, что сбывшиеся мечты повлекут за собой и неприятности.

— Куда мы едем?

— В Данию. Сперва в Копенгаген.

— Дай мне хотя бы время собраться и получить паспорт!

— Вот это другой разговор.

Через несколько часов мы были уже в аэропорту. Глядя в иллюминатор на тающий вдали город, я чувствовал, что оставляю за собой всю прежнюю жизнь.

Часы полета Пиа потратила на то, чтобы рассказать об истории гоблинов и фей, а также посвятить меня в подробности моего собственного происхождения.

Как и упоминал Игнац, корни их истории уходили в глубокую древность, гораздо дальше, чем у человеческой расы. Они не только сохранили смутные предания о соперничестве с неандертальцами, но помнили даже, как первые обезьяны спустились с деревьев в африканских саваннах! За долгие тысячелетия гоблины и феи сумели сохраниться и не исчезли в общей массе людей по одной-единственной причине.

Они — то есть мы — не были людьми.

Их внешнее сходство и даже неотличимость от людей, хотя и в рамках нижнего, так сказать, конца спектра физических признаков, привели к тому, что в их ископаемых останках ученые не заметили ничего особенного. Однако с генетической и физиологической точки зрения различия огромны.

У гоблинов и фей на несколько хромосом больше, чем у homo sapiens, что делает невозможным появление смешанного потомства. Но это еще не самое странное.

Феи обладают способностью родить ровно двух детей каждая, ни больше, ни меньше. Кроме того, они могут по желанию предотвращать оплодотворение и поэтому беременеют только тогда, когда захотят.

Когда какому-нибудь гоблину после многих попыток — а их бывает очень много, поскольку все представители малого народца чрезвычайно темпераментны — удается оплодотворить фею, происходит следующее.

Яйцеклетка принимает сперматозоид, содержащий весь генетический комплект отца, но при этом сама служит лишь матрицей для эмбриогенеза, не передавая потомству никаких материнских генов.

Через девять месяцев рождается гоблин.

Этот гоблин тем не менее не представляет собой точной копии отца, поскольку гены гоблинов и фей в отличие от человеческих не содержат интронов — бесполезных нуклеотидов, что дает в тысячи и тысячи раз больше возможностей для образования новых комбинаций признаков в каждом поколении.

Отнятый от груди, младенец-гоблин в дальнейшем живет с отцом, и мать не принимает никакого участия в его воспитании. Я оказался, по-видимому, единственным в истории гоблином, воспитанным феей, и Пиа надеялась использовать это обстоятельство, чтобы оправдать мое совершенно немыслимое присутствие на празднике.

Через девять месяцев после рождения мальчика фея без всякого дальнейшего спаривания с отцом мальчика рождает девочку, наследующую лишь перемешанные материнские признаки, и никаких отцовских! Само собой понятно, что девочек феи воспитывают сами.

После этого в результате мощной менструальной промывки мать теряет все оставшиеся яйцеклетки и способность к деторождению, сохраняя, впрочем, в полной мере способность к половому влечению.

Прервав свой рассказ, Пиа поблагодарила стюардессу за принесенные подушки. Сложив их на полу, чтобы упереть болтающиеся ноги, она продолжала:

— Представь себе полных восемнадцать месяцев беременности плюс ужасные мучения при родах! Зато потом со всем этим ужасом покончено, и мы можем наслаждаться всю оставшуюся жизнь!

Я отхлебнул от второй порции виски, в которой крайне нуждался.

— Но… тогда это должно означать, что численность гоблинов и фей не меняется в течение многих миллионов лет!

Пиа печально покачала головой.

— К сожалению, все не так. Нас становится все меньше и меньше. Нас, конечно, трудно ранить или убить, но несчастные случаи все-таки бывают. Вспомни старые легенды и мифы о феях, гномах, кобольдах, сильфах… Как нас только не называли! Мы были везде, а теперь… Впрочем, появление людей и приход технической цивилизации, которую мы в свое время приняли с неохотой, оказались вовсе не такой уж трагедией. По крайней мере мы больше не рискуем попасть под ноги мамонту.

Я улыбнулся, потом с сомнением покачал головой.

— И все-таки мне непонятно, как такой биологический механизм мог развиться в результате эволюции — в дарвиновском смысле. Минимальные контакты между полами, строго ограниченная рождаемость… Нет, это совершенно неестественно!

— Совершенно верно, — кивнула Пиа. — Нас сделали.

Я вытаращил глаза.

— Сделали?

— Ну, вывели, создали, разработали — называй как хочешь. Мы были нужны в качестве слуг, друзей или, может быть, игрушек…

— Для кого?

Она пожала крошечными плечиками.

— Для атлантов, инопланетян, а может, разумных динозавров… Кто знает? Их уже никто не помнит, но все знают, что они были.

Помолчав, Пиа принялась рассказывать о моей семье.

Мою бабку звали Нимфидия. То есть нашу с Пиа. В начале прошлого века, уже будучи королевой, Нимфидия произвела на свет моего отца, которому и суждено было согласно древней традиции стать королем Джадом — разумеется, после кончины правившего тогда Волосатого Джека. Затем Нимфидия родила мою мать Майколу, которая должна была стать королевой фей после ее смерти.

Этот день пришел неожиданно скоро. Случилось так, что Нимфидия не потеряла все свои яйцеклетки, забеременела от Джека в третий раз! О таком прежде никто и не слыхивал. Родила она болезненного мальчика, названного Бобо, и при родах умерла.

Об этом чуде гоблины и феи судачили потом не одно десятилетие. Однако, поскольку в дальнейшем такие случаи не повторялись, оно так и осталось чудом и постепенно забылось.

Бобо, в свою очередь, когда вырос, родил от феи по имени Гаджекин двух детей: Игнаца и его сестру, некую Мелузину. Это произошло задолго до того, как Джад сошелся с Майколой и появились мы с Пиа. Таким образом, Игнац с сестрой приходились нам старшими кузенами по линии матери, каковых прежде не имели ни один гоблин или фея!

— Мелузина просто кукла, — скривилась Пиа, посасывая спрайт. — На трон она не претендует: слишком занята своим домом моделей — для миниатюрных женщин, конечно. Игнац совсем другое дело — настоящий дьявол во плоти, тщеславный и неразборчивый в средствах. После убийства короля Джада началась смута, но большинство гоблинов поддержали Бобо просто потому, что других законных претендентов на трон не было. Теперь Игнац ждет, когда обжорство и пьянство сведут Бобо в могилу, чтобы занять его место. Вот тогда-то он и попытается воплотить в жизнь свои замыслы. Он хочет, чтобы феи рожали по три или даже четыре раза, чтобы повысить численность нашей расы. Пример Нимфидии показывает, что это возможно. Он готов ради этого на все, готов даже подвергнуть риску жизнь матерей!

— Но зачем?

— Он задумал отвоевать у людей планету, ни больше ни меньше. Ему не нравится, как они тут хозяйничают, губят ее и все такое прочее.

Моя голова, и без того кружившаяся с начала полета, совсем перестала соображать. Что делать, чью сторону я, гоблин, должен принять?

Пиа никаких сомнений не испытывала.

— Надеюсь, тебя больше не беспокоят глупые предрассудки насчет того, что мы брат и сестра? Человеческое табу, не более того. У нас нет общих генов, и росли мы отдельно друг от друга, даже дальше, чем большинство гоблинов и фей…

— Да нет, как раз это меня беспокоит меньше всего, — буркнул я.

Пиа опустила руку под столик с едой. Я покраснел и оглянулся, не видит ли кто. Она довольно улыбнулась.

— Вот и отлично. У нас до праздника целая неделя, чтобы как следует поразвлечься.

Тут я вспомнил кое-что.

— Послушай, Пиа, а как насчет магии? Все знают, что феи… В чем ваше волшебство?

Она сказала, и я снова покраснел.

В последующие несколько дней мы только и занимались, что магией, посвящая оставшиеся в сутках несколько часов прогулкам по Копенгагену. Время от времени в ресторане или на улице я замечал других фей, и сердце у меня всякий раз начинало колотиться. Они обменивались с Пиа знаками взаимного узнавания, которые всегда сопровождались недоуменным взглядом в мою сторону. Однако ни разу ни одна из фей не заговорила с нами.

— Мы не любим собираться группами и даже парами, — объяснила Пиа. — Это слишком привлекает внимание людей. Компактных сообществ гоблинов или фей не существует, вот почему ежегодный праздник так важен для нас.

Я вспомнил Голубку, свою первую школьную любовь. Вряд ли я тогда имел шансы найти еще одну.

Пиа шутливо ущипнула меня за ляжку.

— Королева всегда появляется на празднике последней. К тому моменту каждой фее будет известно, что на празднике мужчина. Представляешь, что будет, когда они узнают, что ты гоблин? Их тогда палкой не отгонишь!

Представить было одновременно заманчиво и страшно.

— М-м… Пиа, а разве мы не всегда будем вместе, как король с королевой?

— Ну конечно! Но это вовсе не значит, что мы не имеем права заводить столько любовников, сколько захотим. Верность — это так скучно!

— И ты не будешь ревновать?

Она рассмеялась.

— Как это по-человечески! Когда родятся наши дети, я тут же тебе изменю!

— Но…

— Непременно! Беременность нас особенно возбуждает!

На пятый день мы взяли напрокат машину и отправились на восток и после приятного двухдневного путешествия прибыли в городок Биллунд, что в Ютландии.

— Могу я наконец узнать, куда мы едем? — потребовал я.

— Ну конечно, дорогой. Как все нормальные туристы, мы хотим посмотреть Леголэнд!

В воротах парка стояли две феи. Завидев нас, они присели в реверансе перед королевой. Пиа кивнула с царственной надменностью, и мы прошли.

— Парк арендован на целый день, — объяснила она. — Это довольно дорого, но ты не представляешь себе, сколько денег можно накопить за пару столетий даже под простые проценты. Сейчас мы вкладываем капитал в строительство еще одного Леголэнда, в Америке, чтобы можно было каждый год менять обстановку.

По обе стороны прохода стояли уменьшенные копии знаменитых построек, выполненные из цветных пластиковых деталей, что и составляло главную достопримечательность парка.

Игрушечные улицы были заполнены феями, которые могли хотя бы раз в год почувствовать себя в мире нормальных размеров. Сотни, тысячи счастливо щебечущих женщин всех цветов и оттенков, каждая из которых представляла собой объект моих сексуальных стремлений, прежде недостижимый.

Меня бросило в пот. В воздухе стоял густой аромат, полный неповторимых волшебных феромонов. Мысли путались, я едва владел собой.

— Теперь ты понимаешь, почему гоблинов не допускают на праздник? — усмехнулась Пиа. — Он сразу превратился бы в оргию, а нам надо обсудить немало дел.

Она провела меня через толпу, которая почтительно расступилась, пропуская нас, а потом снова сомкнулась, перешептываясь и хихикая. Перед нами возвышался миниатюрный баварский замок, перед которым была устроена временная деревянная трибуна, украшенная пурпурными флагами.

Мы с Пиа поднялись по ступеням наверх, оказавшись почти вровень с верхушками башен, метрах в четырех над землей.

Внизу простиралось целое море поднятых женских лиц, с нетерпением ожидавших приветственного слова от своей королевы.

Королева фей жестом установила тишину.

— Сестры! Перед тем как выслушивать ваши прошения и вершить королевское правосудие, я хочу представить вам персону, имеющую чрезвычайно важное значение для всех нас, и предупредить о страшной угрозе… Итак, я представляю вам Потерянного Сына, законного короля гоблинов Уолтера, который много лет скрывался среди людей, спасенный от гибели моей верной и бескорыстной подданной леди Фритци Де Ла Мар!

Потрясенную тишину нарушили отдельные неуверенные хлопки, постепенно переросшие в бурную овацию и крики. Я попытался изобразить королевский поклон.

— А теперь, — продолжала Пиа, — позвольте мне сообщить, что замышляет против нас подлый узурпатор короны Игнац Лагерквист, который…

Речь королевы прервал крик, усиленный мегафоном:

— Нет! Она лжет! Я всего лишь собираюсь предоставить вам свободный выбор и забочусь о могуществе и процветании нашей расы, а она думает только о сохранении своей власти!

Из-за башенки на крыше замка показалась фигура Игнаца. Его лицо горело от алчности и злобы.

— Этот человек — самозванец, — продолжал выкрикивать он, — а ваша королева — извращенка, вступившая с ним в связь! Прогоните ее, и пусть правит Мелузина! Двинемся вместе навстречу нашей судьбе!

— Не слушайте его! — завопила Пиа. — Это он убил короля Джада!

В толпе поднялся ропот.

— Что нам эти гоблины! — выкрикнул кто-то. — Пускай выясняют между собой, кто главнее!

— Правильно, это нас не касается!

— Нет, касается! Вы еще не знаете, что затеял этот подлец! Он хочет…

Раздался глухой стук. Игнац стоял на трибуне. Отбросив мегафон, он вцепился в горло королеве с криком:

— Умри, любовница человека!

Только тут я опомнился и бросился на него. Он повернулся, и мы схватились не на жизнь, а на смерть. Игнац был хоть и мал ростом, а силен как бык. Но я тоже гоблин, да и руки у меня длиннее.

Пытаясь повалить друг друга, мы приблизились к самому краю площадки. Подпрыгнув, Игнац угодил мне головой в челюсть. Перед глазами заплясали звезды, я пошатнулся и разжал руки. В следующую секунду противник уже стоял на перилах ограждения, готовый снова броситься на меня.

Но я успел раньше.

Отчаянно размахивая руками, узурпатор свалился вниз.

Он даже не долетел до земли. Мой удар отбросил его в сторону, прямо на соседнюю модель.

Это была миниатюрная копия статуи Свободы, и злосчастный Игнац с размаху напоролся на ее факел.

Маленькая женщина оказалась несгибаемой.

На горле у королевы вздулись кровоподтеки, но она нашла в себе силы снова обратиться к толпе.

— Сестры-феи! — прохрипела она. — Да здравствует король гоблинов! — И упала без чувств.

Однако, когда под радостный рев подданных я опустился на колени, чтобы помочь, ее глаз еле заметно подмигнул мне.

Моим первым королевским указом стало направление Руфуса на консультацию к офтальмологу. Вторым — оборудование детской для моего сына. Третьим…

В-третьих, я начал проходить интенсивный курс магии под руководством группы фей, рекомендованных моей королевой.

Мне необходимо было как-то компенсировать долгие годы одиночества.

Не говоря уже о том, чтобы подготовиться к еще более долгим, уже не столь одиноким, которые ждали меня впереди.

Кобейновский свитер

На этот раз я уж точно это сделаю!

Я один в трейлере. Школу закрыли из-за аварии в котельной, а мать уехала на дневную смену в закусочную, молясь, чтобы лысые покрышки нашего драндулета продержались еще день. Говорит, что если лесорубы и шоферы, которые захаживают в «Жареную сову», не поскупятся на чаевые, то на этой неделе мы, может быть, и накопим на пару восстановленных. Пойти не к кому, в школе одни придурки да мудозвоны, а кого еще найдешь в этом паршивом городишке. Жопа мира — Баттхоул, штат Вашингтон, население десять миллионов деревьев и столько же, наверное, кретинов. Денег или машины, чтобы съездить куда-нибудь в веселое местечко развлечься, у меня нет. Нет даже прав, если хотите знать. Читать мне не нравится, видеокассеты все уже раз по сто пересмотрел. Их у нас пять: «Покахонтас», «Рискованное дельце», «Аэроплан!», «Лицо со шрамом» и «В поисках Сьюзен». Телевизор принимает только одну программу, а на игровой приставке сломался джойстик. На лице у меня такая куча прыщей, что по сравнению с ним карта Боснии, которую показывали вчера в передаче, просто идеал гладкости. Все парни на милю в округе меня ненавидят, девушки нет и никогда не будет, а самая главная гадость в моей вонючей жизни — это мое собственное имечко, которое придумал мой гребаный папаша. Кстати сказать, я его никогда не видел и видеть бы не захотел, даже если бы он был жив. Назвал меня так, чтобы задобрить какого-то богатого дядюшку, который так и помер, не оставив нам ни цента, а я теперь должен носить самое поганое имя во всей вселенной!

Джуниус. Джуниус Везерол. Вот как меня зовут!

Ну и, конечно, сами понимаете, как меня прозвали в школе.

Джун, ясное дело. Как девчонку. И то только, когда добрые. А так все больше Джуни. Джу-уни… Или вообще Джуни-Муни.

Да вы вообще можете хоть как-то себе вообразить, чтобы какая угодно девчонка приняла всерьез парня, тем более влюбилась, если его зовут Джуни? Вот приходишь ты, скажем, к ней на свидание, все путем, вы обнимаетесь, и она вдруг говорит: «Поцелуй меня, Джуни!» Вот именно! Тьфу, да и только!

Я как-то раз хотел сменить имя и сказал всем взрослым и ребятам, которых знаю, звать меня по-другому. Ничего особенного, просто Джеймс. Так, чтобы первые буквы остались те же. Джим Везерол, старина Джим. И что бы вы думали? Как я ни просил, все до одного так и продолжали талдычить: Джун, Джун, Джун… Потом мне уже осточертело просить и унижаться, и я плюнул. Сдался, короче. Я всегда сдаюсь.

Ладно, это все теперь не важно, потому что наступил день, час и даже минута, когда я все-таки сделаю, что решил!

Только чтобы хоть на этот раз все не просрать, как просрал всю свою жизнь, я уж постараюсь продумать каждую мелочь!

Перво-наперво ставлю свою любимую кассету со «Слейером» на непрерывное проигрывание и включаю звук на максимум. Машинка у меня старенькая, но орет будь здоров, аж стены у трейлера дрожат. Так, теперь иду на кухню — на самом деле это не кухня, а просто другой угол комнаты. Там под раковиной с грязной посудой — фанерный ящик, который закрывает трубы и вместо двери завешен старой рубашкой. Отодвигаю рубашку и нашариваю внутри бутылку с персиковым бренди, которое мать купила в прошлом году, чтобы приготовить какую-то фигню по рецепту из «Мира женщины». Получилась какая-то склизкая дрянь с комками, есть было нельзя, но полбутылки бренди осталось.

Несу бутылку в материну «спальню», становлюсь на колени и, опираясь на пол той рукой, в которой бутылка, шарю другой под кроватью. Так… куча старых журналов… тапки… вообще непонятно что… Вот оно!

Куда ж оно денется!

Двустволка моего никчемного покойного папаши.

Встаю с бутылкой в одной руке и ружьем в другой, плетусь назад и плюхаюсь обратно на диван, поближе к орущим колонкам.

Первым делом проверяю ружье. Оба патрона на месте, как и были все время, что я себя помню. Надеюсь, они не слишком старые, чтобы выстрелить. Зачем мать хранит оружие, я без понятия, тем более заряженное. Боится, что живет одна с ребенком? А может, для того же, для чего я сегодня. Хрен ее знает. Главное, что ружье на месте. Защелкиваю его и кладу рядом на диван.

Теперь очередь бренди.

Я никогда не пил больше банки пива. Ну, может, двух. Разве что еще шампанское один раз на свадьбе. Однако бренди идет неплохо. Такое сладкое, что даже не противно. Между глотками я впитываю в себя музыку — так, что сам уже бренчу, как кружка с монетами у нищего. Странное дело, это как-то даже успокаивает. Время от времени протягиваю руку и глажу ружье. Стволы холодные, как перила у цеппелиновской лестницы в небо, а приклад гладкий вроде бейсбольной рукавицы. Интересно, убил отец хоть раз кого-нибудь из него или нет? Я-то уж точно убью. Вот только бренди допью…

Кассета проигралась уже дважды и пошла в третий раз, в бутылке есть еще на глоток. Голова у меня кружится, как центрифуга в стиральной машине, а все знакомое барахло вокруг раздвоилось и светится, будто у него нимб. Банка из-под джема с засохшими цветами, которые мать собрала прошлым летом, коробка с кукурузными хлопьями, телевизор с обломанной половинкой антенны, то есть теперь с двумя… Но взять ружье и засунуть в рот сил у меня достанет, я уверен, а уж на спуск нажать — наверняка. Задумано неплохо, да и что тут трудного? Это вам не какая-нибудь трепанация черепа, правильно?

Хотя… на самом деле так и есть. Смех, да и только.

Я пытаюсь сфокусировать взгляд на бутылке, почти уже пустой, торжественно салютую ею, будто говорю тост, и подношу к губам, чтобы выпить последний глоток… И вдруг меня начинает трясти, да так, что я чуть ее не роняю.

Нет, это не нервы, не подумайте. То есть не только нервы. Просто в трейлере холодно, я только сейчас понимаю, как холодно. Дубняк. Я едва чувствую свои пальцы. Вот зараза, наверное, кончился пропан. Мать говорила, что на этой неделе надо заказывать новый баллон. Черт! Мороз почти как на улице. Так и до смерти недолго замерзнуть. Представляете, они меня находят, а я твердый, как доска, и с заряженным ружьем в руке. И заголовки в газетах: «Школьник-дебил просрал самоубийство, замерзнув до смерти. Знавшие его не удивлены. Он всегда был неудачником, говорят одноклассники».

Надо срочно согреться, а то засну — и все, конец.

Оглядываю комнату в поисках одеяла или куртки и вдруг замечаю свитер.

Мать купила его неделю назад на базаре Армии Спасения. Всего за доллар семьдесят пять. В жизни не видывал такого страшного свитера. Как будто даже не вязаный, а вроде шкуры, которую содрали с какого-нибудь зверя. Он типа кофты — кардиган, кажется, это называется, — но без пуговиц. Наверное, чья-нибудь бабка связала, у которой болезнь Альцгеймера и застегнуть она все равно ничего не может. Рукава такие толстые на концах, с рубчатыми манжетами, чтобы казались свободными и в то же время держались. Свитер широкий, мешковатый, пух на нем дыбом стоит, как у кошки, которой в задницу сунули провод на миллион вольт. Но самое скверное в этом поганом, распоганейшем свитере — это его цвет. Что-то среднее между оливковым оттенка рвоты и дерьмово-бежевым. Больше всего похоже на гнилой банан. Слов нет, такая гадость.

Мать его притащила тогда, показывает: вот, мол, гляди. Я посмотрел, подумал и говорю: «Теперь тебе уж точно будут давать чаевые — подумают, что ты типа слабоумная». Ну, она разоралась, конечно, да и бросила его в меня. Я увернулся, и он повис на стуле, так и висит до сих пор, никто туда даже не смотрит, как будто его и нет…

Голова кружится, сил нет. Не дойду, пожалуй. Перегибаюсь через диван, тянусь изо всех сил… Что-то я совсем пьяный. Мне мерещится, будто свитер сам ползет ко мне, как живой. Вдруг — раз, и он уже у меня в руках!

Засовываю руку в рукав и внезапно останавливаюсь.

Выходит, меня в нем и найдут? Черт…

Однако трясет меня все сильнее, и я понимаю, что или этот свитер, или ничего, потому как искать что-то другое меня уже не хватит, а если не согреться, то все, конец. Вырублюсь, а когда проснусь, буду уже совсем трезвый и ничего не сделаю, и моя гнилая жизнь будет тянуться дальше и дальше, целую вечность, пока мне не стукнет тридцать и пора будет на пенсию.

Ну вот я и в свитере, снаружи видна только белая полоска футболки. И теплый же, зараза! Греет, будто на меня здоровый такой лохматый пес залез и обнял.

Все, теперь пора за дело!

Заглатываю остатки бренди, беру двустволку и поворачиваю к себе дулом. Держать так тяжело, вот-вот уроню, но я знаю, что осталось недолго. Придвигаю дуло ко рту…

Потом вдруг что-то напротив привлекает мое внимание, и я останавливаюсь.

Там у стены стоит прислоненное зеркало, высокое и без рамы. Мать в него смотрится, когда собирается на работу.

В зеркале — парень с длинными каштановыми волосами, разделенными посередине и заправленными за уши. Он в свитере, из-под которого видна футболка, и с чем-то вроде микрофона, направленным в лицо.

У меня мурашки бегут по спине.

Это же Курт Кобейн! Таким его показывали по Эм-ти-ви в декабре девяносто третьего, когда у нас еще был кабель. Не хватает только гитары, а лишнего — только мои прыщи.

Ну что ж… Вот чего я, стало быть, подсознательно всегда хотел. Надо же, а ведь мне его музыка даже и не нравилась — слишком много нытья. Черт, даже в своей смерти я не смог быть оригинальным! Ладно, хотя бы кассета стоит не его. В конце концов, для этого и не придумаешь так уж много способов.

Я придвигаю стволы ближе, почти касаясь зубами холодного металла…

В ответ на мое движение левая сторона свитера вдруг соединяется с правой — в одной точке, посередине — и потом весь перед застегивается с таким звуком, словно он на молнии, хотя молнии никакой нет. Одновременно я чувствую легкое покалывание в затылке, там, где его касается воротник.

Все, пора нажимать, пока совсем не сбрендил.

Говорю мысленно «пока» и жму на спуск…

Ничего. Мои пальцы не сгибаются, они твердые, как рыбные палочки только что из морозилки.

В тот же самый момент у меня в мозгу вспыхивают слова:

Нейронное несоответствие объекта. Падение потенциала поля.

Самое странное, что слова эти думаю не я, а кто-то другой.

Анализ памяти объекта, поиск исторических указателей. Недостаточность объектов ссылки. Синтез на основе имеющихся данных. Переустановка внутреннего хронолокатора. Три с половиной года позже заданной цели. Результат: вероятность провала миссии сто процентов. Запас энергии тридцать процентов. Режим устранения неисправности.

Пока весь этот бред прокручивается у меня в голове, я отчаянно пытаюсь что-нибудь сделать, хоть что-нибудь! Опустить ружье, нажать на спуск, вскочить, позвать на помощь — что угодно! Ничего не получается. Сижу окаменев, точно зомби, в плену у собственного тела.

Что за странное ощущение в затылке? Может, этот дьявольский свитер вставил мне туда какой-нибудь «жучок»? Может, у них теперь такой способ вербовки?

Мысли бегают в голове как тараканы, запертые в банке, а тело вдруг начинает двигаться само по себе!

Руки кладут ружье на диван. Я встаю. Иду к двери трейлера…

— Эй, — говорю я робко и потом, убедившись, что говорить все-таки могу, ору изо всех сил: — Что за чертовщина тут происходит?

— Нам необходимо переместиться, — говорит голос в моей голове. Голос свитера, кого же еще.

— Переместиться? Зачем? Куда ты меня тащишь?

— В промышленный конгломерат, известный в предкоррекционную эпоху как Сиэтл.

— В Сиэтл?! — Все мысли о самоубийстве давно вылетели у меня из головы. Удивительно, но никаких признаков опьянения я также не чувствую. — Это же больше ста миль отсюда! Если я не вернусь к ужину, мать меня убьет!

— Гиперболизация. Не имеет отношения к миссии.

Предательское тело продолжает тянуть меня к двери.

Проходя мимо кухни, я бессильно наблюдаю, как моя рука хватает со стола нож.

— Миссия? — ору я. — Какая, на хрен, миссия?

— Не сумев выполнить главную задачу, я перехожу к выполнению второстепенных согласно списку.

Рука, в которой нет ножа, поворачивает дверную ручку и открывает дверь. В лицо бьет морозный ветер, но я почему-то совсем не чувствую холода.

— Эй, что ты сделал?

— Изменил порог твоей чувствительности к температуре окружающей среды.

Спускаюсь по ступенькам на заснеженную землю и бегу легкой трусцой к автостоянке. Цепной пес лает мне вслед. Я чуть не плачу.

— Что за черт? Да кто ты вообще такой? Инопланетянин? Так и есть! Похититель тел из космоса!

Механический голос в голове звучит слегка раздраженно, как будто я унизил его достоинство:

— Я создан людьми. Мои функции состоят в защите земной жизни. Сейчас некогда обсуждать. Мои ресурсы на исходе, я должен сосредоточиться на текущей задаче.

Стоянка наполовину заставлена древними развалюхами, на которых обычно ездят те, кто живет в трейлерах. Я подхожу к первой и против своей воли дергаю за ручку. Потом ко второй. Потом к третьей… Следующая…

Четвертая — «торнадо», которому уже лет двадцать, с наклейкой «БУДЬ ПРАВЕДНЫМ» на бампере — принадлежит ворчливому пьянице мистеру Харрису. Она оказывается незапертой. Открываю дверцу и залезаю внутрь. Мои руки начинают ловко орудовать ножом. Вскоре они соединяют два проводка вместе, мотор кашляет и неохотно заводится. С помощью моей ноги свитер жмет на газ, рука включает передачу, и мы трогаемся с места.

— Эй, я не умею водить! Даже не учился никогда, и прав у меня нет.

— Я умею, — отвечает свитер. — Любая машина Тьюринга четвертого уровня автоматически получает лицензию от производителя на участие во всех видах человеческой деятельности, соответствующих ее профилю.

Выезжаем с трейлерной стоянки и направляемся на север по шоссе номер двести сорок три. Справа проглядывает река Колумбия, ее медленные ледяные воды искрятся в лучах зимнего солнца. Вот бы попасть туда — с камнем на шее.

— Идиот! — шиплю я свитеру, который высовывается из ряда, чтобы обогнать грузовик, и тут же ныряет обратно, словно заправский автогонщик. — Может, твоя лицензия и действует где-нибудь на твоей сраной планете с вампирскими свитерами, но здесь ты в теле пятнадцатилетнего парня без водительских прав, да еще разъезжаешь на краденой машине! Если копы возьмут нас за жопу, твоим гонкам конец, усек? Что будет с твоей сраной миссией, если нас упекут в тюрягу?

— Для беспокойства нет оснований, — отвечает он. — За выполнение миссии отвечаю только я, хотя должен признать, что оказался бы беспомощен без временного использования твоих соматических расширений. Если хочешь, я отключу твои ощущения. В отсутствие информации ты не сможешь ее ошибочно интерпретировать.

— Нет! — ору я в ужасе, вспомнив о своем беспомощном состоянии в трейлере, когда не мог даже говорить. — Пожалуйста, оставь мне глаза, уши и все остальное. Мне не нужно меньше информации, наоборот! Я хочу знать, что происходит!

— Разумное желание. Позволь мне сначала выехать на скоростную трассу, где я смогу тратить меньше ресурсов на маневрирование. Там я объясню.

— Ладно, идет, — говорю я, немного расслабившись. — Типа будем сотрудничать, да?

Надеюсь, он не может читать мои мысли. В таком случае погоди у меня, вязаная чесотка! Посмотрим еще, кто кого!

Ответ свитера обнадеживает:

— Это обычный способ взаимодействия людей посткоррекционной эпохи и устройств моего типа.

Я веду себя тихо, пока мы не выезжаем на шоссе номер девяносто, ведущее на запад. На спидометре семьдесят миль в час, и хочется надеяться, что «торнадо» мистера Харриса выдержит такую экзекуцию. Не помню, чтобы он ездил быстрее тридцати пяти, когда нужно было смотаться в винный магазин.

А что, даже весело. Быстрая езда, ворованная машина, впереди большой город и таинственная миссия… А что потом? По спине бегут мурашки, и моя секундная эйфория мигом угасает.

Спустя полчаса я наконец решаюсь заговорить.

— Э-э… мистер Свитер, сэр, вы, кажется, собирались просветить меня насчет миссии…

В голове у меня слышится нечто похожее на вздох.

— Да, миссия, которую я не выполнил. Не будь я так близок к запрограммированному истощению ресурсов, то мог бы загрузить весь объем соответствующей аудиовизуальной памяти непосредственно в твой мозг. Низкозатратная передача информации требует времени. Скорость передачи сигнала слишком мала…

Значит, он скоро умрет, и все не так уж плохо! Лишь бы не выдать себя.

— Как жаль, что вы себя плохо чувствуете, мистер Свитер. Может, расскажете хоть самое основное?

— Хорошо. Основные цели миссии, без практических деталей, могу изложить кратко. Я представляю собой искусственный нанотехнологический объект высокой сложности, созданный приблизительно на сто лет позже данной эпохи, и послан назад во времени, чтобы спасти жизнь человека по имени Курт Кобейн. Возможно, ты слышал о нем…

— Кто же о нем не слышал, — невольно рассмеялся я. — Вот только удивительно, откуда вы в будущем его знаете.

— Курт Кобейн сыграл ключевую роль в появлении временной линии, которую я представляю. Его невероятная музыка, созданная в поздние годы жизни, успела вдохновить миллионы людей, прежде чем он погиб от нового штамма туберкулеза, устойчивого к антибиотикам. Он был наиболее влиятельной творческой личностью вашей эпохи, и воздействие его личности можно проследить на протяжении многих десятилетий. Однако еще более важным оказалось то, как он воспитал свою дочь. Именно она, став взрослой… — Речь свитера оборвалась.

— Давай дальше, интересно! Дочь, говоришь? Крошка Вини или как там ее… Что же она такого сделала?

— Извини. Аборигены вашей эпохи не должны располагать данной информацией. Я и так уже сказал слишком много.

Я на минуту задумался.

— У тебя получается, что Кобейн остался жив, вырастил дочь, она сделала что-то важное, и появился ваш мир, так? Но если все и так случилось, то зачем тебя сюда послали?

— Секретные записи свидетельствуют о том, что я здесь был.

— Как это?

— В наше распоряжение попала информация, неопровержимо доказывающая, что Курт Кобейн выжил лишь благодаря прямому вмешательству из будущего. Мы должны были вмешаться, потому что один раз уже это сделали.

У меня вдруг сдавило виски.

— Значит, ты не меняешь прошлое, а как бы закрепляешь его?

— Верно. Не выполнив свою миссию по спасению Курта Кобейна, я подверг опасности временную линию, пославшую меня. Она исчезнет окончательно, если не удастся спасти резервный объект.

Так вот, оказывается, в чем дело! Догадка блеснула как вспышка света. Ну конечно! Меня охватила безудержная эйфория.

— Это я, так? Я и есть резервный объект! Только мне суждено заменить Кобейна. Черт побери, я это всегда знал! Моя жизнь станет легендой, я стану отцом страны! Само существование будущего зависит от меня — потому-то ты и не дал мне застрелиться.

Он долго молчал, обдумывая ответ.

— Я не могу найти информации о твоем будущем. Наша встреча была чисто случайной, хотя и управлялась странным аттрактором определенного вида. Ты не резервный объект, иначе нам бы не было нужды предпринимать это путешествие. Однако это не значит, что твоя вновь обретенная жизнь не имеет значения, даже если она и не повлияет на историю. Помни, что сегодня первый день остатка твоей жизни, которую ты сохранил благодаря мне.

Я совсем упал духом. Разочарование оказалось слишком сильным. Черт, черт, черт! Ничего, ничегошеньки не изменилось, как был я никем, так и остался никем! Разве что стал куклой в руках этого шерстяного Терминатора с его бредовыми идеями о спасении мира…

Мы проскочили пересечение с шоссе номер восемьдесят. Ехать еще далеко, по ближнему склону Каскадных гор через Истон, Снокуолми и Престон, потом по другому склону… Я уже раз ездил по этому пути, когда нас возили с классом на экскурсию. Выдержит ли «торнадо», вот вопрос… Впрочем, какая мне разница? Я же ничтожество, ноль, моя жизнь ни на что не влияет… Интересно, если я вернусь, мать позволит мне еще разок добраться до ружья?

Словно желая подбодрить меня, свитер опять заговорил:

— Вероятно, тебе будет интересно узнать, почему я не выполнил основную миссию…

— Да нет, не очень, — кисло ответил я. — Но ты ведь все равно расскажешь.

Он проигнорировал мою иронию и продолжал:

— Меня переместили во времени в начало 1993 года. Местом назначения был дом мистера Кобейна, точнее, его гардероб. Предполагалось — должен заметить, что так и вышло, — что объект меня наденет. — В голосе свитера зазвучали нотки гордости. — Возможно, тебе довелось видеть мои появления на публике…

— Ну да, на Эм-ти-ви.

— Мистер Кобейн не знал моей истинной природы. Так и было предусмотрено, поскольку он мог счесть эту информацию нежелательным следствием употребления наркотиков и, почувствовав ко мне антипатию, просто выбросить. Как с тобой, я с ним никогда не беседовал, оставаясь в его глазах обычным предметом одежды. Однако я пользовался каждым удобным случаем, чтобы незаметно корректировать структуру мышления Кобейна, удаляя тягу к самоубийству.

— Ты и это можешь? — удивился я.

— Разумеется. Это одна из моих основных функций. Минуту назад я сделал это, когда ты снова подумал о ружье.

Я с подозрением обследовал свой мозг, словно ощупывал языком гнилой зуб. Неужели возможно запросто стирать такие серьезные мысли? Однако пришлось признать, что свитер не врет. Я просто-напросто был не в состоянии вообразить, как можно убить себя. Точнее, мог вообразить как, только вот зачем? Не зная, возмущаться или благодарить его, я решил оставить тему.

— Ну ладно, убедил. Ну и что там дальше с Куртом?

— Болезненное состояние мистера Кобейна оказалось намного глубже и сложнее, чем твое, будучи привязанным к его творческой личности. Мне пришлось работать ювелирно, обрезая нить за нитью, чтобы не повредить музыкальным способностям. К сожалению, работа была прервана раньше времени.

— Значит, меня ты починил за секунду, — оскорбился я, — а на него и года не хватило?

— Не обижайся, просто у тебя не артистическая натура. В других отношениях ты не менее сложный и достойный индивидуум, имеющий бесконечную ценность для себя самого.

— Ну спасибо. Знаешь что? Я даже рад, что ты его не спас! Вот!

— Мог спасти, но меня украли. Во время последних европейских гастролей какой-то дерзкий американский фанат стянул меня из багажа. Возможно, ты помнишь ту легкую намеренную передозировку, которую допустил Кобейн в тот период. Его болезненное состояние начало вновь прогрессировать. Вор не надевал меня, желая, может быть, сохранить характерный запах пота мистера Кобейна, и я временно дезактивировался, надеясь в будущем получить возможность продолжить лечение. В конце концов мне удалось, меняя хозяев, попасть в родной штат Кобейна, но было уже поздно.

В течение нашего разговора фантастический свитер из будущего, бесцеремонно используя мое тело, продолжал выжимать из развалюхи мистера Харриса последние соки. Мы обгоняли многочисленные грузовики, пикапы и фургоны, продвигаясь вдоль реки Якима. Местность вокруг постепенно поднималась, и вскоре мы оказались в горах.

— Интересно, — заметил свитер, — что более сухой климат на восточном склоне этого горного хребта приводит к произрастанию различных видов сосен, перемежающихся травянистыми лугами, в то время как на другой стороне преобладают густые леса из ели Дугласа и тсуги.

— Уроки в школе сегодня отменили, так что отдохни, — скривился я.

Я по-прежнему не могу повернуть голову, но глазами немного управляю. Очевидно, у него на самом деле кончается завод. Так или иначе, но, скосив глаза на приборную доску, я заметил, что бензина осталось совсем мало. Может, он не заметит, придется встать посреди дороги, и я как-нибудь сумею сбежать…

Однако свитер, пользуясь моими глазами, заметил показания счетчика одновременно со мной.

— Согласно моим расчетам, мы окажемся у бензозаправки в Снокуолми до того, как топливо закончится, — если, конечно, будем поддерживать скорость, оптимальную для этого примитивного двигателя…

Его голос внезапно перекрыл вой сирены. Я скосил глаза на зеркальце заднего вида. Сверкая мигалками, нас догоняла патрульная машина.

— И если нас не возьмут за жопу фараоны, — закончил я.

— Это создает проблемы, но их можно решить. Постарайся сотрудничать.

— Можно подумать, у меня есть выбор!

Свитер притормаживает и съезжает на обочину. Двигатель мы не заглушаем, потому что нет ключа.

Рейнджер останавливается позади нас, но из машины выходит не сразу. Я вижу, как он говорит что-то по рации.

Свитер опускает окно. Полицейский подходит, держа руку на кобуре. Здоровенный, злобный, в темных очках. Смотрит на меня и ухмыляется.

— Выключите мотор и предъявите права и регистрацию, — говорит.

Ну что ж, по крайней мере мистер Харрис пока еще не проспался и не заявил о пропаже тачки. Это плюс. Но прав у меня все-таки нет, и это минус.

— Одну минуту, сэр, — говорит свитер, на сей раз для разнообразия моим собственным голосом. Открывает бардачок, достает какие-то бумажки и протягивает в окно. — Пожалуйста.

Коп протягивает руку, и тут свитер показывает свой фокус. Он становится жидким и стекает по моей руке как вода, потом перепрыгивает на руку рейнджера, которая на револьвере, исчезает под его рукавом и ползет вверх, под куртку и рубашку!

— Эй!

Коп таращит глаза и тянет руку к кобуре, но жидкая масса не пускает, тянется за рукой как жвачка. Пошатнувшись, он валится на землю. Видимо, свитер уже добрался до затылка.

— Не слишком тонкий метод, но у меня не осталось ни времени, ни энергии для другого, — говорит свитер, снова перетекая с рейнджера на меня и обретая прежний вид.

Я обретаю дар речи.

— Кретин, что ты наделал! Что нам теперь с ним делать? А машина? Он же по радио говорил, теперь нас точно повяжут!

— Нет проблем.

Он заставляет меня выйти, и я — откуда только силы взялись! — перетаскиваю копа в патрульную машину и сажаю на водительское место. Руки кладу на руль. В очках он выглядит нормально, как будто задумался или задремал. Только бы никто из проезжавших мимо не заметил и не сообщил куда следует…

Тут мои руки берут микрофон, и свитер начинает говорить в него моим голосом, только уже не моим, а точь-в-точь голосом копа. И слова все какие надо, короче, докладывает в участок, что все, мол, в порядке. Здорово!

Хотя он это, конечно, не сам придумал, я бы тоже догадался, по «Фокс-ТВ» такого сколько угодно.

— Поедем дальше?

— Почему бы и нет?

Что нам терять? Угон машины, нападение на полицейского, сопротивление при аресте, да и похищение вдобавок… Теперь только ноги делать остается.

Вскоре мы уже высоко в горах, солнце слепит глаза, отражаясь от снега, и свитеру приходится немного их затемнить. На дороге полно новеньких спортивных машин с лыжами на крыше. Терпеть не могу богатых. Надутые придурки, думают только о себе! Думаете, кто-нибудь из них способен отступиться от самоубийства, чтобы помочь спасти мир? Ни фига!

Свитер молчит, я тоже. Каждый думает о своем.

Вскоре показался знак поворота на Снокуолми. Как раз вовремя, потому что мне уже давно кое-куда хотелось.

— Эй, свитер, мне надо отлить.

— Я легко могу убрать неприятные ощущения, и мы выиграем время.

— Еще чего! Хочешь, чтобы у меня мочевой пузырь лопнул? Подумаешь, пара минут!

Он задумался.

— Хорошо. Так или иначе, нам все равно придется выйти из машины, чтобы достать денег.

Его слова мне не понравились, но не спорить же.

Выезд с трассы запружен машинами, ехать приходится медленно. Свитер смотрит на дорогу, ему не до меня.

На главной улице Снокуолми кишит толпа счастливых пластиковых придурков в лыжных костюмах из переработанных пустых бутылок. Высмотрев подходящую заправку с магазином, свитер заворачивает туда и разъединяет моими руками проводки, чтобы заглушить мотор.

— Теперь мы можем пополнить запас углеводородов.

Приятно наконец выйти и размять ноги, хоть они теперь и не совсем мои. Я даже не спрашиваю, где мы возьмем деньги на бензин, пусть сам разбирается.

Наполнив бак, мы идем в магазин и становимся в очередь в кассу. Перед нами шикарная цыпочка в белом лыжном комбинезоне прижимается к своему дебильному дружку. У нее сумочка Гуччи на плече, но мужик держит бумажник, значит, платить будет сам.

Свитер заставляет меня взять номер «Пипл» со стойки и держать двумя руками, будто я читаю. Удивительно, но журнал открывается как раз на фотке, где Кортни Лав дает кому-то по морде.

— Хорошая примета, — говорит свитер.

Потом вдруг из его рукава сама собой вытягивается длинная толстая нитка. Извиваясь как щупальце, она поднимается в воздух и ныряет прямо цыпочке в сумку! Даже замок не расстегивает. Внутри слышно шуршание, и шерстяное щупальце вновь появляется, но уже с пачкой банкнот.

Тут девица спохватывается, хватается за сумку и подозрительно зыркает на меня, но я с невинным видом продолжаю рассматривать картинки. Руки заняты, все в порядке. Свитер заставляет меня еще и улыбнуться ей, и зря, потому что улыбка у него — то есть у меня — выходит совершенно кретинская. Цыпочка все смотрит, потом закрывает сумочку и заглядывает внутрь. Видит, что кошелек на месте, фыркает и отворачивается.

Деньги уже у свитера в боковом кармане. Странно, раньше я в нем карманов не замечал.

Очередь подходит, и я обращаюсь к кассиру, уже сам:

— Пожалуйста, четвертый насос, что там есть, этот журнал и… э-э… десяток «Слим-Джимов».

Свитер моей рукой достает и протягивает деньги.

Там пара сотенных, несколько по пятьдесят и, слава богу, три двадцатки.

Кассир, паренек чуть старше меня, подозрительно смотрит на кучу денег, но в конце концов берет две двадцатки и отсчитывает сдачу.

— Э-э… где тут у вас туалет? — спрашиваю.

— Сзади, за углом.

Я поворачиваюсь и иду к двери, на ходу разрывая пластиковую обертку на копченом мясе.

— Это потребовало больших затрат, — жалуется свитер. — Я доверю тебе помочиться самому.

Жадно прожевывая куски «Слим-Джима», я стараюсь сдержать ликование. Вот он, мой шанс!

В туалете кладу покупки на раковину. Опускаю послушные — о чудо! — руки, будто хочу расстегнуть ширинку, но в последний момент хватаюсь за дьявольский свитер и резко дергаю вверх, чтобы стянуть через голову!

— Стой! Стой! Девушка погибнет без нас!

В моем мозгу, будто рассвет над пустыней, вспыхивает портрет. Белокожая, с коротко стриженными темными волосами, в очках. Она немного старше меня, довольно хорошенькая. Вздернутый носик, веснушки, смотрит чуть наивно.

Я застываю с поднятыми руками, свитер закрывает лицо. Однако воротник по-прежнему охватывает шею! Свитер пытается заставить меня опустить руки, но я изо всех сил сопротивляюсь. Он явно ослабел, и я чувствую, что в конце концов одолею.

— Что значит погибнет?

— Согласно результатам численного моделирования хроновекторов, резервный объект должен совершить успешную попытку самоубийства сегодня в четыре часа пятнадцать минут. У нас осталось меньше трех часов.

Картинка перед глазами тускнеет, но еще видна. Девушка такая милая, такая беззащитная…

— Значит, только мы можем спасти ее?

В голосе свитера слышится усталость:

— Совершенно верно. Дорога каждая минута.

Проклятие! Тут уж он меня поддел. После того как я сам едва не вышиб себе мозги, отказаться просто невозможно.

— Ладно, будь по-твоему, но взамен потом поможешь мне отмазаться! Сам ведь втянул!

— Если буду в состоянии. Но разве спасение твоей жизни не достаточная компенсация?

Я отпускаю свитер, и он снова обволакивает меня, как раньше.

— Ладно…

В дверях туалета стоит давешний кассир и таращится на меня так, словно у меня две головы.

Впрочем, так оно примерно и есть.

Я смущенно объясняю:

— Э-э… просто все тело чешется под этой шерстью.

Поворачиваюсь к стене и расстегиваю ширинку. Он продолжает смотреть на меня раскрыв рот. Закончив, я бочком протискиваюсь мимо него.

Мы снова выехали на шоссе номер девяносто, ведущее на запад, и вскоре перевалили на другую сторону Каскадного хребта. Деревья тут и в самом деле другие. Интересно, заметил бы я их без помощи свитера? Неужели он продолжает менять мой мозг? Или это я сам меняюсь? Так ведь хрен узнаешь. Да и какая, в конце концов, разница.

Девушка… Еще одно самоубийство. Выходит, настрое: Кобейн, она и я. Нет, тут не простое совпадение.

Свитер, похоже, подслушал мои мысли.

— Во вселенной все определяется квантовым воздействием сознания. Ничто не существует и не может возникнуть в отсутствие разумного наблюдателя. Ты знаешь, что такое кошка Шредингера? Впрочем, не важно. Исчезновение любого сознательного объекта отменяет множество возможных будущих. Самоуничтожение индивидуума представляет собой в каком-то смысле уникальный парадокс: сознание, уничтожающее само себя. Все равно как если бы черная дыра сама себя поглотила. Подобные события приводят к повреждению самой структуры пространственно-временного континуума и появлению слабых мест в ткани исторического процесса. Именно в этих точках ход событий легче всего поддается внешнему воздействию. Расчет градиентов самоуничтожения и привел меня к тебе.

— Вот это да! Надо нам всем организоваться, станем настоящей силой. «Дай мне, что я хочу, а то застрелюсь и изменю мир!»

— Полагаю, ты шутишь. В отсутствие ретроспективного анализа и петабайтных вычислительных мощностей, способных рассчитывать альтернативные хроновекторы и оценивать роль и влияние каждой отдельной личности, подобная угроза не имела бы смысла.

— Кстати, по поводу влияния… Что такого особенного в этой девчонке? Кто она и что должна сделать?

— Ее имя Эрнестина Шнабель. В моей временной линии после получения образования в системе общественного образования Сиэтла она стала, то есть станет — языковые конструкции не приспособлены для выражения подобных категорий — гувернанткой при малолетней Фрэнсис Бин Кобейн, а потом ее близкой подругой и доверенным лицом. В течение последующих пятнадцати лет она играла — будет играть — важную роль в формировании личности последней, значение которой в историческом процессе сравнимо лишь со значением ее отца. Численное моделирование показало, что самоубийство Курта Кобейна нанесет Эрнестине Шнабель такую глубокую душевную травму, что она также покончит с собой. Остается лишь надеяться, что мы сможем ее спасти и вернуть ее жизнь, а также жизнь Фрэнсис Бин Кобейн в прежнее русло.

— Значит, ты заливал мне, что она обязательно покончит с собой в четыре пятнадцать? Это всего лишь догадки?

— Скажем так, рассчитанное событие с вероятностью, близкой к ста процентам.

— Надеюсь, ты не ошибся, а то у меня совсем крыша съедет.

— Сам подумай, что почувствую я.

Горы остались позади, лишь только Рэйньер еще заглядывал мне через плечо, словно школьный дежурный. Вокруг, будто гигантские коровьи лепешки, расстилались пригороды Сиэтла. Было уже начало четвертого, когда мы проехали мост, потом Мерсер-Айленд, потом еще один мост и оказались в Центре.

Повернув на север по Борен-авеню, я спросил:

— Куда мы едем?

— К Космической Игле.

Я молча пожал плечами.

Машин здесь — убиться можно. На углу Денни и Уэстлейка авария, пришлось простоять минут двадцать. Уже стукнуло четыре, когда мы проехали подлинней монорельса и припарковали машину возле Иглы.

— Скорее.

Управляемый свитером, выскакиваю из машины и бегу ко входу в башню, глубоко вдыхая соленый ветер с залива Пьюджет-Саунд. Внутри хвост за билетами.

— Может, так прорвемся? — бормочу под нос едва слышно, чтобы не пялились.

— Могут выгнать. Потерт. Хотя смотровая площадка находится на высоте в треть мили, лифт поднимается туда всего за сорок три секунды.

— Господи, как ты можешь быть таким спокойным!

— Я полагаюсь на тебя.

— Ну вот, сел мне на шею!

— Эта позиция для меня оптимальна…

В лифте я нервно переминаюсь с ноги на ногу. По крайней мере хоть это, надеюсь, я делаю сам!

Сорок три секунды тянутся дольше, чем целая неделя уроков математики.

Наконец-то!

Работая локтями, выскакиваю из лифта на застекленную смотровую площадку. Чтобы в полной мере насладиться видами города, залива и гор, мне хватает пяти секунд.

— Вот она!

Точно такая, как он показывал, только сейчас она в длинном кожаном пальто и смотрит не на меня, а наружу, сквозь стекло.

Бегу к ней.

— Эрни! — кричу, зная наверняка, как ее прозвали.

Так же, как меня — Джун.

И тут же понимаю, что сделал ошибку.

Девушка оборачивается к бегущему незнакомцу, в расширенных глазах за стеклами очков — недоверие и замешательство. Она вдруг распахивает пальто. Под ним джинсы, футболка…

И еще дробовик с обрезанным стволом.

Черт побери! Не слишком ли много оружия в этом сраном мире?

Я почему-то уверен, что она сейчас направит обрез себе в лицо, точно как я.

Опять ошибка.

Выстрел из обоих стволов гремит так, словно поблизости рухнул «Боинг-757». Визг, крики, люди кидаются плашмя на пол. Верещит сигнализация. Хрустят осколки стекла под ногами Эрни, которая бежит к ограде, отделяющей ее от забвения.

— Нам было известно, что объект склонен к мелодраматизму, — шепчет свитер.

Я бросаюсь вдогонку, но она уже перекинула ноги через ограду и стоит, прижавшись к ней задом. В лицо бьет настоящий арктический ураган.

— Прощай, кто бы ты ни был, — говорит Эрни и медленно сползает вниз.

В отчаянном рывке я успеваю вцепиться обеими руками ей в плечо. Ограда впивается мне в живот, ноги болтаются в воздухе, ища опоры.

Я не могу один ее вытащить, у меня не хватит сил!

К счастью, я не один, а со свитером.

Мы падаем бок о бок на усыпанный стеклом пол. Я обнимаю Эрни, она в шоке, рукава свитера обволакивают ее шею. Сзади слышны бегущие шаги. Похоже, охрану наконец удалось растолкать.

Голос свитера теперь едва слышен:

— Запас энергии близок к нулю. Попытка скорректировать нейронные цепи объекта. Результат неизвестен…

Наступает тишина. Я уже думаю, что он мертв. Но нет, свитер из будущего снова начинает говорить — в последний раз:

— Мистер Джуниус Везерол, я поручаю заботу об объекте вам. Если болезненные симптомы снова проявятся, вам придется прибегнуть к более традиционным методам лечения. Будущее человечества зависит от вас.

— Эй, мистер Свитер! Нет! Не надо, не уходите! Вы обещали помочь!

— Это не мое имя. Ты никогда не спрашивал моего имени… Когда-нибудь…

Когда-нибудь… Или это и было его имя? Во всяком случае, больше он ничего не сказал.

Множество чужих рук, чужих сердитых голосов. Нас подняли на ноги и растащили, убедились, что мы не пострадали, а потом принялись орать и угрожать. Взрослые — они всегда так.

Ну и дерьма на нас с Эрни теперь навалят! Ну ничего, выкарабкаемся как-нибудь. А потом… может быть, она почувствует хоть чуточку благодарности ко мне, и мои прыщи не покажутся ей такими уж мерзкими. Эрни и Джуни! Такой идиотизм, что даже как-то приятно. Может, и получится что-нибудь. Когда-нибудь.

Ладно, поглядим.

Мы здесь, любите нас.

В оригинале: «Real eyes realize real lies» (Реальный взгляд различает реальную ложь) — название песни из дебютного альбома «Bum My Eyes» (1994) группы «Machine Head». —
Моя вина